Толстой Алексей
Рассказы Ивана Сударева
Алексей Николаевич ТОЛСТОЙ
РАССКАЗЫ ИВАНА СУДАРЕВА
ОГЛАВЛЕНИЕ:
I. НОЧЬЮ В СЕНЯХ НА СЕЛЕ
II. КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ
III. СЕМЕРО ЧУМАЗЫХ
IV. НИНА
V. СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
VI. РУССКИЙ ХАРАКТЕР
I
НОЧЬЮ В СЕНЯХ НА СЕЛЕ
Русский человек любит высказаться, - причину этого объяснить не берусь. Иной шуршит, шуршит сеном у тебя под боком, вздыхает, как по маме родной, не дает тебе завести глаз, да и пошел мягким голосом колобродить про свое отношение к жизни и смерти, покуда ты окончательно не заснешь. А бывают и такие, - за веселым разговором вдруг уставится на рюмку да еще кашлянет, будто у него душа к горлу подступила, и ни к селу ни к городу начинает освобождать себя от мыслей...
А мыслей за эту войну накопилось больше, чем полагается человеку для естественного существования. То, что наши деды и отцы недодумали, приходится додумывать нам в самый короткий срок, иной раз - между двумя фугасками... И делать немедленный вывод при помощи оружия... Непонятно говорю?
Дед мой был крепостным у графа Воронцова. Отец крестьянствовал ни шатко ни валко, жил беспечно, как трава растет, что добудет - прогуляет, зазовет гостей и - ему ничего не жалко, к рождеству все подчистит: ни солонинки на погребище, ни курей, ни уток. А он знай смеется: "Веселому и могила - пухом, чай, живем один раз..." Ох, любил я папашку!.. Советская власть потребовала от него серьезного отношения к жизни, - папашка мой обиделся, не захотел идти в колхоз, продал он корову, заколотил избу и вместе с мачехой моей уехал на Дальний Восток... А мне, его сыну, уже пришлось решать государственную задачу, и решать не кое-как, а так, чтобы немец меня испугался, чтобы немцу скучно стало на нашей русской земле. Он стоек в бою, я - стойче его, его сломаю, а не он меня... Он, как бык, прет за пищей. Ему разрешено детей убивать... Он похабник. Я же руку намну, погуляв клинком по немецким шеям, как было в феврале, и этой же рукой пишу стихи...
Давеча вы правильно заметили, что я пишу стихи. Печатался во фронтовой газете... "У тебя, Сударев, - это личные слова редактора, тематическое и боевое крепко выходит, а лирику надо бросить..." А и верно - ну ее в болото. Завел я тетрадь для таких стихов, но в походе пропала вместе с конем Беллерофонтом, - такой у меня был конь... До сих пор жалко этого коня... В марте ранило меня в обе ноги без повреждения кости, думаю - лягу в госпиталь, кто напоит, накормит коня? Доказал врачу, что могу остаться при эскадроне, и в самом деле легко поправился... А он, Беллерофонт, понимает - животное - чего мне стоит в лютый мороз в одних подштанниках проковылять с ведерком от колодца к конюшне, - в лицо мне дышал и губой трогал... Стихов не записываю, лирику ношу в груди.
Не так давно видел в одном частном доме картину, - средней величины, да и ничего в ней не было особенного, кроме одного: представляете - лесок, речонка, самая что ни на есть тихая, русская, и по берегу бежит тропинка в березовую рощу. Взглянул я и все понял, - ах, сколько жил, и не мог словами выразить этого!.. А художник написал тропинку, и я чувствую - на ней следочки, тянет она меня, умру я за нее, это - моя родина... Опять непонятно говорю?
Представляете: в деревне, на завалинке, сидит старушка, худая, древняя, лицо подернуто могильной землей, одни глаза живые. Я сел рядом. День апрельский, солнышко, а еще - снег кое-где и ручьи...
- Ну, бабушка, - спрашиваю, - кто же победит?
- Наши, красные победят, русские.
- Ай да патриотка, - говорю. - Почему же ты все-таки так уверенно думаешь?
Долго бабушка не отвечала, руки положила на клюшку, глаза, как черная ночь, уставила перед собой. Я уж уходить собрался.
- Давеча петухи шибко дрались, - ответила, - чужой-то нашего оседлал и долбит и долбит, крыльями бьет, да слез с него, да закукуречит... А наш-то вскочил и давай опять биться, давай того трепать и загнал его куда, и хозяйка не найдет.
Эта бабушка - была молодой - бегала по тропинке над речкой, березу заламывала, шум лесной слушала... Теперь сидит на завалинке, путь ее кончен, впереди - земля разрытая, но хочет она, чтобы ее вечный покой был в родной земле.
Вам, вижу, спать тоже не хочется. Как только зенитки кончат стрелять, мы заснем. А пока расскажу несколько правдивых историй. Пришлось видеть немало, - из каких только речек мой конь воду не пил и по эту и по ту сторону фронта... Подойдут рассказы - печатайте, сам-то я за славой не гонюсь...
II
КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ
Березовое полено кололось, как стеклянное, под ударом топора. Хорош был январский денек, - спокойный дым над занесенной снегом крышей подымался и таял в небе, таком бирюзовом, с нежным отливом по краю, что казалось, невозможно, будто в небе такой холод; невысокое солнце глядело во все око на разукрашенную в иней плакучую березу.
Только вот человек здесь мучил человека. А хорошо бы вот так - тюкать и тюкать колуном по немецким головам, чтобы кололись они, как стеклянные... Василий Васильевич заиндевелой варежкой вытер нос, опустил топор и оглянулся. Со стороны села по дороге, бледно синевшей санным следом, шел в ушастой шапке низенький паренек, - вернее - катился, расстегнув полушубок, размахивая в помощь себе руками.
Увязнув в снегу по пояс, он перевалился через плетень во двор, не здороваясь, сдернул шапку, - от стриженой головы его поднялся пар, достал из шапки синеватый листочек.
- С самолета сбросили! - сказал, схватил топор и с выдохом начал тюкать по сучковатому полену, чтобы избавить себя от переизбытка возбуждения.
Этого паренька звали Андрей Юденков. Весной он окончил в Ельне среднюю школу, где директорствовал Василий Васильевич, и начал готовиться к университетским экзаменам, но был призван в армию и в злосчастных боях под Вязьмой попал в плен. В то время еще живы были устаревшие понятия о том, как надо воевать: если окружен - значит, проиграл, клади оружие. Тогда еще не был доподлинно известен немецкий характер: с виду каменный, но истерический и хрупкий, если ударить по немцу с достаточной решимостью. Но - за науку платят. Поплатился и Андрей Юденков. Вместе с другими военнопленными его загнали на болото, обнесенное проволокой, где все они простояли по колено в жидкой грязи четверо суток под дождем, без еды. Некоторые не выстояли, - повалились, утонули. На пятый день обессилевших людей погнали на запад. В пути тоже многие ложились, и тогда слышались выстрелы, на которые никто не оборачивался.
Когда проходили деревней, отовсюду - из-за плетня, или в приоткрытую калитку, или в пузырчатое окошечко глядели на унылую толпу военнопленных милосердные глаза русских женщин и протягивалась рука с хлебом, с куском пирога, а иная женщина, пропустив угрюмого конвоира с автоматом на шее, из-под платка доставала глиняный горшок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13