Великолепное зрелище открывалось с этой высокой точки. Со всех сторон поднимались холодные вершины одетых снегом гор, вздымавшихся в самое небо, в то время как между ними лежали глубокие долины, по которым, как серебряные нити, бежали реки. Столь огромен был этот пейзаж, что, казалось, нет ему границ, и столь величествен, что он подавлял дух; а вверху выгибался купол совершенного по красоте и величию неба, в котором густая синева уже начала расцвечиваться пылающими красками вечера, по мере того как огромное солнце опускалось за снежные вершины.
Далеко в небе парила на широких крыльях большая одинокая птица – горный орел, который крупнее всех известных мне птиц. Красные отблески заката превращали ее в живое пламя. Я следил за этой птицей, и мне хотелось, чтобы у меня тоже были крылья, которые унесли бы меня в море и дальше – за море.
И, однако, куда бы я улетел – я, у которого на всей земле не было ни дома, ни доброго сердца, которое бы с радостью меня приветствовало? Незадолго до этого я бы ответил: «куда угодно, лишь бы уйти от этого одиночества», но теперь я уже не был столь уверен. Здесь, по крайней мере, был Кари, мой друг, пусть даже ревнивый, хотя в последнее время, как я заметил, он думал не о дружбе, а о других вещах – темных интригах и честолюбивых планах, о которых он почти не говорил со мной.
И потом, здесь была эта странная и прекрасная женщина – Куилла, которая покорила мое сердце, и не только потому, что была прекрасна, и которая, как я думал, смотрела на меня благосклонно. Но даже если так, что мне до этого, если она обещана в жены какому-то высоко стоящему туземцу, который будет царем? Ведь я уже обжегся на женщинах, обещанных в жены другим мужчинам, так что лучше всего оставить ее в покое.
От этих мыслей мной овладело острое чувство одиночества, и я сел на камень и закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как потекут слезы, которыми, я чувствовал, наполняются мои глаза. Да, здесь, среди этого ужасного одиночества, я, Хьюберт из Гастингса, душа которого переполнилась, подобно чаше, сел на камень, как заблудившееся дитя, и заплакал;
Вскоре я почувствовал, что кто-то тронул меня за плечо; я опустил руки, думая, что это Кари нашел меня здесь. И в этот момент я услышал, как мягкий голос – голос Куиллы – произнес:
– Оказывается, боги тоже могут плакать. Почему же ты плачешь, о Бог Морских Волн, прозванный Курачи?
– Я плачу, – ответил я, – потому что я чужой в чужой стране; я плачу потому, что у меня нет крыльев, чтобы улететь, как та большая птица, что парит над нами.
Некоторое время она молча смотрела на меня и потом сказала с неизъяснимой мягкостью:
– И куда бы ты улетел, о Бог-из-Моря? Обратно в море?
– Перестань называть меня богом, – ответил я. – Ты хорошо знаешь, что я лишь человек, хотя и другой расы, чем твоя.
– Я думала об этом, но не знала точно. Но куда бы ты полетел, лорд Курачи?
– В страну, где я родился, леди Куилла; в страну, которую я никогда больше не увижу.
– Ах, несомненно, у тебя там жены и дети, по ком изголодалось твое сердце.
– Нет, у меня нет ни жены, ни детей.
– Значит, у тебя когда-то была жена. Расскажи мне о твоей жене. Она была красива?
– Зачем я стал бы рассказывать тебе печальную историю? Она умерла.
– Мертвую или живую, ты все еще любишь ее, а где любовь, там нет смерти.
– Нет, я люблю ее такой, какой ее считал.
– Значит, она была неискренна?
– Да, неискренна, и все же правдива. Так правдива, что умерла потому, что была неискренна.
– Как может женщина быть и неискренной, и правдивой?
– Женщины могут быть всякими в одно и то же время. Спроси об этом собственное сердце. А тебе не случается быть одновременно и неискренней, и правдивой?
Она немного подумала и, не отвечая на этот вопрос, сказала:
– Итак, однажды полюбив, ты не можешь полюбить снова.
– Почему же? Может быть, во мне слишком много любви. Но какой в этом толк? Больше любви – больше потерь и боли.
– Кого же ты мог бы полюбить, милорд Курачи, если женщины твоего народа так далеко отсюда?
– Я думаю, ту, что очень близко, если бы она могла отплатить любовью за любовь.
Куилла промолчала, и я подумал, что она рассердилась и сейчас уйдет. Но она не ушла; напротив, она села рядом со мной на камень, закрыла лицо руками, как недавно я, и заплакала, как я. Теперь настала моя очередь спросить:
– Почему ты плачешь?
– Потому что мне тоже суждено одиночество, а вместе с тем и стыд, лорд Курачи.
При этих словах сердце мое забилось, и во мне вспыхнула страсть. Протянув руку, я отвел ее руки от ее лица и при умиравшем свете дня всмотрелся в него. О, Боже! Его прелестные черты выражали то, в чем нельзя было ошибиться.
– Так ты тоже, значит, любишь? – прошептал я.
– Да – больше, чем когда-либо любила женщина. В тот момент, как я впервые увидела тебя, спящего в лучах Луны на пустынном острове, я поняла, что моя судьба нашла тебя и что я полюбила. Я боролась против этого, ведь я должна, – но эта любовь все росла и росла, и теперь я вся – любовь, и, отдав все, мне уже нечего отдавать.
Когда я это услышал, я, не отвечая, страстно обнял и поцеловал ее, и она прижалась к моей груди и поцеловала меня в ответ.
– Отпусти меня и выслушай, – прошептала она. – Ведь ты сильный, а я слаба.
Я повиновался, и она снова опустилась на камень.
– Милорд, – сказала она, – наша участь очень печальна, или, по крайней мере, моя, ибо – хотя ты, как мужчина, и можешь любить часто, – я могу любить лишь однажды, а это, милорд, мне не дозволено.
– Почему? – спросил я хрипло. – Твой народ считает меня богом; разве не может бог взять в жены кого он хочет?
– Не может, если она дала клятву другому богу, тому, кто станет инка; не может, если от нее, может быть, зависит судьба народов.
– Куилла, мы могли бы бежать.
– Куда бы мог бежать Бог-из-Моря, и куда бы могла бежать Дочь Луны, поклявшись стать женой Сына Солнца? Только в могилу.
– Есть вещи, которые хуже смерти, Куилла.
– Да, но моя жизнь отдана в залог. Я должна жить, чтобы мой народ не погиб. Я сама предложила свою жизнь ради этого святого дела и теперь, принадлежа к царскому роду, не могу взять ее обратно ради собственного счастья. Лучше быть посрамленной поступком ради чести, чем быть любимой в плену стыда.
– Так что же теперь? – спросил я с чувством полной безнадежности.
– Только то, что над нами есть боги, и разве ты не слышал пророчества Римака о том, что я выскользну из ненавистных объятий, что Солнце будет мне защитой и что я наконец усну в объятиях любимого; но притом я должна бежать от мщения оскорбленного бога? Я думаю, это означает смерть, но также и жизнь в смерти, и – о, руки любимого, вы – еще обнимете меня! Не знаю, как это случится, но верю – вы еще обнимете меня! А пока не соблазняй меня сойти с дороги чести, ибо я знаю твердо – только она одна может привести меня к моему дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77