я и сам заметил двух полицейских, пересекающих Пятую авеню по направлению к нам. Мы стремительно повернули и все с тем же деловым видом зашагали обратно, туда, откуда только что пришли, уповая, что за деревьями и кустами они не успели нас заметить. Какой бы бессмыслицей это ни представлялось, мы инстинктивно оттягивали ту минуту, когда нас поймают. А на выходе из сквера у Двадцать третьей улицы появился еще один фараон — этот нас, безусловно, не видел, стоял к нам спиной и думал, верно, о чем угодно, только не о нас. Но выйти этим путем, не обратив на себя его внимание, нечего было и надеяться, и мы свернули в первую попавшуюся поперечную аллею.
— Сай, я должна остановиться. Должна, хоть умри. Я присяду на этой скамеечке, а вы идите. Потом вернетесь, может, я еще буду здесь…
Но я энергично затряс головой и силой, чуть не бегом потащил ее дальше. Что-то вокруг — то ли вид деревьев, то ли расположение скамеек — показалось мне смутно знакомым. Я же здесь проходил — ну да, конечно! Вот аллея начала изгибаться и за сеткой ветвей проступили темные бесформенные очертания, которые я тем не менее сразу узнал. Потом мы вышли напрямую и с полной ясностью увидели на фоне ночного неба громадную правую, руку статуи Свободы, вознесшую свой факел высоко над вершинами деревьев.
Мы молча вскарабкались по винтовой лестнице до круглой огороженной площадки у пламени факела.
Литая ограда скрывала нас, но мы могли смотреть сквозь нее и видеть, что творится внизу; опустившись на холодный металл, мы целую минуту всматривались и вслушивались, созерцали тусклые качающиеся огни экипажей на Пятой авеню и радовались уже тому, что сидим, что больше не надо ходить. Если бы кому-нибудь пришло в голову искать нас здесь, скрыться нам было бы некуда. Бернс загонял нас если не до смерти, то во всяком случае до изнеможения. Но сейчас даже Бернс перестал нас интересовать.
Сквозь ограду снизу просачивался скудный свет фонарей, и медная обшивка факела, на которую Джулия откинула голову, переливчато поблескивала; на лице у Джулии застыла улыбка.
— Как хорошо, — прошептала она, — как хорошо, что не надо двигаться. — Она приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и улыбнулась еще раз, чтобы показать, что шутит:
— Если бы теперь еще и перекусить…
Я усмехнулся и вынул из кармана мятый бутерброд и яйца с раздавленной скорлупой. Даже не поинтересовавшись, откуда у меня все это, лишь покачав головой в изумлении, она принялась за бутерброд. Потом предложила поделиться со мной, но я отказался, рассказал про салун и заставил ее доесть все до конца.
Ночь мы провели внутри статуи, укрывшись от ветра на винтовой лестнице. Мы уселись, тесно прижавшись друг к другу, на третьей или четвертой ступеньке сверху, площадка оказалась на уровне наших глаз, и через щель под оградой был виден город. Джулия склонила голову мне на грудь, я сел вполоборота к ней и обвил ее руками. Холод проникал и сюда, но от ветра мы спрятались, так что стало в общем терпимо. Джулия уснула сразу, а я до поры до времени сидел без сна, обняв ее и глядя на город; все, что я видел за оградой, была темнота, в которой кое-где мерцали тусклые искорки. Но и эти искорки исчезали по одной, по две, пока не погасли без следа, город совсем замолк, и я тоже уснул.
Раза два мы просыпались от холода и вставали, сгибая и разгибая закоченевшие пальцы. Во второй раз очень осторожно, стараясь не проронить ни звука, мы выбрались на площадку и обошли ее раз пять или шесть, глядя на верхушки деревьев, на безлюдные освещенные аллеи, на темный город под нами. Потом мы снова залезли внутрь, снова прижались друг к другу, я обнял Джулию, как раньше, но чувствовал, что больше мне на этой холодной железной лестнице не уснуть. Усталость я ощущал по-прежнему, но она была уже не такой тяжелой: сон помог.
Прошло еще несколько минут, и Джулия прошептала:
— Вы спите?
Я покачал головой — щека моя касалась ее волос, так что она, несомненно, поняла меня. И сказала:
— Я тоже не сплю…
И вдруг, без всякой подготовки, вовсе не помышляя ни о чем подобном до той секунды, когда произнес первое слово, я самым обыденным тоном начал рассказывать Джулии, кто я такой и откуда явился. Мне казалось, что час пробил, что она имеет право это знать. Я рассказывал о проекте, о Рюбе, докторе Данцигере и Оскаре Россофе — и о своей жизни в том далеком, еще не наступившем времени. Говорил я ровным полушепотом прямо ей в ухо, говорил обо всем подряд — о подготовке с Мартином, о жизни в «Дакоте», о первой удачной попытке и о том, как я попал к ней в дом. Дважды она поднимала голову и испытующе всматривалась мне в лицо, насколько это представлялось возможным в почти полной темноте, затем вновь откидывалась у меня в руках, и я старался и не мог представить себе, о чем она думает. Разумеется, я нарушил основную заповедь проекта, и никто, наверно, не смог бы понять почему. Однако я не сомневался, что поступаю правильно. Наконец, я кончил и стал ждать, что же скажет Джулия.
Она глубоко вздохнула.
— Спасибо, Сай. Никогда не встречала таких отзывчивых мужчин. Вы помогли мне перенести эту долгую ночь. Ничто меня так не захватывало с тех самых пор, как я девочкой читала «Маленьких женщин» «"Маленькие женщины" — популярная в свое время повесть для девочек американской писательницы Луизы Олькотт (1832-1888).». Вам надо записать это все на бумаге, а может, и проиллюстрировать. Я просто уверена, что в «Харперс уикли» примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко поспать…
— Ладно, — ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она решила, что я придумал свой рассказ специально ради того, чтобы развлечь ее. А впрочем, чего еще я ждал?..
Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул по-настоящему крепким сном. А когда очнулся, то каким-то подсознательным чувством понял, что ночь на исходе, и пожалел, что она уже прошла. Какой бы ни была она неприютной, но с Джулией мне было хорошо. А теперь нам предстоял день, который мы уже никак не сможем дотянуть до конца. Какой-нибудь завтрак мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а потом придется опять ходить, ходить без остановки; через час, не больше, даст себя знать вчерашняя усталость, а еще через час-другой нас, несомненно, поймают. «Пожалуй, — подумалось мне, — лучше сразу явиться с повинной; по крайней мере тогда мы очутимся в тепле и не будет нужды куда-то бежать…»
До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем более, но ночной мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я различил витиеватый узор ограды — раньше мне это ни разу не удавалось. С новой силой вспыхнуло во мне удивление: какое же необычное убежище мы избрали! Пришлось повторить про себя, чтобы поверить заново: невероятно, но факт — мы внутри факела статуи Свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Сай, я должна остановиться. Должна, хоть умри. Я присяду на этой скамеечке, а вы идите. Потом вернетесь, может, я еще буду здесь…
Но я энергично затряс головой и силой, чуть не бегом потащил ее дальше. Что-то вокруг — то ли вид деревьев, то ли расположение скамеек — показалось мне смутно знакомым. Я же здесь проходил — ну да, конечно! Вот аллея начала изгибаться и за сеткой ветвей проступили темные бесформенные очертания, которые я тем не менее сразу узнал. Потом мы вышли напрямую и с полной ясностью увидели на фоне ночного неба громадную правую, руку статуи Свободы, вознесшую свой факел высоко над вершинами деревьев.
Мы молча вскарабкались по винтовой лестнице до круглой огороженной площадки у пламени факела.
Литая ограда скрывала нас, но мы могли смотреть сквозь нее и видеть, что творится внизу; опустившись на холодный металл, мы целую минуту всматривались и вслушивались, созерцали тусклые качающиеся огни экипажей на Пятой авеню и радовались уже тому, что сидим, что больше не надо ходить. Если бы кому-нибудь пришло в голову искать нас здесь, скрыться нам было бы некуда. Бернс загонял нас если не до смерти, то во всяком случае до изнеможения. Но сейчас даже Бернс перестал нас интересовать.
Сквозь ограду снизу просачивался скудный свет фонарей, и медная обшивка факела, на которую Джулия откинула голову, переливчато поблескивала; на лице у Джулии застыла улыбка.
— Как хорошо, — прошептала она, — как хорошо, что не надо двигаться. — Она приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и улыбнулась еще раз, чтобы показать, что шутит:
— Если бы теперь еще и перекусить…
Я усмехнулся и вынул из кармана мятый бутерброд и яйца с раздавленной скорлупой. Даже не поинтересовавшись, откуда у меня все это, лишь покачав головой в изумлении, она принялась за бутерброд. Потом предложила поделиться со мной, но я отказался, рассказал про салун и заставил ее доесть все до конца.
Ночь мы провели внутри статуи, укрывшись от ветра на винтовой лестнице. Мы уселись, тесно прижавшись друг к другу, на третьей или четвертой ступеньке сверху, площадка оказалась на уровне наших глаз, и через щель под оградой был виден город. Джулия склонила голову мне на грудь, я сел вполоборота к ней и обвил ее руками. Холод проникал и сюда, но от ветра мы спрятались, так что стало в общем терпимо. Джулия уснула сразу, а я до поры до времени сидел без сна, обняв ее и глядя на город; все, что я видел за оградой, была темнота, в которой кое-где мерцали тусклые искорки. Но и эти искорки исчезали по одной, по две, пока не погасли без следа, город совсем замолк, и я тоже уснул.
Раза два мы просыпались от холода и вставали, сгибая и разгибая закоченевшие пальцы. Во второй раз очень осторожно, стараясь не проронить ни звука, мы выбрались на площадку и обошли ее раз пять или шесть, глядя на верхушки деревьев, на безлюдные освещенные аллеи, на темный город под нами. Потом мы снова залезли внутрь, снова прижались друг к другу, я обнял Джулию, как раньше, но чувствовал, что больше мне на этой холодной железной лестнице не уснуть. Усталость я ощущал по-прежнему, но она была уже не такой тяжелой: сон помог.
Прошло еще несколько минут, и Джулия прошептала:
— Вы спите?
Я покачал головой — щека моя касалась ее волос, так что она, несомненно, поняла меня. И сказала:
— Я тоже не сплю…
И вдруг, без всякой подготовки, вовсе не помышляя ни о чем подобном до той секунды, когда произнес первое слово, я самым обыденным тоном начал рассказывать Джулии, кто я такой и откуда явился. Мне казалось, что час пробил, что она имеет право это знать. Я рассказывал о проекте, о Рюбе, докторе Данцигере и Оскаре Россофе — и о своей жизни в том далеком, еще не наступившем времени. Говорил я ровным полушепотом прямо ей в ухо, говорил обо всем подряд — о подготовке с Мартином, о жизни в «Дакоте», о первой удачной попытке и о том, как я попал к ней в дом. Дважды она поднимала голову и испытующе всматривалась мне в лицо, насколько это представлялось возможным в почти полной темноте, затем вновь откидывалась у меня в руках, и я старался и не мог представить себе, о чем она думает. Разумеется, я нарушил основную заповедь проекта, и никто, наверно, не смог бы понять почему. Однако я не сомневался, что поступаю правильно. Наконец, я кончил и стал ждать, что же скажет Джулия.
Она глубоко вздохнула.
— Спасибо, Сай. Никогда не встречала таких отзывчивых мужчин. Вы помогли мне перенести эту долгую ночь. Ничто меня так не захватывало с тех самых пор, как я девочкой читала «Маленьких женщин» «"Маленькие женщины" — популярная в свое время повесть для девочек американской писательницы Луизы Олькотт (1832-1888).». Вам надо записать это все на бумаге, а может, и проиллюстрировать. Я просто уверена, что в «Харперс уикли» примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко поспать…
— Ладно, — ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она решила, что я придумал свой рассказ специально ради того, чтобы развлечь ее. А впрочем, чего еще я ждал?..
Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул по-настоящему крепким сном. А когда очнулся, то каким-то подсознательным чувством понял, что ночь на исходе, и пожалел, что она уже прошла. Какой бы ни была она неприютной, но с Джулией мне было хорошо. А теперь нам предстоял день, который мы уже никак не сможем дотянуть до конца. Какой-нибудь завтрак мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а потом придется опять ходить, ходить без остановки; через час, не больше, даст себя знать вчерашняя усталость, а еще через час-другой нас, несомненно, поймают. «Пожалуй, — подумалось мне, — лучше сразу явиться с повинной; по крайней мере тогда мы очутимся в тепле и не будет нужды куда-то бежать…»
До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем более, но ночной мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я различил витиеватый узор ограды — раньше мне это ни разу не удавалось. С новой силой вспыхнуло во мне удивление: какое же необычное убежище мы избрали! Пришлось повторить про себя, чтобы поверить заново: невероятно, но факт — мы внутри факела статуи Свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101