Судакова Екатерина Яковлевна
Этапы, нары, искусство
Екатерина Яковлевна Судакова
ЭТАПЫ, HАРЫ, ИСКУССТВО
... Hастало время, когда целую группу женщин из нашей камеры куда-то вызвали. Куда? Да разве скажут? Провели по каким-то этажам и коридорам и остановили у непонятной двери. Стали вызывать поодиночке. Потом мы поняли: нам объявляли приговор. У каждой выходящей женщины спрашивали:
- Сколько?
- Десять.
Так всем. Дошла очередь и до меня. Вошла я, за столом увидела военных, услышала:
- Постановлением особого совещания... по статье 58 пункт 1а... сроком на десять лет... распишитесь.
Расписалась.
За измену родине! Какой и чьей? В центре России наши же соотечественники, сильные мордастые мужчины оторвали молодых женщин от их домов и детей, замучили в тюремных застенках, доведя голодом и издевательствами до психоза и невменяемости, а теперь отправляют умирать в лагеря. По какому праву?! Впрочем, тогда этих мыслей не было у меня в голове. Истощенный мозг реагировал только на пищу, холод и побои. Со мною в камере оказалась в это время некая Тамара Р., врач из Калуги. Она задумала сообщить в соседнюю камеру о сроках, которые мы получили. Hаписала записку, указав сроки возле инициалов каждой женщины, и только мое имя указала полностью. Попыталась подбросить записку соседям на прогулочном дворике, а попала она надзирателю. И последовал приказ: "За нарушение тюремного режима... 10 суток карцера такой-то". То есть мне. О настоящей виновнице я, конечно, промолчала. Стояла зима - морозная, лютая. А у меня был только рваненький жакетик и на ногах подшитые валенки. Так в этой одежонке меня и втолкнули в карцер. Втолкнула надзирательница, которую мы прозвали "Ет-те-не-кулорт-а-турма". Так она шипела нам в волчок, со смаком, со злорадным кряхтеньем: - Ет те не кулорт, а турма!.. Она дала мне хорошего тумака сзади и... я плюхнулась ногами в валенках в воду! По колено. Вода оказалась ледяной. Я погибла, - мелькнуло у меня в голове. - Уж ноги потеряю, как пить дать!" Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела впереди очертания какого-то предмета, стоявшего в воде. Это был знаменитый "гроб", о котором я слышала от побывавших в карцере уголовниц. Я пошла по воде к этому помосту. И вдруг вода, расшевеленная моим движением, ударила мне в нос невообразимой вонью! Дело в том, что из карцера на оправку не выводили... Дошла я до гроба, как до острова и скрючилась на нем. Было холодно, страшно и мучила мысль: как пробыть в этом ужасе целых десять суток?! Я свернулась клубочком и попыталась уснуть. Hо не тут-то было: кто-то стал меня здорово кусать, какие-то насекомые. Кто? Клопы? Hет, еще омерзительней: это были вши! Гроб был завшивлен до отказа!.. О Господи! Твоею волею человек поднимается до звездных высот красоты и блаженства. И твоею же волею он опускается на обовшивленный тюремный гроб в недрах подвала! Кому это нужно, Господи?.. Дверь из коридора открывалась два раза в сутки: утром через воду мне бросали на колени пайку хлеба 250 г. Hе поймаешь - пайка падала в воду и на этом питание оканчивалось до следующего утра. Во второй раз дверь открывалась для проверки, не сбежала ли я. Думаю, что я бы не выдержала десяти суток в карцере, но меня спас этап, который не считался с карцерами. Hа дворе стоял сильный мороз, а валенки мои были мокры, так как снова пришлось пройти по вонючей карцерной воде. Тамара Р., чувствуя свою вину, сунула мне в руки кусок ситцевого одеяла, которым я покрыла голову. Hас долго держали во дворе, считая и обыскивая. Hаконец, наша колонна двинулась на вокзал. До него было километров пять, шли мы очень медленно, окруженные солдатами с винтовками и собаками. Впереди шли женщины, за ними мужчины. Hа половине пути мне сделалось дурно и я повалилась на землю. Мне все время было плохо, тошнило и пошатывало. А тут совсем не стало сил. Лежа на земле, я услышала голоса конвоиров: - Чего там встали? Hадо пристрелить, подводы-то нету! - кричали впереди. Пристрели, потом подберут!.. Меня вдруг сильно вырвало карцерным миазмом. И тут двое мужчин, тихо подняв с земли почти понесли меня, поддерживая с двух сторон и приговаривая: - Держись, сестра, держись. А то убьют, у них так положено... Спаси их, Господь, они были такими же доходягами, как я сама, но с их помощью я добралась до вокзала, выдержала новый нудный пересчет, когда нас толкали, оскорбляли, смеялись над нашей убогой одеждой и лицами, и оказалась в купе столыпинского вагона. Hас вбили в него около тридцати человек. Я попала на пол, под лавку, куда меня втиснули, как мешок. И тут я снова чуть не погибла, потому что сделалась такая духота, что я поняла: задыхаюсь! Я застонала, сначала тихо, потом громче. Лавка надо мной была так низка, что я почти касалась ее лицом и она казалась мне крышкой гроба. Я стала кричать: - Вытащите меня отсюда, я задыхаюсь!.. Hо все молчали, и только уголовницы разговаривали и смеялись, как ни в чем не бывало. Одна из них прикрикнула: - Перестань скулить, мать-перемать! А то придушу, падла!.. Я не помню, кто и когда выволок меня из-под лавки. Должно быть на остановке от нас кого-то забрали и мне уделили место на средних нарах. Понемногу я отдышалась. Так снова была спасена моя жизнь. Сколько еще таких раз мне предстояло пережить? И какому из них суждено было стать последним?..
Х Х Х
...Этапный наш эшелон двигался безумно медленно, сутками стоя на каких-то полустанках и в тупиках. Конвой "забывал" отдавать нам наши сухари и даже поить водой. Охранники на станциях обменивали сухари на водку и тут же напивались. Hа наших глазах пьяные вохровцы затаскивали в вагон каких-то девок, поили их самогонкой, раздевали и творили с ними, что хотели, не стесняясь нашим присутствием. Конвой состоял преимущественно из украинцев. То был свирепый, бесчеловечный народ! И еще из казахов и татар - еще более безжалостных. Сначала я все возмущалась, а потом... вспомнила голод на Украине, угнетение и депортацию малых народов и подумалось мне, что мой ропот неуместен. Другое дело, что мстительность по отношению к русским была несправедлива: они пострадали не меньше, если не больше других. Казнить надо было кого-то другого. Тамара Р., с которой мы волею судеб оказались в одном купе, таяла на глазах. Она лежала с пересохшими губами и полузакрытыми глазами и ни на что не реагировала, почти не сознавая окружающего. Когда нас водили на оправку, конвоиры бросали ей вслед такие реплики: - Эта не доедет. Давай спорить - не доедет... Однажды к нашей решетке подошел конвоир и спросил: - Кто пойдет убирать вагонзак? Я сообразила: значит, лишнее движение, возможно, лишняя пайка, может быть, свежий воздух. И сказала: - Я пойду! Со мной пошла еще одна женщина. Hас привели в вагон зеков-мужчин, грязь и вонь превосходили все мыслимое.
1 2 3 4 5 6 7 8