Вполне достаточно, чтобы поддержать тебя.
Бутылкин неловко заерзал в кресле.
– Спасибо тебе, Юстас, но знаешь ли, мне не нужно, чтобы меня поддерживали, ничего мне не нужно. Я бы скорее вернулся в Южную Африку, в полк. Да, да. Я не переношу чужих людей, высшее общество и все такое. Я не их поля ягода, в отличие от тебя.
– Тогда что же ты собираешься делать? Женишься и поселишься за городом?
Бутылкин покраснел – сквозь загорелые щеки выступил легкий румянец, что не укрылось от его наблюдательного брата. «Нет, я не собираюсь жениться, конечно, нет.»
– Кстати говоря, – небрежно заметил сэр Юстас, – вчера я видел твою прежнюю любовь, леди Кростон, и сказал ей, что ты возвращаешься домой. Она теперь прелестная вдова.
– Что!? – воскликнул ошеломленный брат, медленно приподнимаясь в кресле. – У нее умер муж?
– Да, умер год назад, и тем лучше для него. Он меня назначил одним из своих душеприказчиков, не знаю почему – мы всегда недолюбливали друг друга. Мне кажется, он был одним из неприятнейших людей, каких мне довелось встретить в этой жизни. Говорят, он своей жене попортил много крови. Впрочем, поделом ей.
– Почему поделом?
Сэр Юстас пожал плечами.
– Когда бессердечная девчонка обманывает юношу, с которым она помолвлена, и ее покупает старое животное, пожалуй, она заслуживает всего, что имеет. Данная особа заслужила гораздо худшего, на самом деле ей крупно повезло – гораздо больше, чем она рассчитывала.
Его брат снова присел, прежде, чем дать ему сдержанный ответ: «Тебе не кажется, что ты очень суров к ней, Юстас.»
– Суров к ней? Нет, ничуть. Из всех ничтожных женщин, которых я знаю, она самая ничтожная. Ну скажи, как она отнеслась к тебе?
– Юстас, – почти резко вклинился в разговор его брат, – если ты не возражаешь, я прошу, чтобы ты не говорил о ней так в моем присутствии. Я не могу – короче, мне не нравится.
У сэра Юстаса вылетело из глаза пенсне – так широко он раскрыл его, уставясь на брата. «Послушай, дорогой мой, не хочешь ли ты сказать, что ты по-прежнему неравнодушен к этой женщине?»
Его брат неловко повернулся в низком стуле: «Не знаю, равнодушен или нет, но мне не нравится, когда ты говоришь о ней в таком тоне.»
Сэр Юстас слегка присвистнул. «Прости, если обидел тебя, старик, – сказал он. – Я не знал, что наступаю на больную мозоль. Должно быть, только в Южной Африке остались такие верные люди. Здесь «святые чувства» умирают быстрее. Мы меняем их, как перчатки, каждые двенадцать лет.»
III
В ту ночь Бутылкин долго не ложился. Сэр Юстас, вечно озабоченный своим здоровьем, старался не засиживаться допоздна, если была такая возможность, и сегодня видел уже третий сон, в то время как его брат курил трубку за трубкой и размышлял. Много раз он сидел в той же задумчивости в фургончике, затерянном в глуши африканских пастбищ, или стоял возле водопадов на реке Замбези, преображенных луною в стремительные потоки жидкого серебра, или одиноко сидел в своей палатке посреди уснувшего лагеря. У этого чудаковатого, молчаливого человека вошло в привычку размышлять долгими ночными часами, когда долго не шел сон. С годами эта привычка стала ахиллесовой пятой его организма.
Что до его размышлений, то их было множество, но в основном они отражали ту причудливую созерцательную сторону его природы, которую он никогда не приоткрывал постороннему взору. Мечты о счастье, ни разу не выпавшего на его долю за всю прошлую жизнь, полумистические, религиозные размышления о величии неведомых миров, окружающих нас, грандиозные планы возрождения всего человечества – все это составляло предмет его раздумий.
Но существовала одна главная мысль, неподвижная звезда в его сознании, вокруг которой непрерывно вращались все остальные, переняв ее свет и цвет, и это была мысль о Мадлене Кростон, женщине, с которой он был помолвлен. Долгие годы прошли с тех пор, как он видел ее лицо в последний раз, и все же оно всегда было рядом. Кроме редких упоминаний ее имени в какой-нибудь светской хронике, – кстати говоря, он годами выписывал несколько газет и нарочно выискивал там это имя – до сегодняшнего дня он ни разу не слышал его из чужих уст. И тем не менее со всей глубиной и силой своей натуры он помнил о ней. То, что она оставила его и вышла замуж за другого, нисколько не поколебало его любви. Когда-то она любила его, а значит, он был вознагражден за пожизненную верность. Он не был тщеславен. Все его тщеславие сосредоточилось на Мадлене, и, когда эта мечта рухнула, все остальное рухнуло вместе с нею, рассыпавшись в прах. Он попросту выполнял свой долг, в чем бы он ни заключался, как велел ему Господь, не боясь быть обвиненным в чем-нибудь и не надеясь на похвалу, избегал мужчин и по возможности не общался с женщинами, довольствовался своим скромным заработком, а что касается остального – нисколько не выделялся, держа в секрете свою тайную и безнадежную страсть.
А теперь оказалось, что Мадлена – вдова, а это означало, – его сердце начинало радостно биться при одной мысли об этом – что она свободна. Мадлена – свободная женщина и сейчас находится в трех минутах ходьбы от него. Их уже не разделяют морские просторы. Он встал, подошел к столу и заглянул в Красную Книгу, лежавшую на нем. Там был ее адрес – дом на Гросвенор стрит. Не справившись с порывом чувств, он вышел из комнаты. Прийдя в свою собственную, он взял свой макинтош и круглую шляпу и тихо вышел из дому. Было два часа утра, лил сильный дождь и дул резкий ветер.
Ребенком он бывал в Лондоне и помнил главные улицы, так что без труда дошел от Пикадилли до Парк Лейн, где по данным Красной Книги начиналась Гросвенор стрит. Но найти саму Гросвенор стрит оказалось значительно сложнее – в такую ночь и в такой час спросить некого, а маловероятней всего встретить полицейского. В конце концов, он нашел его и поторапливающимся шагом заспешил вниз по улице. Он не мог сказать, куда он так спешит, но этот подчинявший его себе ритм все время подгонял его.
Вдруг он запнулся и начал разглядывать номер дома при слабом, мерцающем свете от ближайшего фонаря. Это был ее дом, теперь их разделяло всего несколько футов тротуара и четырнадцать инчей кирпичной кладки. Он перешел на другую сторону улицы и взглянул на дом, но с трудом различал его сквозь проливной дождь. Кругом никаких признаков жизни. Свет в доме не горит. Но свет и жизнь трепетали в сердце безмолвного наблюдателя. Кровь бежала наперегонки с мыслями, толкавшимися в уме. Он стоял в тени, пристально глядя на мрачный дом, не обращая внимания на резкий ветер и проливной дождь, и чувствовал, как вся его жизнь и дух уходят из-под его власти. И даже шторм, бушевавший вокруг, казалось, ничего не значит рядом с судорогами, сотрясавшими все его естество, в этот миг безумия и одновременно счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Бутылкин неловко заерзал в кресле.
– Спасибо тебе, Юстас, но знаешь ли, мне не нужно, чтобы меня поддерживали, ничего мне не нужно. Я бы скорее вернулся в Южную Африку, в полк. Да, да. Я не переношу чужих людей, высшее общество и все такое. Я не их поля ягода, в отличие от тебя.
– Тогда что же ты собираешься делать? Женишься и поселишься за городом?
Бутылкин покраснел – сквозь загорелые щеки выступил легкий румянец, что не укрылось от его наблюдательного брата. «Нет, я не собираюсь жениться, конечно, нет.»
– Кстати говоря, – небрежно заметил сэр Юстас, – вчера я видел твою прежнюю любовь, леди Кростон, и сказал ей, что ты возвращаешься домой. Она теперь прелестная вдова.
– Что!? – воскликнул ошеломленный брат, медленно приподнимаясь в кресле. – У нее умер муж?
– Да, умер год назад, и тем лучше для него. Он меня назначил одним из своих душеприказчиков, не знаю почему – мы всегда недолюбливали друг друга. Мне кажется, он был одним из неприятнейших людей, каких мне довелось встретить в этой жизни. Говорят, он своей жене попортил много крови. Впрочем, поделом ей.
– Почему поделом?
Сэр Юстас пожал плечами.
– Когда бессердечная девчонка обманывает юношу, с которым она помолвлена, и ее покупает старое животное, пожалуй, она заслуживает всего, что имеет. Данная особа заслужила гораздо худшего, на самом деле ей крупно повезло – гораздо больше, чем она рассчитывала.
Его брат снова присел, прежде, чем дать ему сдержанный ответ: «Тебе не кажется, что ты очень суров к ней, Юстас.»
– Суров к ней? Нет, ничуть. Из всех ничтожных женщин, которых я знаю, она самая ничтожная. Ну скажи, как она отнеслась к тебе?
– Юстас, – почти резко вклинился в разговор его брат, – если ты не возражаешь, я прошу, чтобы ты не говорил о ней так в моем присутствии. Я не могу – короче, мне не нравится.
У сэра Юстаса вылетело из глаза пенсне – так широко он раскрыл его, уставясь на брата. «Послушай, дорогой мой, не хочешь ли ты сказать, что ты по-прежнему неравнодушен к этой женщине?»
Его брат неловко повернулся в низком стуле: «Не знаю, равнодушен или нет, но мне не нравится, когда ты говоришь о ней в таком тоне.»
Сэр Юстас слегка присвистнул. «Прости, если обидел тебя, старик, – сказал он. – Я не знал, что наступаю на больную мозоль. Должно быть, только в Южной Африке остались такие верные люди. Здесь «святые чувства» умирают быстрее. Мы меняем их, как перчатки, каждые двенадцать лет.»
III
В ту ночь Бутылкин долго не ложился. Сэр Юстас, вечно озабоченный своим здоровьем, старался не засиживаться допоздна, если была такая возможность, и сегодня видел уже третий сон, в то время как его брат курил трубку за трубкой и размышлял. Много раз он сидел в той же задумчивости в фургончике, затерянном в глуши африканских пастбищ, или стоял возле водопадов на реке Замбези, преображенных луною в стремительные потоки жидкого серебра, или одиноко сидел в своей палатке посреди уснувшего лагеря. У этого чудаковатого, молчаливого человека вошло в привычку размышлять долгими ночными часами, когда долго не шел сон. С годами эта привычка стала ахиллесовой пятой его организма.
Что до его размышлений, то их было множество, но в основном они отражали ту причудливую созерцательную сторону его природы, которую он никогда не приоткрывал постороннему взору. Мечты о счастье, ни разу не выпавшего на его долю за всю прошлую жизнь, полумистические, религиозные размышления о величии неведомых миров, окружающих нас, грандиозные планы возрождения всего человечества – все это составляло предмет его раздумий.
Но существовала одна главная мысль, неподвижная звезда в его сознании, вокруг которой непрерывно вращались все остальные, переняв ее свет и цвет, и это была мысль о Мадлене Кростон, женщине, с которой он был помолвлен. Долгие годы прошли с тех пор, как он видел ее лицо в последний раз, и все же оно всегда было рядом. Кроме редких упоминаний ее имени в какой-нибудь светской хронике, – кстати говоря, он годами выписывал несколько газет и нарочно выискивал там это имя – до сегодняшнего дня он ни разу не слышал его из чужих уст. И тем не менее со всей глубиной и силой своей натуры он помнил о ней. То, что она оставила его и вышла замуж за другого, нисколько не поколебало его любви. Когда-то она любила его, а значит, он был вознагражден за пожизненную верность. Он не был тщеславен. Все его тщеславие сосредоточилось на Мадлене, и, когда эта мечта рухнула, все остальное рухнуло вместе с нею, рассыпавшись в прах. Он попросту выполнял свой долг, в чем бы он ни заключался, как велел ему Господь, не боясь быть обвиненным в чем-нибудь и не надеясь на похвалу, избегал мужчин и по возможности не общался с женщинами, довольствовался своим скромным заработком, а что касается остального – нисколько не выделялся, держа в секрете свою тайную и безнадежную страсть.
А теперь оказалось, что Мадлена – вдова, а это означало, – его сердце начинало радостно биться при одной мысли об этом – что она свободна. Мадлена – свободная женщина и сейчас находится в трех минутах ходьбы от него. Их уже не разделяют морские просторы. Он встал, подошел к столу и заглянул в Красную Книгу, лежавшую на нем. Там был ее адрес – дом на Гросвенор стрит. Не справившись с порывом чувств, он вышел из комнаты. Прийдя в свою собственную, он взял свой макинтош и круглую шляпу и тихо вышел из дому. Было два часа утра, лил сильный дождь и дул резкий ветер.
Ребенком он бывал в Лондоне и помнил главные улицы, так что без труда дошел от Пикадилли до Парк Лейн, где по данным Красной Книги начиналась Гросвенор стрит. Но найти саму Гросвенор стрит оказалось значительно сложнее – в такую ночь и в такой час спросить некого, а маловероятней всего встретить полицейского. В конце концов, он нашел его и поторапливающимся шагом заспешил вниз по улице. Он не мог сказать, куда он так спешит, но этот подчинявший его себе ритм все время подгонял его.
Вдруг он запнулся и начал разглядывать номер дома при слабом, мерцающем свете от ближайшего фонаря. Это был ее дом, теперь их разделяло всего несколько футов тротуара и четырнадцать инчей кирпичной кладки. Он перешел на другую сторону улицы и взглянул на дом, но с трудом различал его сквозь проливной дождь. Кругом никаких признаков жизни. Свет в доме не горит. Но свет и жизнь трепетали в сердце безмолвного наблюдателя. Кровь бежала наперегонки с мыслями, толкавшимися в уме. Он стоял в тени, пристально глядя на мрачный дом, не обращая внимания на резкий ветер и проливной дождь, и чувствовал, как вся его жизнь и дух уходят из-под его власти. И даже шторм, бушевавший вокруг, казалось, ничего не значит рядом с судорогами, сотрясавшими все его естество, в этот миг безумия и одновременно счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9