— Эй! — сказал Берт. — Доброе утро!
— Доброе утро, сэр! — ответил негр басом совершенно неправдоподобной глубины.
— Как называется это местечко? — опросил Берт.
— Тануда, сэр, — сказал негр.
— Спасибо, — сказал Берт.
— Вам спасибо, сэр, — прогремел негр.
Берт приблизился к новой группе домов, тоже бревенчатых и стоящих на большом расстоянии один от другого и неогороженных, но зато украшенных дощечками с надписями на двух языках — английском и эсперанто. Затем он увидел лавку — как он решил, бакалейную. Это был первый дом с гостеприимно распахнутыми настежь дверьми, а изнутри доносилась странно знакомая мелодия.
— Фу ты! — оказал он, шаря в карманах. — Ведь я три недели обходился без денег. Еще есть ли они у… Ведь почти все осталось у Грабба. Ага! — И он вытащил несколько монеток и стал внимательно рассматривать их: три пенни, шестипенсовик и шиллинг. — Ну все в порядке, — заметил он, совсем забыв об одном весьма существенном обстоятельстве.
Он подошел к двери, но навстречу ему вышел плотный, давно не бритый человек, без пиджака и окинул критическим взглядом и его и его дубинку.
— Доброе утро! — сказал Берт. — Нельзя мне будет поесть и выпить чего-нибудь в этой лавке?
Слава богу, стоявший в дверях человек ответил ему на ясном и понятном американском языке.
— Это, сэр, не лавка, а магазин.
— Да? — сказал Берт и осведомился: — А можно мне будет тут поесть?
— Можно, — ответил американец почти приветливо и первым вошел в дом.
По банхилльским стандартам лавка эта была весьма поместительна, хорошо освещена и не загромождена всяким хламом. Слева тянулся длинный прилавок с выдвижными ящиками, позади него громоздились разнообразные товары, справа стояли стулья, несколько столиков и две плевательницы; в проходе были расставлены бочки разных размеров, а на них лежали головки сыра и куски копченой грудинки, а еще дальше, за широкой аркой, виднелся второй зал. Вокруг одного из столиков сидело несколько мужчин, да еще за прилавком, опираясь на него локтями, стояла женщина лет тридцати пяти. У всех мужчин были ружья, ствол ружья торчал и из-за прилавка. Все они рассеянно слушали дешевый дребезжащий граммофон, который стоял на столике рядом. Из жестяной глотки граммофона вырывались слова, вызвавшие вдруг у Берта приступ отчаянной тоски по родине, воскресившие в его памяти залитый солнцем пляж, кучку ребятишек, красные велосипеды, Грабба и приближающийся воздушный шар.
Динь-бом, тили бом, бом, бом,
Эти шпильки, расскажите-ка, почем?
Человек с бычьей шеей, в соломенной шляпе, что-то усиленно жевавший, остановил граммофон пальцем, и все глаза обратились к Берту. У всех они были усталые.
— Эй, мать, как у нас, есть чем накормить этого джентльмена? — спросил хозяин.
— Есть, — отозвалась женщина за прилавком, не трогаясь с места. — Чего только захочет, все есть: хоть сухарь, хоть полный обед. — Она с трудом удерживала зевоту, словно не спала всю ночь.
— Мне бы пообедать, — сказал Берт. — Только вот денег у меня не больно много. Мне бы так, чтобы не дороже шиллинга.
— Не дороже чего? — резко переспросил его хозяин.
— Шиллинга, — ответил Берт, которого вдруг осенила неприятная догадка.
— Так, — сказал хозяин, от изумления забывший даже привычную любезность. — А что это за штука такая шиллинг, черт бы его подрал?
— Он хочет сказать, четвертак, — самоуверенно заявил долговязый юнец в гетрах для верховой езды.
Берт, стараясь скрыть свою растерянность, достал из кармана монету.
— Вот он, шиллинг, — сказал он.
— Он называет магазин лавкой, — сказал хозяин, — и хочет пообедать за шиллинг. Прошу прощения, сэр, но из какой части Америки вы изволили прибыть?
Берт сунул шиллинг обратно в карман.
— Из Ниагары, — ответил он.
— И давно ли вы выехали из Ниагары?
— Да с час назад.
— Так, — сказал хозяин и повернулся к остальным с недоумевающей улыбкой. — Говорит, что с час назад!..
На Берта обрушился град вопросов.
Он выбрал для ответа два или три.
— Видите ли, — оказал он, — я сюда прилетел с немцами, на их воздушном корабле… Они меня зацапали — так уж получилось — и притащили сюда с собой.
— Из Англии?
— Да, из Англии. Через Германию. Я был с ними, когда налетели азиаты, видел весь бой… а потом оказался на островке между водопадами.
— На Козьем острове?
— Уж я не знаю, как он там называется. Но только я нашел там летательную машину, кое-как подлатал ее и добрался сюда.
Двое из его слушателей вскочили и смерили его недоверчивым взглядом.
— А где же эта летательная машина, — спросили они в один голос, — за дверью?
— Да нет… в лесу осталась. Отсюда с полмили будет.
— И она в порядке? — спросил толстогубый человек со шрамом.
— Ну, шмякнулся-то я здорово…
Теперь уже встали все и, обступив Берта, говорили, перебивая друг друга. Они требовали, чтобы он тотчас же вел их к машине.
— Я вас отведу, — сказал Берт. — Только вот что… У меня со вчерашнего дня ничего во рту не было… кроме минеральной воды…
Худой человек с военной выправкой, с длинными ногами в гетрах и с патронной лентой через плечо, до той поры хранивший молчание, вступился за него и властно сказал:
— Ладно! Дайте ему поесть, мистер Логан, я плачу. Пусть пока расскажет поподробнее. А потом пойдем посмотрим его машину. На мой взгляд, получилось очень удачно, что этот джентльмен свалился здесь. А летательную машину, если мы ее найдем, — мы реквизируем для нужд местной обороны.
3
Итак, для Берта все опять закончилось благополучно. Он сидел за столом, ел холодное мясо с горчицей и хороший хлеб, запивал все это превосходным пивом и рассказывал нехитрую историю своих приключений, кое о чем умалчивая, кое в чем слегка отклоняясь от истины, что вообще свойственно людям его склада характера. Он рассказал им, как он и «еще один его друг — молодой человек из очень хорошей семьи» отправились на курорт подлечиться и как один «тип» прилетел туда на воздушном шаре и вывалился из корзины как раз в тот момент, когда он, Берт, в нее свалился, как ветер занес его во Франконию, как немцы приняли его за кого-то другого и «взяли в плен» и приволокли с собой в Нью-Йорк; как он побывал на Лабрадоре и вернулся оттуда и как он попал на Козий остров и оказался там в одиночестве. Что касается принца и Баттериджа, то он о них в своем повествовании просто умолчал, и отнюдь не по лживости натуры, а просто не надеялся на силу своего красноречия. Ему хотелось, чтобы его рассказ звучал просто, ясно и достоверно, чтобы его сочли респектабельным англичанином, с которым не произошло ничего из ряда вон выходящего и которому без малейших сомнений или опасений можно оказать гостеприимство.
Когда в своем сбивчивом повествовании он наконец дошел до Нью-Йорка и Ниагарской битвы, они вдруг схватились за газеты, лежавшие тут же, на столе, и стали забрасывать его вопросами, сверяясь с отчетами об этих бурных событиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84