Пускай возьмет себе этот мужик, что нашел. Иди, ну иди же!
Дуняша вышла в девичью.
– Все ли? – спросил Дутлов.
– Да уж ты сам сосчитай, – сказала Дуняша, подавая ему конверт, – тебе велено отдать.
Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.
– Счетов нету?
Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.
– Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! – сказала Дуняша сердито. – Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.
Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.
Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.
– Матушки родимые! Вот дал бог счастья! Матушки родные!
Вторая горничная не поверила:
– Что вы, Авдотья Николавна, шутите?
– Вот те шутите! Велела отдать мужику… Ну, бери деньги, да и ступай, – сказала Дуняша, не скрывая досады. – Кому горе, а кому счастье.
– Шутка ли, полторы тысячи рублев, – сказала тетка.
– Больше, – подтвердила Дуняша. – Ну, свечку поставишь десятикопеечную Миколе, – говорила Дуняша насмешливо. – Что, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.
Дутлов наконец понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он все взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.
– Вишь, не опомнится – рад, – сказала Дуняша, показывая, что она все-таки презирает и мужика и деньги. – Дай я тебе уложу.
И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.
– Рад?
– И не знаю, что сказать! Вот точно… Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.
Колокольчик зазвонил в комнате барыни.
– Что, отдала?
– Отдала.
– Что же, очень рад?
– Совсем как сумасшедший стал.
– Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.
Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.
– Что, Авдотья… Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-богу, а я медку вам принесу.
– То-то! Приносил.
Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. "Ох, потянет назад!" –думал он, почему-то, как по высокой траве, подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, что было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое… Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и все представлялось ему в тумане.
– Это ты, Дутлов?
– Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, – сказал ou. – Я не рад, как перед богом! Как лошадь замучил…
– Ну, твое счастье, – сказала она с презрительно-доброю улыбкой. Возьми, возьми себе.
Он только таращил глаза.
– Я рада, что тебе досталось. Дай бог, чтобы впрок пошло! Что же, ты рад?
– Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Все за вас богу молить буду. Я уж так рад, что слава богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.
– Как же ты нашел?
– Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что…
– Уж он совсем запутался, сударыня, – сказала Дуняша.
– Возил рекрута-племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.
– Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.
– Так рад, матушка!… – говорил мужик. Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то все казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут…
XIV
Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный, колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.
– А, дядя Семен, – радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) – Что, свезли рекрутов, дядюшка?
– Свезли. Ты что?
– Да тут Ильича удавленного караулить поставили.
– А он где?
– Вот, на чердаке, говорят, висит, – отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.
Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.
– Становой приехал, – сказал Ефимка, – сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят идти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.
– Грех-то, грех-то какой! – повторил Дутлов, видимо, для приличия, но вовсе не думая о том, что говорил, и хотел идти своею дорогой. Но голос Егора Михайловича остановил его.
– Эй, караульщик, поди сюда, – кричал Егор Михайлович с крыльца.
Ефимка откликнулся.
– Да кто еще там с тобой мужик стоял?
– Дутлов.
– И ты, Семен, иди.
Приблизившись, Дутлов рассмотрел при свете фонаря, который нес кучер, Егора Михайловича и низенького чиновника в фуражке с кокардой и в шинели: это был становой.
– Вот и старик с нами пойдет, – сказал Егор Михайлович, увидав его.
Старика покоробило; но делать было нечего.
– А ты, Ефимка, малый молодой, беги-ка на чердак, где повесился, лестницу поправить, чтоб их благородию пройти.
Ефимка, ни за что не хотевший подойти к флигелю, побежал к нему, стуча лаптями, как бревнами.
Становой высек огня и закурил трубку. Он жил в двух верстах, и был только что жестоко распечен исправником за пьянство, и потому теперь был в припадке усердия: приехав в десять часов вечера, он хотел немедленно осмотреть удавленника. Егор Михайлович спросил Дутлова, зачем он здесь. Дорогой Дутлов рассказал приказчику о найденных деньгах и о том, что барыня сделала. Дутлов сказал, что он пришел позволения Егора Михалыча спросить. Приказчик, к ужасу Дутлова, потребовал конверт и посмотрел его. Становой тоже взял конверт в руки и коротко и сухо спросил о подробностях.
"Ну, пропали деньги", – подумал Дутлов и стал уже извиняться. Но становой отдал ему деньги.
– Вот счастье сиволапому! – сказал он.
– Ему на руку, – сказал Егор Михайлович, – он только племянника в ставку свез; теперь выкупит.
– А! – сказал становой и пошел вперед.
– Выкупишь, что ль, Илюшку-то? – сказал Егор Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Дуняша вышла в девичью.
– Все ли? – спросил Дутлов.
– Да уж ты сам сосчитай, – сказала Дуняша, подавая ему конверт, – тебе велено отдать.
Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.
– Счетов нету?
Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.
– Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! – сказала Дуняша сердито. – Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.
Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.
Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.
– Матушки родимые! Вот дал бог счастья! Матушки родные!
Вторая горничная не поверила:
– Что вы, Авдотья Николавна, шутите?
– Вот те шутите! Велела отдать мужику… Ну, бери деньги, да и ступай, – сказала Дуняша, не скрывая досады. – Кому горе, а кому счастье.
– Шутка ли, полторы тысячи рублев, – сказала тетка.
– Больше, – подтвердила Дуняша. – Ну, свечку поставишь десятикопеечную Миколе, – говорила Дуняша насмешливо. – Что, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.
Дутлов наконец понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он все взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.
– Вишь, не опомнится – рад, – сказала Дуняша, показывая, что она все-таки презирает и мужика и деньги. – Дай я тебе уложу.
И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.
– Рад?
– И не знаю, что сказать! Вот точно… Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.
Колокольчик зазвонил в комнате барыни.
– Что, отдала?
– Отдала.
– Что же, очень рад?
– Совсем как сумасшедший стал.
– Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.
Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.
– Что, Авдотья… Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-богу, а я медку вам принесу.
– То-то! Приносил.
Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. "Ох, потянет назад!" –думал он, почему-то, как по высокой траве, подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, что было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое… Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и все представлялось ему в тумане.
– Это ты, Дутлов?
– Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, – сказал ou. – Я не рад, как перед богом! Как лошадь замучил…
– Ну, твое счастье, – сказала она с презрительно-доброю улыбкой. Возьми, возьми себе.
Он только таращил глаза.
– Я рада, что тебе досталось. Дай бог, чтобы впрок пошло! Что же, ты рад?
– Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Все за вас богу молить буду. Я уж так рад, что слава богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.
– Как же ты нашел?
– Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что…
– Уж он совсем запутался, сударыня, – сказала Дуняша.
– Возил рекрута-племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.
– Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.
– Так рад, матушка!… – говорил мужик. Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то все казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут…
XIV
Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный, колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.
– А, дядя Семен, – радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) – Что, свезли рекрутов, дядюшка?
– Свезли. Ты что?
– Да тут Ильича удавленного караулить поставили.
– А он где?
– Вот, на чердаке, говорят, висит, – отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.
Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.
– Становой приехал, – сказал Ефимка, – сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят идти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.
– Грех-то, грех-то какой! – повторил Дутлов, видимо, для приличия, но вовсе не думая о том, что говорил, и хотел идти своею дорогой. Но голос Егора Михайловича остановил его.
– Эй, караульщик, поди сюда, – кричал Егор Михайлович с крыльца.
Ефимка откликнулся.
– Да кто еще там с тобой мужик стоял?
– Дутлов.
– И ты, Семен, иди.
Приблизившись, Дутлов рассмотрел при свете фонаря, который нес кучер, Егора Михайловича и низенького чиновника в фуражке с кокардой и в шинели: это был становой.
– Вот и старик с нами пойдет, – сказал Егор Михайлович, увидав его.
Старика покоробило; но делать было нечего.
– А ты, Ефимка, малый молодой, беги-ка на чердак, где повесился, лестницу поправить, чтоб их благородию пройти.
Ефимка, ни за что не хотевший подойти к флигелю, побежал к нему, стуча лаптями, как бревнами.
Становой высек огня и закурил трубку. Он жил в двух верстах, и был только что жестоко распечен исправником за пьянство, и потому теперь был в припадке усердия: приехав в десять часов вечера, он хотел немедленно осмотреть удавленника. Егор Михайлович спросил Дутлова, зачем он здесь. Дорогой Дутлов рассказал приказчику о найденных деньгах и о том, что барыня сделала. Дутлов сказал, что он пришел позволения Егора Михалыча спросить. Приказчик, к ужасу Дутлова, потребовал конверт и посмотрел его. Становой тоже взял конверт в руки и коротко и сухо спросил о подробностях.
"Ну, пропали деньги", – подумал Дутлов и стал уже извиняться. Но становой отдал ему деньги.
– Вот счастье сиволапому! – сказал он.
– Ему на руку, – сказал Егор Михайлович, – он только племянника в ставку свез; теперь выкупит.
– А! – сказал становой и пошел вперед.
– Выкупишь, что ль, Илюшку-то? – сказал Егор Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16