Я развернул его, исполненный предчувствий, — и не зря…
Полстраницы занимали фотографии рисунков с выставки школьников. Тот, который привлек мое внимание еще в вагоне, снова встревожил меня и затмил все другие. Это был вид из окна; внизу, на улице, несколько мальчиков с ранцами толкались у каких-то ворот. Мальчики были угловатые, длинные, и многих бы это удивило — но не меня. Мне не нужна была подпись, и все же я прочитал: «Рисунок „Домой“ двенадцатилетнего Мэтью Гора из Хинтона, в Хиндмере, говорит о таланте и наблюдательности, редких для таких лет».
Я все еще смотрел на рисунок, когда вошел Томми Перселл и заглянул через мое плечо.
— А! — сказал он. — Видел, видел. Поздравляю. Так и думал, что это ваш. А я и не знал, что у него такие таланты. Очень тонко… хотя довольно странно, а?
— Да, — ответил я, и мне показалось, что газета скользит у меня из рук, — довольно странно.
Лендис залпом выпил полрюмки шерри.
— Видели газеты? — спросил он.
Я не стал притворяться, что не понимаю.
— Видел сегодняшний «Телеграф», — ответил я.
— А «Стандард»? Они тоже напечатали и дали целый абзац о даровитом ребенке. Вы мне об этом не говорили, — с упреком прибавил он.
— Я сам тогда не знал.
— И про плавание тоже?
— Это все потом случилось.
— Конечно, и там, и тут — Чокки?
— Кто ж еще! — сказал я.
Он подумал немного.
— Довольно опрометчиво, а? Не надо было выставлять эту картинку.
— Мы ее не выставляли.
— Вот досада! — бросил Лендис и заказал еще два шерри. — Да, картинка, — снова начал он. — Фигуры какие-то странные, вытянутые… тощие, что ли. Они у него всегда такие?
Я кивнул.
— Как он их рисует?
Я рассказал ему все, о чем Мэтью поведал нам. Он не удивился, только задумался. Потом начал так:
— И не одни фигуры. Все вертикальные линии длинней, чем надо. Как будто их видит существо, привыкшее к другим пропорциям… как будто там у них все шире, приземистей. — Лендис оборвал фразу, бессмысленно глядя на рюмку. Потом лицо его осветилось. — Нет, не то! Как будто смотришь сквозь особые очки и рисуешь, что видишь, без поправки. Наденьте другие стекла, сокращающие вертикальные линии, — и все станет на место. Должно быть, зрение Чокки не совсем совпадает со зрением Мэтью…
— Нет, не пойму, — сказал я. — Ведь глаз, который видит натуру, видит и картинку.
— Это просто аналогия… — уступил он, — я говорил приблизительно… а может, упростил. Но что-то в этих линиях есть. Пойдемте-ка пообедаем.
За обедом Лендис подробно спрашивал о происшествии в Бонтгоче. Я рассказал, как мог, и он решил, что это чуть ли не важнее рисунков. И тогда, и потом, дома, меня поражало, что он совсем не удивился. Мне даже порой казалось, что он разыгрывает меня — хочет проверить, как далеко я зайду. Но нет, в его речах не было и намека на недоверие; он принимал самые поразительные вещи.
Я все больше ощущал, что он зашел дальше меня — я волей-неволей соглашаюсь принять Чокки как гипотезу, а он просто верит в него. Словно, думал я, он следует правилу Шерлока Холмса: «Когда все невозможное исключено, считайте правдой то, что остается — как бы невероятно оно ни было». Почему-то мое беспокойство от этого усиливалось.
После обеда, за кофе и бренди, Лендис сказал:
— Надеюсь, вы заметили, что я много думал о вашем деле, и теперь, мне кажется, вам нужен Торби. Сэр Уильям Торби. Он очень умен, и опытен, и гибок — а это у нас нечасто бывает. Я хочу сказать, что он не фанатик психоанализа. К каждому случаю он подходит особо: решит, что нужен анализ, — применит, а решит, что нужны лекарства, — даст лекарства. На его счету много поразительных исцелений. Да, если кто-то вам поможет, то именно Торби.
Я не стал обращать внимание на «если» и сказал:
— Вроде бы в тот раз вы говорили, что помощь не нужна.
— Я и сейчас скажу! Это вашей жене нужна помощь. Да и вам не помешает.
Он был прав. Мы с Мэри куда больше тревожились за Мэтью, чем он сам. И я согласился, чтобы Лендис свел нас с сэром Уильямом Торби.
— Хорошо, — сказал Лендис, — я с ним поговорю и через несколько дней дам вам знать.
Дома я застал клокочущую от гнева Мэри и понял, что она видела «Ивнинг стандард».
— Какой-то кошмар! — взорвалась она. — Как она смела посылать рисунок без спроса? Прямо… ну, как это называют?… прямо присвоение чужой собственности!… Даже у Мэтью не спросила. Послала и никому не сказала. Нет, она бы не посмела — хоть с кем-то она да советовалась. Не знаю, до чего дойдут учителя! Им кажется — у них все права, а у нас никаких. Хоть бы из вежливости спросили родителей… Какое хамство! Ну, чему научится ребенок, если его учат невежи? Завтра же напиши им, пусть она хоть прощения попросит… Нет, сейчас пиши. Утром тебе будет некогда.
Я очень устал за день.
— Не станет она просить прощения. С какой стати?
Мэри прямо взглянула на меня, набрала воздуху и на-; чала снова. Я прервал ее:
— Такая у нее работа. Ее ученик нарисовал картинку, и ей показалось, что ее можно выставить. Она хотела, чтоб ему воздали должное. Конечно, она думала, что мы будем в восторге. Да мы и были бы, если б не этот Чокки.
— Хоть бы спросила…
— А ты бы ей сказала про Чокки? И потом, это было перед самыми каникулами, она еле успела послать. Держу пари, сейчас она ждет благодарности.
Мэри сердито фыркнула.
— Ладно, — сказал я, — пиши сама. Извинений ты не дождешься. Что ж тогда? Поднимешь скандал? Местные газеты любят перепалку родителей и учителей. Можешь прогреметь на всю страну. И картинке сделаешь рекламу. А кто-нибудь догадается, что Мэтью Гор с картинкой и Мэтью Гор с ангелом — один и тот же мальчик. Вообще-то и так догадаются, не стоит самим звонить на всю Англию.
Мэри так испуганно взглянула на меня, что я пожалел о своем тоне, и смотрела долго-долго, а потом лицо ее скривилось… Я помог ей встать и почти отнес в кресло.
Наконец она вынула платок у меня из кармана и стала понемногу затихать. Рука ее нашла мою руку.
— Прости, что я такая глупая, — сказала она.
Я обнял ее:
— Ничего! Ты не глупая, ты просто боишься, что ж тут странного.
Мэри помолчала, комкая платок.
— Я так за него тревожусь, — нетвердо произнесла она, привстала и взглянула на меня. — Дэвид, скажи мне честно!… Они… они не решат, что он сумасшедший? А?
— Конечно, не решат. С чего бы? Ты ведь знаешь, он совсем нормальный.
— А если пронюхают про Чокки? Что он слышит голос и… и… — договорить она не смогла.
— Ты не того боишься, — начал я. — Посмотри на дело иначе. С Мэтью, с самим Мэтью — все в порядке. Редко встретишь такого разумного, здорового мальчика. Прошу тебя, очень тебя прошу, пойми: этот Чокки — не выдумка. Не Мэтью его создает, а он приходит к Мэтью, кто б он ни был. Трудно поверить, я знаю, и невозможно понять. Но я убежден в этом, и Лендис тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Полстраницы занимали фотографии рисунков с выставки школьников. Тот, который привлек мое внимание еще в вагоне, снова встревожил меня и затмил все другие. Это был вид из окна; внизу, на улице, несколько мальчиков с ранцами толкались у каких-то ворот. Мальчики были угловатые, длинные, и многих бы это удивило — но не меня. Мне не нужна была подпись, и все же я прочитал: «Рисунок „Домой“ двенадцатилетнего Мэтью Гора из Хинтона, в Хиндмере, говорит о таланте и наблюдательности, редких для таких лет».
Я все еще смотрел на рисунок, когда вошел Томми Перселл и заглянул через мое плечо.
— А! — сказал он. — Видел, видел. Поздравляю. Так и думал, что это ваш. А я и не знал, что у него такие таланты. Очень тонко… хотя довольно странно, а?
— Да, — ответил я, и мне показалось, что газета скользит у меня из рук, — довольно странно.
Лендис залпом выпил полрюмки шерри.
— Видели газеты? — спросил он.
Я не стал притворяться, что не понимаю.
— Видел сегодняшний «Телеграф», — ответил я.
— А «Стандард»? Они тоже напечатали и дали целый абзац о даровитом ребенке. Вы мне об этом не говорили, — с упреком прибавил он.
— Я сам тогда не знал.
— И про плавание тоже?
— Это все потом случилось.
— Конечно, и там, и тут — Чокки?
— Кто ж еще! — сказал я.
Он подумал немного.
— Довольно опрометчиво, а? Не надо было выставлять эту картинку.
— Мы ее не выставляли.
— Вот досада! — бросил Лендис и заказал еще два шерри. — Да, картинка, — снова начал он. — Фигуры какие-то странные, вытянутые… тощие, что ли. Они у него всегда такие?
Я кивнул.
— Как он их рисует?
Я рассказал ему все, о чем Мэтью поведал нам. Он не удивился, только задумался. Потом начал так:
— И не одни фигуры. Все вертикальные линии длинней, чем надо. Как будто их видит существо, привыкшее к другим пропорциям… как будто там у них все шире, приземистей. — Лендис оборвал фразу, бессмысленно глядя на рюмку. Потом лицо его осветилось. — Нет, не то! Как будто смотришь сквозь особые очки и рисуешь, что видишь, без поправки. Наденьте другие стекла, сокращающие вертикальные линии, — и все станет на место. Должно быть, зрение Чокки не совсем совпадает со зрением Мэтью…
— Нет, не пойму, — сказал я. — Ведь глаз, который видит натуру, видит и картинку.
— Это просто аналогия… — уступил он, — я говорил приблизительно… а может, упростил. Но что-то в этих линиях есть. Пойдемте-ка пообедаем.
За обедом Лендис подробно спрашивал о происшествии в Бонтгоче. Я рассказал, как мог, и он решил, что это чуть ли не важнее рисунков. И тогда, и потом, дома, меня поражало, что он совсем не удивился. Мне даже порой казалось, что он разыгрывает меня — хочет проверить, как далеко я зайду. Но нет, в его речах не было и намека на недоверие; он принимал самые поразительные вещи.
Я все больше ощущал, что он зашел дальше меня — я волей-неволей соглашаюсь принять Чокки как гипотезу, а он просто верит в него. Словно, думал я, он следует правилу Шерлока Холмса: «Когда все невозможное исключено, считайте правдой то, что остается — как бы невероятно оно ни было». Почему-то мое беспокойство от этого усиливалось.
После обеда, за кофе и бренди, Лендис сказал:
— Надеюсь, вы заметили, что я много думал о вашем деле, и теперь, мне кажется, вам нужен Торби. Сэр Уильям Торби. Он очень умен, и опытен, и гибок — а это у нас нечасто бывает. Я хочу сказать, что он не фанатик психоанализа. К каждому случаю он подходит особо: решит, что нужен анализ, — применит, а решит, что нужны лекарства, — даст лекарства. На его счету много поразительных исцелений. Да, если кто-то вам поможет, то именно Торби.
Я не стал обращать внимание на «если» и сказал:
— Вроде бы в тот раз вы говорили, что помощь не нужна.
— Я и сейчас скажу! Это вашей жене нужна помощь. Да и вам не помешает.
Он был прав. Мы с Мэри куда больше тревожились за Мэтью, чем он сам. И я согласился, чтобы Лендис свел нас с сэром Уильямом Торби.
— Хорошо, — сказал Лендис, — я с ним поговорю и через несколько дней дам вам знать.
Дома я застал клокочущую от гнева Мэри и понял, что она видела «Ивнинг стандард».
— Какой-то кошмар! — взорвалась она. — Как она смела посылать рисунок без спроса? Прямо… ну, как это называют?… прямо присвоение чужой собственности!… Даже у Мэтью не спросила. Послала и никому не сказала. Нет, она бы не посмела — хоть с кем-то она да советовалась. Не знаю, до чего дойдут учителя! Им кажется — у них все права, а у нас никаких. Хоть бы из вежливости спросили родителей… Какое хамство! Ну, чему научится ребенок, если его учат невежи? Завтра же напиши им, пусть она хоть прощения попросит… Нет, сейчас пиши. Утром тебе будет некогда.
Я очень устал за день.
— Не станет она просить прощения. С какой стати?
Мэри прямо взглянула на меня, набрала воздуху и на-; чала снова. Я прервал ее:
— Такая у нее работа. Ее ученик нарисовал картинку, и ей показалось, что ее можно выставить. Она хотела, чтоб ему воздали должное. Конечно, она думала, что мы будем в восторге. Да мы и были бы, если б не этот Чокки.
— Хоть бы спросила…
— А ты бы ей сказала про Чокки? И потом, это было перед самыми каникулами, она еле успела послать. Держу пари, сейчас она ждет благодарности.
Мэри сердито фыркнула.
— Ладно, — сказал я, — пиши сама. Извинений ты не дождешься. Что ж тогда? Поднимешь скандал? Местные газеты любят перепалку родителей и учителей. Можешь прогреметь на всю страну. И картинке сделаешь рекламу. А кто-нибудь догадается, что Мэтью Гор с картинкой и Мэтью Гор с ангелом — один и тот же мальчик. Вообще-то и так догадаются, не стоит самим звонить на всю Англию.
Мэри так испуганно взглянула на меня, что я пожалел о своем тоне, и смотрела долго-долго, а потом лицо ее скривилось… Я помог ей встать и почти отнес в кресло.
Наконец она вынула платок у меня из кармана и стала понемногу затихать. Рука ее нашла мою руку.
— Прости, что я такая глупая, — сказала она.
Я обнял ее:
— Ничего! Ты не глупая, ты просто боишься, что ж тут странного.
Мэри помолчала, комкая платок.
— Я так за него тревожусь, — нетвердо произнесла она, привстала и взглянула на меня. — Дэвид, скажи мне честно!… Они… они не решат, что он сумасшедший? А?
— Конечно, не решат. С чего бы? Ты ведь знаешь, он совсем нормальный.
— А если пронюхают про Чокки? Что он слышит голос и… и… — договорить она не смогла.
— Ты не того боишься, — начал я. — Посмотри на дело иначе. С Мэтью, с самим Мэтью — все в порядке. Редко встретишь такого разумного, здорового мальчика. Прошу тебя, очень тебя прошу, пойми: этот Чокки — не выдумка. Не Мэтью его создает, а он приходит к Мэтью, кто б он ни был. Трудно поверить, я знаю, и невозможно понять. Но я убежден в этом, и Лендис тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26