Подлинная мораль его романа в том, что протест имеет смысл даже если он безрезультатен, а протестант - заведомо обречен. И вот к этой морали Борис Хазанов не только не остался глух, но воспринял ее всем сердцем, всеми клетками мозга. Мало сказать - воспринял. Она стала его символом веры. Той зародышевой клеткой, из которой выросла вся его жизненная философия.
Настоящий писатель продолжает творить и на "необитаемом oстрове" с единственной целью: чтобы для себя отстоять человечность в обезличенном и обесчеловеченном мире. Но из пустыни своего одиночества он "ломится наружу". Вот почему в конечном счете эта его героическая попытка оказывается предпринятой не только для себя, но и для нас.
Час короля
Я знаю, что без меня Бог не может прожить и мгновение; и если я
превращусь в ничто, то и ему придется по необходимости испустить
дух.
Ангел Силезий (Иоганн Шефлер), "Херувимский странник", 1657 г.
Благодарение прозорливому Господу - жить со спокойной совестью
больше невозможно. И вера не примирится с рассудком. Мир должен быть
таким, как хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками,
и Дон Кихот будет биться с целым светом и, по видимости, будет
побит; а все-таки он останется победителем, хотя ему и придется
выставить себя на посмешище. Он победит, смеясь над самим собой...
Итак, какова же эта новая миссия Дон Кихота в нынешнем мире? Его
удел - кричать, кричать в пустыне. Но пустыня внимает ему, хоть люди
его и не слышат; и однажды пустыня заговорит, как лес: одинокий
голос, подобный павшему семени, взрастет исполинским дубом, и тысячи
языков его воспоют вечную славу Господу жизни и смерти.
Мигель де Унамуно, "О трагическом ощущении жизни", 1913 г.
В том-то и дело, что вы примирились с несправедливостью нашей
участи настолько, что согласились усугубить ее собственной
неправедностью, я же, напротив, полагаю, что долг человека
отстаивать справедливость перед лицом извечной неправды мира,
твердить свое наперекор всесветному злу. Оттого, что вас опьянило
отчаяние, оттого, что в этом опьянении вы нашли смысл жизни, вы
осмелились замахнуться на творения человека, вам мало, что он от
века обездолен, - вы решили добить его. А я отказываюсь мириться с
отчаянием; я отметаю прочь этот распятый мир и хочу, чтобы в схватке
с судьбой люди держались все вместе... Я и теперь думаю, что в этом
мире нет высшего смысла. Но я знаю: кое-что в нем имеет смысл. Это
"кое-что" - человек. Ведь он единственное существо, которое требует
от мира, чтобы мир наполнился смыслом. И в его правде заключается
все оправдание мира.
Альбер Камю, Письма к немецкому другу, Письмо 4-е, июль 1944 г.
1
Со времен Нумы Помпилия обычай предупреждать врага о нападении казался до такой степени естественным и даже необходимым, что никому не приходило в голову, насколько проще и удобнее подкрасться сзади и, не окликая жертву, навалиться на нее и схватить за горло. Эта стратегия могла родиться лишь в стране, испытавшей очистительную бурю национал-социалистической революции. Однако к тому времени, когда канцлер и вождь германского народа подписал приказ о вторжении в маленькую страну, о которой здесь пойдет речь, - страна эта была уже, кажется, восьмым или девятым по счету приобретением рейха, и стратегия молчаливого молниеносного удара успела потерять новизну. Как и в предыдущих кампаниях, вторжение произошло без особых неожиданностей для командования, в точном соответствии с планом. Не имеет смысла подробно описывать весь поход, ограничимся краткой сводкой событий, происшедших на главном направлении удара. Около пяти часов утра на шоссе, ведущем к пограничной заставе, показалась колонна наездников. Они двигались на первой скорости, по четыре в ряд, как бы приросшие к рогам своих мотоциклов, за ними, громыхая, ползли бронетранспортеры, огромные, оставлявшие вмятины на асфальте, за транспортерами ехал лимузин с полководцем, а за лимузином, мягко покачиваясь, катили чины штаба. Все это двигалось из тумана, точно рождаясь из небытия. Застава представляла собой два столба с перекладиной. В стороне, у обочины, стоял двухэтажный кирпичный домик. Когда первая четверка, в серо-зеленых шлемах, напоминавших перевернутые ночные горшки, подкатила к перекладине, пограничник, стоявший у рукоятки шлагбаума в каком-то опереточном наряде, казалось, никак не реагировал на их прибытие: в величественной позе, стройный и недвижимый, точно на праздничной открытке, с секирой в руках, он стоял, устремив прямо перед собой светлый, восторженный взгляд. Унтер-офицеру пришлось вылезти из седла и самому крутить колесо. Полосатое бревно со скрипом начало подниматься, но застряло на полдороге - и унтер-офицер, чертыхаясь, дергал взад и вперед ручку ржавого механизма. Промедление грозило нарушить правильный ход кампании, расписанной буквально по минутам. На крыльцо кирпичного дома вышел начальник заставы, мальчик лет восемнадцати; он сладко зевал и ежился от утренней прохлады. Туман еще стелился над холмами; в синеющих перелесках, на ветках, унизанных росой, просыпались птицы. Барсук выбирался из норы, тараща заспанные глаза. Некоторое время мальчик-начальник хмуро взирал на подъезжавшее войско, очевидно, спрашивая себя, не снится ли ему сон, затем с флегматичностью только что разбуженного человека начал расстегивать кобуру. Он остался лежать перед порогом своего дома, - фуражка с вензелем валялась на земле, золотистые волосы шевелил ветер. Часового, все еще оцепенело стоявшего у шлагбаума, вразумили пинком в пах; ударом приклада вышибли из рук бутафорское оружие. Тем временем солдат в зеленом горшке, взобравшись на крышу, отдирал от флагштока полотнище государственного флага, за которое ему полагался орден. Затем все потонуло в пыли и грохоте. То же происходило на других заставах; и менее чем за пятнадцать минут армия повсеместно пересекла границу. Отряды парашютистов - крепких ребят с засученными рукавами, вооруженных ножами и автоматами, - высадились в пунктах, которые командованию благоугодно было обозначить как стратегические. Одновременно шла высадка морских десантов в портах. Торговый флот королевства, насчитывавший шестьдесят пять судов, рассеянный по всему миру, как только начали поступать известия о случившемся, не пожелал вернуться на родину; однако его поджидали в прибрежных водах и у выхода в пролив специальные корабли. Все совершалось быстро, точно, таинственно и неотвратимо. Цель, которую руководитель указал командованию, а командование - войскам, была поражена и настигнута в предельно короткий срок: так было всегда, так произошло и на этот раз. В штабах непрерывно звонили телефоны, лакированные козырьки полководцев склонялись над картами, телеграф выстукивал шифрованные депеши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Настоящий писатель продолжает творить и на "необитаемом oстрове" с единственной целью: чтобы для себя отстоять человечность в обезличенном и обесчеловеченном мире. Но из пустыни своего одиночества он "ломится наружу". Вот почему в конечном счете эта его героическая попытка оказывается предпринятой не только для себя, но и для нас.
Час короля
Я знаю, что без меня Бог не может прожить и мгновение; и если я
превращусь в ничто, то и ему придется по необходимости испустить
дух.
Ангел Силезий (Иоганн Шефлер), "Херувимский странник", 1657 г.
Благодарение прозорливому Господу - жить со спокойной совестью
больше невозможно. И вера не примирится с рассудком. Мир должен быть
таким, как хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками,
и Дон Кихот будет биться с целым светом и, по видимости, будет
побит; а все-таки он останется победителем, хотя ему и придется
выставить себя на посмешище. Он победит, смеясь над самим собой...
Итак, какова же эта новая миссия Дон Кихота в нынешнем мире? Его
удел - кричать, кричать в пустыне. Но пустыня внимает ему, хоть люди
его и не слышат; и однажды пустыня заговорит, как лес: одинокий
голос, подобный павшему семени, взрастет исполинским дубом, и тысячи
языков его воспоют вечную славу Господу жизни и смерти.
Мигель де Унамуно, "О трагическом ощущении жизни", 1913 г.
В том-то и дело, что вы примирились с несправедливостью нашей
участи настолько, что согласились усугубить ее собственной
неправедностью, я же, напротив, полагаю, что долг человека
отстаивать справедливость перед лицом извечной неправды мира,
твердить свое наперекор всесветному злу. Оттого, что вас опьянило
отчаяние, оттого, что в этом опьянении вы нашли смысл жизни, вы
осмелились замахнуться на творения человека, вам мало, что он от
века обездолен, - вы решили добить его. А я отказываюсь мириться с
отчаянием; я отметаю прочь этот распятый мир и хочу, чтобы в схватке
с судьбой люди держались все вместе... Я и теперь думаю, что в этом
мире нет высшего смысла. Но я знаю: кое-что в нем имеет смысл. Это
"кое-что" - человек. Ведь он единственное существо, которое требует
от мира, чтобы мир наполнился смыслом. И в его правде заключается
все оправдание мира.
Альбер Камю, Письма к немецкому другу, Письмо 4-е, июль 1944 г.
1
Со времен Нумы Помпилия обычай предупреждать врага о нападении казался до такой степени естественным и даже необходимым, что никому не приходило в голову, насколько проще и удобнее подкрасться сзади и, не окликая жертву, навалиться на нее и схватить за горло. Эта стратегия могла родиться лишь в стране, испытавшей очистительную бурю национал-социалистической революции. Однако к тому времени, когда канцлер и вождь германского народа подписал приказ о вторжении в маленькую страну, о которой здесь пойдет речь, - страна эта была уже, кажется, восьмым или девятым по счету приобретением рейха, и стратегия молчаливого молниеносного удара успела потерять новизну. Как и в предыдущих кампаниях, вторжение произошло без особых неожиданностей для командования, в точном соответствии с планом. Не имеет смысла подробно описывать весь поход, ограничимся краткой сводкой событий, происшедших на главном направлении удара. Около пяти часов утра на шоссе, ведущем к пограничной заставе, показалась колонна наездников. Они двигались на первой скорости, по четыре в ряд, как бы приросшие к рогам своих мотоциклов, за ними, громыхая, ползли бронетранспортеры, огромные, оставлявшие вмятины на асфальте, за транспортерами ехал лимузин с полководцем, а за лимузином, мягко покачиваясь, катили чины штаба. Все это двигалось из тумана, точно рождаясь из небытия. Застава представляла собой два столба с перекладиной. В стороне, у обочины, стоял двухэтажный кирпичный домик. Когда первая четверка, в серо-зеленых шлемах, напоминавших перевернутые ночные горшки, подкатила к перекладине, пограничник, стоявший у рукоятки шлагбаума в каком-то опереточном наряде, казалось, никак не реагировал на их прибытие: в величественной позе, стройный и недвижимый, точно на праздничной открытке, с секирой в руках, он стоял, устремив прямо перед собой светлый, восторженный взгляд. Унтер-офицеру пришлось вылезти из седла и самому крутить колесо. Полосатое бревно со скрипом начало подниматься, но застряло на полдороге - и унтер-офицер, чертыхаясь, дергал взад и вперед ручку ржавого механизма. Промедление грозило нарушить правильный ход кампании, расписанной буквально по минутам. На крыльцо кирпичного дома вышел начальник заставы, мальчик лет восемнадцати; он сладко зевал и ежился от утренней прохлады. Туман еще стелился над холмами; в синеющих перелесках, на ветках, унизанных росой, просыпались птицы. Барсук выбирался из норы, тараща заспанные глаза. Некоторое время мальчик-начальник хмуро взирал на подъезжавшее войско, очевидно, спрашивая себя, не снится ли ему сон, затем с флегматичностью только что разбуженного человека начал расстегивать кобуру. Он остался лежать перед порогом своего дома, - фуражка с вензелем валялась на земле, золотистые волосы шевелил ветер. Часового, все еще оцепенело стоявшего у шлагбаума, вразумили пинком в пах; ударом приклада вышибли из рук бутафорское оружие. Тем временем солдат в зеленом горшке, взобравшись на крышу, отдирал от флагштока полотнище государственного флага, за которое ему полагался орден. Затем все потонуло в пыли и грохоте. То же происходило на других заставах; и менее чем за пятнадцать минут армия повсеместно пересекла границу. Отряды парашютистов - крепких ребят с засученными рукавами, вооруженных ножами и автоматами, - высадились в пунктах, которые командованию благоугодно было обозначить как стратегические. Одновременно шла высадка морских десантов в портах. Торговый флот королевства, насчитывавший шестьдесят пять судов, рассеянный по всему миру, как только начали поступать известия о случившемся, не пожелал вернуться на родину; однако его поджидали в прибрежных водах и у выхода в пролив специальные корабли. Все совершалось быстро, точно, таинственно и неотвратимо. Цель, которую руководитель указал командованию, а командование - войскам, была поражена и настигнута в предельно короткий срок: так было всегда, так произошло и на этот раз. В штабах непрерывно звонили телефоны, лакированные козырьки полководцев склонялись над картами, телеграф выстукивал шифрованные депеши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25