– Скажу, что я проиграла игру. И еще скажу, что Садуко свою первую историю рассказал не потому, что я заколдовала его, а из любви ко мне, желая меня спасти. Заколдовал же его, как и вас всех, вот этот колдун Зикали – Зикали, враг твоего дома, который поклялся уничтожить весь твой род. Он околдовал Садуко и против его воли силою вырвал правду из его сердца.
Что еще мне вам сказать? Все, в чем меня обвиняют, все это я сделала. Ставка в моей игре была крупная – я желала стать инкозазаной зулусов, – и была на волосок от выигрыша. Мне казалось, что я все рассчитала, однако я не приняла во внимание безумной любви и ревности этого глупца Садуко. Я вижу теперь, что мне следовало убить Садуко перед тем, как бросить его. Три раза я думала об этом. Один раз я всыпала яд в его питье, но он вернулся домой усталый и озабоченный и, прежде чем выпить, поцеловал меня. Сердце мое смягчилось, я опрокинула чашу, которую он поднес уже к губам. Ты помнишь, Садуко?
Из-за одной этой глупости я заслуживаю быть убитой, потому что женщина, стремящаяся к власти, должна обладать сердцем тигрицы. Я же была слишком добра, а потому должна умереть. Но не страшно умереть той, которую в царстве теней встретят тысячи и тысячи воинов под предводительством твоего сына Умбелази, которых я послала туда раньше меня. С окровавленными, поднятыми копьями и с королевским салютом встретят они меня как инкозазану смерти.
Я умираю охотно. Вы, мужчины, мне все надоели, и я ненавижу вас. Вы болваны, которых так легко напоить допьяна, а в пьяном виде вы такие противные и грубые! Пфф!
Теперь, король, прежде чем ты спустишь на меня своих цепных собак, я прошу только об одной милости. Я сказала, что ненавижу всех мужчин, но, как ты знаешь, женщина никогда не может говорить правды – всей правды. Есть мужчина, которого я не ненавижу, которого я никогда не ненавидела и которого, я думаю, я люблю, потому что он не захотел полюбить меня. Вот он сидит здесь… – И к моему крайнему смущению и к удивлению всех присутствующих – она указала на меня, Аллана Квотермана. – Однажды своими чарами, о которых вы здесь так много говорили, я одержала победу над его сердцем, но опять по доброте душевной отпустила его. Да, я отпустила его, редкую рыбу, которая уже попалась ко мне на крючок. И вот, когда он был у моих ног и я пощадила его, он дал мне обещание – небольшое обещание, – но я думаю, что теперь, когда мы с ним расстаемся навсегда, он сдержит его. Макумазан, обещал ли ты мне поцеловать меня еще один раз в губы, когда бы и где бы я ни попросила тебя об этом?
– Обещал, – глухим голосом ответил я, чувствуя, как ее взгляд притягивал меня.
– Подойди тогда ко мне, Макумазан, и поцелуй меня на прощанье. Король позволит это, а так как у меня теперь нет мужа, то некому запретить тебе.
Я встал. Я чувствовал, что не мог поступить иначе. Я подошел к ней, к этой женщине, которая вела игру на крупную ставку и проиграла ее, но и при проигрыше оставалась с высоко поднятой головой.
Медленно подняла она свои гибкие руки и обвила ими мою шею, медленно наклонила свои алые губы к моим и поцеловала меня, один раз в рот и один раз в лоб. Но между этими двумя поцелуями она сделала такое быстрое движение, что я едва мог уловить глазами, что она сделала. Мне показалось, что она левой рукой провела по своим губам и сделала движение горлом, будто проглотила что-то. Затем она оттолкнула меня от себя и проговорила:
– Прощай, Макумазан, ты никогда не забудешь моего прощального поцелуя. Прощай, Зикали. Надеюсь, что все твои дела увенчаются успехом, так как ты ненавидишь тех, кого и я ненавижу, и я не питаю к тебе злобы за то, что ты раскрыл правду. Прощай, о Сетевайо. Ты никогда не станешь тем, чем был бы твой брат, и злая участь ожидает тебя… Прощай, Садуко, – глупец, разбивший свое благополучие ради женских глаз. Всепрощающая Нэнди будет ухаживать за тобой до твоей смерти. Но что это? Почему Умбелази наклоняется над твоим плечом, Садуко, и смотрит на меня так странно? Прощай, Панда, тень короля… Теперь выпусти на меня своих палачей. Выпусти их скорее, иначе они опоздают.
Панда поднял руку, и палачи бросились вперед, но прежде чем они достигли Мамины, она вздрогнула всем телом, широко раскинула руки и упала навзничь… мертвой. Яд, который она приняла, подействовал быстро.
Так умерла Мамина, Дитя Бури. Последовала глубокая тишина… тишина, полная благоговейного ужаса. Но внезапно она была прервана взрывом жуткого, страшного смеха. Это смеялся карлик Зикали, «Тот, кому не следовало бы родиться».
Глава XVI. Мамина!.. Мамина!.. Мамина!..
В тот же день король дал мне разрешение покинуть землю Зулу, и мне показалось величайшим счастьем распрощаться с зулусами.
Вечером, перед закатом солнца, когда я собирался двинуться в путь, я увидел странную фигуру, ковылявшую по склону холма по направлению ко мне и поддерживаемую двумя дюжими молодцами. Это был Зикали.
Он молча прошел мимо меня и только знаком дал мне понять, чтобы я последовал за ним. Он дошел до плоского камня, находившегося в ста метрах выше моего лагеря, где не было ни одного куста, в котором можно было бы спрятаться. Он сел и указал мне на другой камень перед ним. Когда я сел, он отослал обоих молодцов, и мы остались одни.
– Так ты уезжаешь, Макумазан? – спросил он.
– Да, уезжаю, – ответил я. – Будь на то моя воля, я уехал бы давно отсюда.
– Да, да, я знаю, но это было бы жаль, не правда ли? Если бы ты уехал, Макумазан, ты не увидел бы конца этой странной истории, и ты, который любишь изучать людей, не узнал бы многого, что знаешь теперь.
– И не был бы таким печальным! О Зикали! Подумать только, что эта женщина умерла!
– Я понимаю, Макумазан. Ты всегда любил ее, хотя самолюбие белого человека не допускало того, чтобы черные пальцы дергали нити его сердца. Она была изумительная чаровница, эта Мамина. И этим ты можешь себя утешать – она не только дергала нити твоего сердца, но и других, Мазапо, например, Садуко, Умбелази… и даже моего сердца.
– Если твоя любовь проявляется так, как сегодня к Мамине, то молю тебя, чтобы ты никогда не питал ко мне любви.
Он ответил, с сожалением покачав головой.
– Разве не приходилось тебе любить ягненка, а потом заколоть его, когда ты был голоден, или когда он превратился в большого барана и хотел забодать тебя, или когда он прогонял твоих других овец, так что они попадали в руки воров? Видишь, я, как голодный, жду гибели дома Сензангакона, а ягненок – Мамина – сделалась слишком большой и едва не повалила… меня сегодня. Кроме того, она старалась загнать мою овцу, Садуко, в такую яму, откуда он никогда не мог бы выбраться. Поэтому, хотя и против моей воли, я принужден был рассказать о ней всю правду.
– Она умерла, – сказал я, – и к чему теперь говорить о ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Что еще мне вам сказать? Все, в чем меня обвиняют, все это я сделала. Ставка в моей игре была крупная – я желала стать инкозазаной зулусов, – и была на волосок от выигрыша. Мне казалось, что я все рассчитала, однако я не приняла во внимание безумной любви и ревности этого глупца Садуко. Я вижу теперь, что мне следовало убить Садуко перед тем, как бросить его. Три раза я думала об этом. Один раз я всыпала яд в его питье, но он вернулся домой усталый и озабоченный и, прежде чем выпить, поцеловал меня. Сердце мое смягчилось, я опрокинула чашу, которую он поднес уже к губам. Ты помнишь, Садуко?
Из-за одной этой глупости я заслуживаю быть убитой, потому что женщина, стремящаяся к власти, должна обладать сердцем тигрицы. Я же была слишком добра, а потому должна умереть. Но не страшно умереть той, которую в царстве теней встретят тысячи и тысячи воинов под предводительством твоего сына Умбелази, которых я послала туда раньше меня. С окровавленными, поднятыми копьями и с королевским салютом встретят они меня как инкозазану смерти.
Я умираю охотно. Вы, мужчины, мне все надоели, и я ненавижу вас. Вы болваны, которых так легко напоить допьяна, а в пьяном виде вы такие противные и грубые! Пфф!
Теперь, король, прежде чем ты спустишь на меня своих цепных собак, я прошу только об одной милости. Я сказала, что ненавижу всех мужчин, но, как ты знаешь, женщина никогда не может говорить правды – всей правды. Есть мужчина, которого я не ненавижу, которого я никогда не ненавидела и которого, я думаю, я люблю, потому что он не захотел полюбить меня. Вот он сидит здесь… – И к моему крайнему смущению и к удивлению всех присутствующих – она указала на меня, Аллана Квотермана. – Однажды своими чарами, о которых вы здесь так много говорили, я одержала победу над его сердцем, но опять по доброте душевной отпустила его. Да, я отпустила его, редкую рыбу, которая уже попалась ко мне на крючок. И вот, когда он был у моих ног и я пощадила его, он дал мне обещание – небольшое обещание, – но я думаю, что теперь, когда мы с ним расстаемся навсегда, он сдержит его. Макумазан, обещал ли ты мне поцеловать меня еще один раз в губы, когда бы и где бы я ни попросила тебя об этом?
– Обещал, – глухим голосом ответил я, чувствуя, как ее взгляд притягивал меня.
– Подойди тогда ко мне, Макумазан, и поцелуй меня на прощанье. Король позволит это, а так как у меня теперь нет мужа, то некому запретить тебе.
Я встал. Я чувствовал, что не мог поступить иначе. Я подошел к ней, к этой женщине, которая вела игру на крупную ставку и проиграла ее, но и при проигрыше оставалась с высоко поднятой головой.
Медленно подняла она свои гибкие руки и обвила ими мою шею, медленно наклонила свои алые губы к моим и поцеловала меня, один раз в рот и один раз в лоб. Но между этими двумя поцелуями она сделала такое быстрое движение, что я едва мог уловить глазами, что она сделала. Мне показалось, что она левой рукой провела по своим губам и сделала движение горлом, будто проглотила что-то. Затем она оттолкнула меня от себя и проговорила:
– Прощай, Макумазан, ты никогда не забудешь моего прощального поцелуя. Прощай, Зикали. Надеюсь, что все твои дела увенчаются успехом, так как ты ненавидишь тех, кого и я ненавижу, и я не питаю к тебе злобы за то, что ты раскрыл правду. Прощай, о Сетевайо. Ты никогда не станешь тем, чем был бы твой брат, и злая участь ожидает тебя… Прощай, Садуко, – глупец, разбивший свое благополучие ради женских глаз. Всепрощающая Нэнди будет ухаживать за тобой до твоей смерти. Но что это? Почему Умбелази наклоняется над твоим плечом, Садуко, и смотрит на меня так странно? Прощай, Панда, тень короля… Теперь выпусти на меня своих палачей. Выпусти их скорее, иначе они опоздают.
Панда поднял руку, и палачи бросились вперед, но прежде чем они достигли Мамины, она вздрогнула всем телом, широко раскинула руки и упала навзничь… мертвой. Яд, который она приняла, подействовал быстро.
Так умерла Мамина, Дитя Бури. Последовала глубокая тишина… тишина, полная благоговейного ужаса. Но внезапно она была прервана взрывом жуткого, страшного смеха. Это смеялся карлик Зикали, «Тот, кому не следовало бы родиться».
Глава XVI. Мамина!.. Мамина!.. Мамина!..
В тот же день король дал мне разрешение покинуть землю Зулу, и мне показалось величайшим счастьем распрощаться с зулусами.
Вечером, перед закатом солнца, когда я собирался двинуться в путь, я увидел странную фигуру, ковылявшую по склону холма по направлению ко мне и поддерживаемую двумя дюжими молодцами. Это был Зикали.
Он молча прошел мимо меня и только знаком дал мне понять, чтобы я последовал за ним. Он дошел до плоского камня, находившегося в ста метрах выше моего лагеря, где не было ни одного куста, в котором можно было бы спрятаться. Он сел и указал мне на другой камень перед ним. Когда я сел, он отослал обоих молодцов, и мы остались одни.
– Так ты уезжаешь, Макумазан? – спросил он.
– Да, уезжаю, – ответил я. – Будь на то моя воля, я уехал бы давно отсюда.
– Да, да, я знаю, но это было бы жаль, не правда ли? Если бы ты уехал, Макумазан, ты не увидел бы конца этой странной истории, и ты, который любишь изучать людей, не узнал бы многого, что знаешь теперь.
– И не был бы таким печальным! О Зикали! Подумать только, что эта женщина умерла!
– Я понимаю, Макумазан. Ты всегда любил ее, хотя самолюбие белого человека не допускало того, чтобы черные пальцы дергали нити его сердца. Она была изумительная чаровница, эта Мамина. И этим ты можешь себя утешать – она не только дергала нити твоего сердца, но и других, Мазапо, например, Садуко, Умбелази… и даже моего сердца.
– Если твоя любовь проявляется так, как сегодня к Мамине, то молю тебя, чтобы ты никогда не питал ко мне любви.
Он ответил, с сожалением покачав головой.
– Разве не приходилось тебе любить ягненка, а потом заколоть его, когда ты был голоден, или когда он превратился в большого барана и хотел забодать тебя, или когда он прогонял твоих других овец, так что они попадали в руки воров? Видишь, я, как голодный, жду гибели дома Сензангакона, а ягненок – Мамина – сделалась слишком большой и едва не повалила… меня сегодня. Кроме того, она старалась загнать мою овцу, Садуко, в такую яму, откуда он никогда не мог бы выбраться. Поэтому, хотя и против моей воли, я принужден был рассказать о ней всю правду.
– Она умерла, – сказал я, – и к чему теперь говорить о ней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58