— Ну, е-моё, начинаются столичные штучки! — Сергей неожиданно начал заводиться. — Да предложи они мне в те годы в Москву переехать, я бы ни за что не согласился. Нет, не по мне это. Потому что вы там, в городе, глотки друг другу перегрызёте. Кровососы. Чокнутые все. И ты один из них. Посмотри на себя, физиономия прыщавая, зелёный весь, как фантомас.
— Господи, — Миша присел на упавшее дерево. — Зачем, откуда эта ненависть?
— Ты смотри, ханурик, какая ёлка шикарная. Сушняк, для костра в самый раз. Только не замочи по дороге, — Серёга заржал. Вроде и культурный ты человек, а Богу молишься, будто моя неграмотная прабабка. Та — все повесит в углу иконку, и ну креститься, с утра до ночи. На лбу мозоль натёрла. Молодые грехи, говорят, замаливала.
10.
Наконец, кое-как поставили палатки. Сырые поленья трещали, в котелке бурлил суп из сушёных грибов с картошкой. Чуть позже открыли пять банок «Завтрака Туриста», вскипятили чай, приняли обогревающих напитков и начали расходиться по палаткам.
— Саша. Извините. Нам надо поговорить. — Кто-то теребил меня за ногу.
— Миша, это ты? Побойся Бога. Пол третьего ночи.
— Ты тоже считаешь, что я сумас-сшедший? Ну, скажем так, со странностями?
— Ничего я не считаю. Давай лучше поспим.
— Я такой же, как и все. Просто знаю больше, но не в этом дело.
— Слушай, Миша, будь другом…
— Через несколько лет начнётся война. Постарайся на неё не попадать, все это будет страшно и надолго. Никому не верь. Начнут призывать, — выкручивайся, повестки теряй, уезжай куда-нибудь.
— Миша, оставь меня в покое. Какая война? С кем, с Американцами? С Китайцами? Ерунда, если что-нибудь не дай Бог случится, то две атомные бомбы, и ползи на кладбище.
— Мужики, дайте же поспать человеку! — Леха был в нашей палатке третьим. — Завтра трепаться будете, имейте совесть!
— Саша. Скажи, почему меня никто не любит?
— Миша, ты же знаешь, с оракулами такое случается. Хотя, со смерчем ты здорово угадал. Ты как это делаешь?
— Ты все равно не поймёшь и не поверишь. Пока! — Миша вскочил и бросился в кусты, которыми порос речной берег. Я с досадой вылез из палатки. Берега не было видно, над водой поднимался туман. Кто-то плюхнулся в воду, засопел и начал отфыркиваться.
— Миша? — позвал я.
Где-то в тумане смеялась девочка, от хрустального голоска её почему-то немели ноги.
— Миша! — мне стало жутко. Ветки хлестали по лицу, туман спускался с неба серебристыми рукавами, казалось, что я в нем тону. Опять этот хрустальный колокольчик, — я задержал дыхание.
— Что вы делаете, Сергей Иванович!
— Танечка, вы даже не представляете себе, как скучна жизнь в Заполярье. Олени, да чукчи.
— Это, которые в чуме рассвета ждут? — женский голосок удалялся.
— Я, Танечка, скажу вам прямо, — бубнил Серёга. Потом стало тихо, и слышно было, как журчит вода, спотыкаясь о мозолистые корни упавшего в реку дерева.
— Если завтра в поход, — жизнерадостно отфыркиваясь, буркнул незнакомый голос, что-то большое ударило по воде хвостом, и начали петь птицы.
11.
— Как все-таки хорошо, товарищи, — Нина Петровна получала от процесса поглощения пищи полноценное физическое удовлетворение. — Вот так, покушать горячее на природе. Ничего больше не надо. И я вам скажу, вкуснее всего — наш ржаной хлеб. Потому народ русский и сильный такой, что чёрный хлебушек кушает.
— Вынесет все, — шептал Миша. — Коня на скаку остановит.
— Рыба играть начинает. — Николай Васильевич рассматривал хитроумную блесну с красными пёрышками. — Доедайте, да и по лодкам.
— Я очень люблю рыбку поудить, — Таню укусил слепень в ногу, и она, забыв об условностях, откинула юбку и остервенело расчёсывала красный холмик. Бедро её было покрыто нежным, едва заметным рыжеватым пушком — Возьмёте меня с собой?
— Богиня, языческая богиня, — возбуждённо бормотал Миша. — Только в провинции ещё встречаются такие девушки. Как она непосредственна. Какая грациозность в каждом движении. Я посвящу ей поэму.
— Танечка, о чем разговор. — Серёга докуривал сигарету. — Вы умеете забрасывать спиннинг?
— Нет, Сергей Иванович, не пробовала никогда.
— Ну что вы, это же так просто… Представьте, что моя рука — это удочка. Берите, вот здесь…
— Сергей Иванович, — хихикнула Таня.
— Да как он смеет, — Миша покраснел. — Этот неан-ндерталец в физкультурных штанах. Он что, думает, что раз у него полярная надбб-авка, так ему все позволено?
— Да, — развивала мысль Нина Петровна. — Вот иностранцы ржаного хлебушка не кушают, и хилые все. Потому что воли к жизни у них нет. Да и природы такой — ведь где такую красоту ещё найдёшь…
12.
Чуть ниже нашей стоянки, посередине реки, течением намыло островок. Песчаный пляж с золотистой водой, полоса низкорослого речного кустарника, и сосновый лес. Островок этот привлекал одиночек, похожих на нас с Валерием Аркадьевичем.
Валерий Аркадьевич был приземистым, спортивным, всегда гладко выбритым. Он излучал здоровый оптимизм. Бывают такие люди: стоило только оказаться рядом с ним, как хотелось вставать в пять утра, умываться ледяной водой из умывальника, отжиматься пятьдесят раз, пробегать пять километров, и появляться к завтраку полным жизненной энергии. Бывший полковник инженерных войск, он ушёл в отставку и работал в столичном НИИ. Несмотря на армейское прошлое, оказался Валерий Аркадьевич умницей, интересным собеседником, и чуть ли ни диссидентом. Впрочем, мой сокурсник Леха подозревал в нем стукача и провокатора.
— Ну, как решили? Плывёте с нами на остров, Алексей? — осведомился Валерий Аркадьевич.
— Спасибо, я лучше рыбку с народом половлю, — уклонился от предложения Леха. — Не буду отрываться от коллектива.
— Коллектив, — пыхтел бывший полковник, вытаскивая лодку на берег. — Ещё чуть-чуть подтолкните, Саша. Да, коллектив — это собрание идиотов, навязывающих свою волю разумным существам. Нет, прогресс делается одиночками. Изгоями, людьми невыносимыми, шизофрениками. Любой коллективизм вреден для эволюции. Вот почему Америка процветает, а все мы сидим в глубочайшей заднице! Попробуйте, докажите мне, что я не прав!
— Я, честно говоря, не знаю. По всякому бывает.
— Ерунда! — Возмущался Валерий Аркадьевич. — В душе вы все знаете, вы просто признаться боитесь. А бояться вам вредно, от страха атрофируется мышление. Пройдёт лет десять-пятнадцать, и ваше поколение окажется на нашем месте. И вам придётся принимать решения, отстаивать свою точку зрения. Будете мямлить, стесняться, бояться за свою шкуру — стране хана. Черт побери, это ещё что такое! — Валерий Аркадьевич едва не наступил на что-то пыхтящее, копошащееся в высокой, по пояс траве.
— Ой, товарищи. Надо же, сколько ни смотрю, удивляюсь, какая она замечательная, наша русская природа.
1 2 3 4 5 6 7