Солнце уже садилось, освещая все мягким церковным светом, когда — ах! — Мишина удочка вдруг изогнулась дугой, и в воздухе титановой чешуёй блеснул широко распластавшийся, размером с добрую сковороду лещ.
Мгновение было так прекрасно, что я забыл о своём поплавке. Подобно большинству собратьев, лещ, казалось, не имел ничего против небольшой воздушной прогулки и, тугодумно подлетая к растопыренным Мишиным пальцам, даже не пошевелил хвостом. Беззвучно кричащий рот Кувакина был полуоткрыт, пальцы уже коснулись добычи, и тут лещ с видом философа, который случайно затесался не в ту компанию, снисходительно глянул на Мишу, повёл плавником и… Лениво плюхнувшись в воду, он на мгновение вытаращился из глубины, будто осведомляясь, чего ещё надо этому тупице, который так непочтительно отрывает пожилого леща от ужина и попутного лицезрения мира во всех его апперцепциях. Ей-ей, это было у него на морде написано!
Подавленный Мишин вопль взвился к небу, и леска, описав крутую дугу, едва не подцепила Кувакина на крючок.
— Ух, красавец! — Физик даже причмокнул. — Ничего, не расстраивайся, — добавил он тут же. — Лещ вкусная, но уж очень костлявая рыба. Хоть бы вы, генетики, их усовершенствовали…
Умеют же сердобольные люди посыпать солью раны!
Свекольное лицо Кувакина побледнело, взгляд затуманился, как у леща.
— Мой кот, между прочим, — пробормотал он ни к селу ни к городу, — бежит на кухню, стоит кому-нибудь случайно задеть его миску…
— Да? — удивился физик. — Ну и что?
Вместо ответа Кувакин зачем-то свёл ноги, наклонив ухо, издал ботфортами скрипящий звук и ещё более задумался.
Мысль подобна розе: черт знает из чего она вырастает! Не легче догадаться, к чему она приведёт — к термоядерной энергии или к термобигудям, к межпланетному кораблю или к летающей мухобойке. Одно с другим, конечно, несоизмеримо, но ещё вопрос — возможно ли одно без другого.
Мне доводилось слушать Кувакина на таких конференциях, куда без докторской степени и зайти неловко. Должен заметить, что Кувакин на кафедре и Кувакин на рыбалке — два разных человека, настолько разных, что назвать первого Мишей кажется не более возможным, чем похлопать Дарвина по плечу или попросить Аристотеля отскоблить сковороду. И то сказать — с работами геноинженеров сейчас связана надежда раз и навсегда разрешить проблему пищи для всего человечества, поскольку теперь благодаря Кувакину всякий знает, с какого конца надо браться за дело. Ведь что такое искусственная пища? Продукт, синтезированный из воды, воздуха и минеральных солей. Это, разумеется, химия, но что мы едим сейчас? Тот же лещ, в сущности, не что иное, как превкусная комбинация углерода, воды и щепотки солей. Дорога проторена миллионы лет назад, продукт превосходен, ну и двигайся дальше! Генозародыши, непрерывная подача в клеточную массу воды, воздуха, энергии и всего прочего — и, пожалуйста, в заводской камере зреют, скажем, персики, бочком к бочку, с быстротой скатерти-самобранки, хоть сейчас подавай к столу. В той же перспективе и все остальное, включая бифштексы (подробней смотри монографию М.А.Кувакина или популярное в любом журнале изложение его идей). Но лично для меня М.А.Кувакин все-таки Миша, и я пишу о том эпизоде его жизни, который наверняка не войдёт в хрестоматии. И зря! Наука отнюдь не парад глубокомысленных гениев, все эмоции которых сводятся к попеременному возгласу “Эврика!” и выбеганию нагишом из ванны.
В то лето рано похолодало, и мы вскоре разъехались по домам (замечу, что Миша с того вечера ни разу не закинул удочку). Однако год спустя он сам призвал всех на то же озеро, и хотя некоторые возражали — зачем это, когда есть много новых замечательных мест? — его просьбу уважили, поскольку за ней явно что-то скрывалось.
И точно. Все шло как год назад, но лишь до того дня, когда Мише выпал черёд мыть посуду. Тут его поведение стало таинственным: тарелки, сковороды и кастрюли он зачем-то отнёс глубоко в озеро, расставил их в ряд, после чего приволок похожий на автоклав сосуд, в котором временами что-то сипело. Этот сосуд заинтриговал нас, ещё когда Миша втаскивал его в палатку, но на все наши шуточки и расспросы Кувакин отмалчивался с улыбкой оперного Мефистофеля. Натурально, мы все, включая Неса, трудились на берегу. Наконец запор щёлкнул, крышка откинулась.
— Ну, маленький, выходи, — сказал Миша, наклоняя сосуд.
Хлынула водяная струя, и с ней вместе в озеро скользнуло какое-то тёмное, разлапистое тело, которое никто толком не успел разглядеть, так быстро оно исчезло.
— М-м… — Брови физика удивлённо поползли вверх. — Кажется, это рыба?
— Отчасти, — сухо проговорил Миша. — Отчасти это рыба.
— Извини… А зачем?
Вместо ответа Миша присел на бережок, вытянул поудобней ноги, светло взглянул на небо, затем на озеро, мельком покосился на часы — все с таким видом, будто ждал привычного свидания с русалкой, которая, как все женщины, конечно, запаздывает, но без которой мир тоже неплох.
— Ага… — пробормотал он наконец.
Крайняя тарелка качнулась. Нёс попятился, у критика отвисла челюсть. Существо возникло — в тарелке. Плоско вращаясь в ней и разевая пасть, оно её чистило! Взвивались хлопья, похожее на целаканта страшилище подхватывало их налёту. Откушав с одной тарелки, оно устремилось к новой.
— Бог мой! — простонал критик. — Наука спятила, разбегайся кто может, Миша, родненький, может быть, это и выдающееся достижение, но зачем…
— Затем, что ещё не вечер, — хладнокровно пояснил Кувакин и потрепал холку прильнувшего к нему пса. — Главное сейчас что? Научиться лепить живое вещество, как глину. А если при этом монстр помоет посуду, то тем лучше. Есть возражения? Нет возражений.
— М-да, — взъерошил бороду физик. — А из чего оно?…
— Из всего. Ген оттуда, ген отсюда, сами скоро поймёте.
— Миша. — Голос критика дрогнул. — Если в нем есть хоть один ген человека, я тебя утоплю.
— За что? — кротко сказал Кувакин. — Между генами человека и генами рыб, кстати говоря, нет никакой принципиальной разницы.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что и человеко-рыба…
Кувакин приятно улыбнулся.
— Да, ну и что тут такого? Надо будет — и сделаем.
— Пошли, Нёс, — дёрнул головой критик. — В пустыню, в пустыню, пока нас всех тут не переделали!
Однако он почему-то не сдвинулся с места. Монстр тем временем залез в кастрюлю.
— Глядись-кась, что делается! — ахнул кто-то за нашими спинами. — Ох, курва-ябеда, никак скоро кастрюлями можно будет ловить!
Подошедший был тощ, сутуловат и в летах. Бродни, долгополый плащ с капюшоном, самодельно усовершенствованные удочки вкупе с длиннющими, как у сома, порыжелыми усами на обветренном всеми погодами лице выдавали в нем настоящего, не нам чета, рыболова, чьи добродушные, с хитринкой, глаза словно позаимствовали у воды её голубоватый изменчивый блеск.
1 2 3