Коптит труба соседской бани, Олег Игнатьевич Буденнов искусственным теплом вознамерился растопить, рассеять и эти жалкие остатки.
Белая, еще живая от недавнего быстрого движения крыша его "волги" мерцает за норовящими штакетник проглотить кустами мишкиной малины и буденновской смородины.
- Начало шестого сигнала соответствует... - информирует вмонтированный в приборную доску электроприбор.
- Мама, я на станцию.
- А как же ужин, Миша?
Дима Буденнов, хвост пистолетом, пасется на ромашковом углу улочки.
- Слушай, Грунфельд, - начинает он беседу носом, руками и животом, - ты не хочешь мне должок вернуть?
- Какой?
- Смотри, ведь ты сегодня струсил, не стал играть, а день был мой, за жульничество же штраф полагается, правильно?
- А если я откажусь?
- Тогда я пойду с тобой.... Сам подумай, как я могу позволить моей сестре встречаться один на один с бессовестным типом, который не уважает законы чести.
От предвкушения выигрыша щеки котейки драного цветут керосиновой радугой.
- Сколько?
- Чирик, - наконец-то ясная артикуляция губами и языком.
- У меня только семь рублей.
- Моя доброта погубит всю нашу семью, - сообщает рожа, глотая бумажки.
Крот электрички вырыл нору в зеленом шорохе кленов. Счастливая Натка легка как праздничный шарик.
- На карьер?
- Ага.
Первый поцелуй всегда подобен рекордному погружению.
- А этот-то здесь?
- Здесь, сегодня продал тебя за семь.
- Уценил? Всегда же была по десять.
Без привала до бережка еще не добирались ни разу.
- И не стыдно тебе с такой-то дешевкой?
- Мне вообще ничего не стыдно.
Над Мишкиным лицом одни лишь Наткины глаза, да кроны простодушных деревьев, наученные старым хрычом, они мямлят, гундосят, лапочат, твердят какую-то чушь и тарабарщину:
- Мазел тов, симан тов...
АННА НА ШЕЕ
На завтрак у электрика лишь молочный десерт. Антре и компот заменяет накачка мышечной массы - смертельная подковерная схватка мышей и удавов. Двадцать выходов силой - дрожащие кроличьи спинки трапециевидной, двадцать подъемов переворотом - жадно глотающая все и вся неразборчивая гадина широчайшей. Каждое утро в любую погоду он на большой пионерской виселице школьного турника под окном. Хоть крестись.
И как практиканта разбитое сердце выдерживает такие нагрузки?
Сорока в черно-белом облачении судьи международного класса, баллов не выкатив, протокол не подписав, шумно покидает полосатую штангу березы. И правильно, лучше воробьиной трескотней дирижировать на аллее непричесанных яблонь.
Шалун август теплыми ладонями своих ночей уже натер еще недавно желтые, бескровные щечки крупных ранеток.
"Хорошо быть мальчишкой в штанах с деревянным ружьем за спиной", думает Нина, всякий раз по пути в контору проходя под иголками в облачка превратившихся ежиков, - "можно жить на дереве и румяные плоды природы поглощать без помощи рук".
Слышно, как за дверью в коридоре кого-то шагающего упруго осуждают охрой крашенные плахи. Наверняка культурист, сверкая морской росой пота, проследовал в душевую. Главный чистюля скромного дома приезжих обогатительной фабрики. Два раза в день, на рассвете и на закате, как заботливый, конюх он купает свое премиальное тело.
- И чем он тебе не нравится? - все спрашивала позавчера укатившая наконец в свою Караганду девушка с деревенским именем Оксана, - Такой жеребец!
Конечно, конечно, если цель просто водить его на поводке между клумб и скамеек вечерних бульваров, великолепен, но жизнь променадом ведь не исчерпывается, совершенство экстерьера - качество необходимое, но не достаточное, дорогая моя подруга, если иметь в виду особей, наделенных в процессе длительной эволюции способностью формулировать теоремы и сочинять романы в стихах.
- Нина, слышь, Нин, - стук такой деликатный, словно не пальцем, а носом.
Ну, что ты сегодня выдумаешь, убогий? Соль пересохла, птички слопали спички, секундная стрелка стала минутной?
Нет меня, нет. Все чувства, включая низшие - обоняние и осязание, в сахарном домике утреннего забытья, я сплю, уронив на пол книгу писателя Нилина, которую любила читать, да с собой в казахскую степь не взяла химик-технолог Оксана.
День с ровным дыханьем свободы от всех обязанностей словно рассматриваешь в микроскоп. В поле зрения оказываются рыжие псы, тощие кошки, наглые птицы и солнечный зайчик, нежащийся на потолке.
- Нинок! Ну, я пошел! - неожиданно ухает пустота за стеной (коридор подводная лодка шиворот-навыворот, ватерлиния синей масляной краской на уровне уха). Такую привычку завел себе юноша с тех пор, как в комнате с видом на ощетинившийся сизым репейником стадион, Нина осталась одна. Сначала шепот и поскребушки мытья, а затем бычий вопль отчаянного катания.
Торс римский, профиль греческий, а головка слабенькая, Калимантан, остров Борнео.
- ..27, 28, 30 ,- есть, отзвенела перекличка встревоженных предметов, все здесь, все на месте, слушают невозмутимую капель старого будильника. Самое время накинуть халат и в рассеянии приятном отправиться на кухню, где среди общих плит неразумные осы атакуют бурлящие жидкости и неупругий металл.
Впрочем, осьминожье многоглазие закипающего кофе пугает полосатые брюшки. Белые кружева невесты-сгущенки растворяются в черной горечи суженого. Классический марьяж - соединение противоположностей.
Ну, что ж, не начать ли нам собираться?
Ребра лжеколонн делают длинный фасад конторы похожим на стиральную доску. Справа и слева от вечно сотрясающихся дверей в ошейниках старых покрышек алеет татарское мыло. Скучная серая чистота холла пахнет вымытыми и высушенными резиновыми сапогами. На стене коричневая доска, в тесных столбцах план-факт виcлоухие цифры играют в горелки. Нине на второй этаж, где барская ковровая дорожка и черно-белые полуразложившиеся от времени портреты мужчин в мундирах горных инженеров.
Пыльные, аппаратные буркалы производственников не проявляют ни малейшего интереса к летнему шелесту летящего льна.
- Здравствуйте, - холодный зверек дверной ручки выскальзывает из ладони и над головой нависает кисло-молочное лицо обладателя права подписи.
- А, Нина Алексеевна. Пришли?
- Пришла.
- Ну, подождите.
- Все прочел, все посмотрел, - бросает уже за спину, на ходу, этот куль целинного центнера, на улице вокруг него всегда вьются птицы, здесь же в конторе никто даже полакомиться не сумеет, если напора зерновой массы внезапно не выдержат швы.
- Ниночка, здравствуйте.
- Здравствуйте, Ольга Петровна.
- А Чулков к Митяеву убежал.
Поняла, догадалась, тропинок тут мало и все давно известны.
Ладно, посидим еще немного среди бесконечных крестиков-ноликов ведомостей и квадратиков морского боя счетов-фактур. Рваните-ка "Яблочко" баяны гроссбухов, в круг просятся каблучки печатей и штампов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Белая, еще живая от недавнего быстрого движения крыша его "волги" мерцает за норовящими штакетник проглотить кустами мишкиной малины и буденновской смородины.
- Начало шестого сигнала соответствует... - информирует вмонтированный в приборную доску электроприбор.
- Мама, я на станцию.
- А как же ужин, Миша?
Дима Буденнов, хвост пистолетом, пасется на ромашковом углу улочки.
- Слушай, Грунфельд, - начинает он беседу носом, руками и животом, - ты не хочешь мне должок вернуть?
- Какой?
- Смотри, ведь ты сегодня струсил, не стал играть, а день был мой, за жульничество же штраф полагается, правильно?
- А если я откажусь?
- Тогда я пойду с тобой.... Сам подумай, как я могу позволить моей сестре встречаться один на один с бессовестным типом, который не уважает законы чести.
От предвкушения выигрыша щеки котейки драного цветут керосиновой радугой.
- Сколько?
- Чирик, - наконец-то ясная артикуляция губами и языком.
- У меня только семь рублей.
- Моя доброта погубит всю нашу семью, - сообщает рожа, глотая бумажки.
Крот электрички вырыл нору в зеленом шорохе кленов. Счастливая Натка легка как праздничный шарик.
- На карьер?
- Ага.
Первый поцелуй всегда подобен рекордному погружению.
- А этот-то здесь?
- Здесь, сегодня продал тебя за семь.
- Уценил? Всегда же была по десять.
Без привала до бережка еще не добирались ни разу.
- И не стыдно тебе с такой-то дешевкой?
- Мне вообще ничего не стыдно.
Над Мишкиным лицом одни лишь Наткины глаза, да кроны простодушных деревьев, наученные старым хрычом, они мямлят, гундосят, лапочат, твердят какую-то чушь и тарабарщину:
- Мазел тов, симан тов...
АННА НА ШЕЕ
На завтрак у электрика лишь молочный десерт. Антре и компот заменяет накачка мышечной массы - смертельная подковерная схватка мышей и удавов. Двадцать выходов силой - дрожащие кроличьи спинки трапециевидной, двадцать подъемов переворотом - жадно глотающая все и вся неразборчивая гадина широчайшей. Каждое утро в любую погоду он на большой пионерской виселице школьного турника под окном. Хоть крестись.
И как практиканта разбитое сердце выдерживает такие нагрузки?
Сорока в черно-белом облачении судьи международного класса, баллов не выкатив, протокол не подписав, шумно покидает полосатую штангу березы. И правильно, лучше воробьиной трескотней дирижировать на аллее непричесанных яблонь.
Шалун август теплыми ладонями своих ночей уже натер еще недавно желтые, бескровные щечки крупных ранеток.
"Хорошо быть мальчишкой в штанах с деревянным ружьем за спиной", думает Нина, всякий раз по пути в контору проходя под иголками в облачка превратившихся ежиков, - "можно жить на дереве и румяные плоды природы поглощать без помощи рук".
Слышно, как за дверью в коридоре кого-то шагающего упруго осуждают охрой крашенные плахи. Наверняка культурист, сверкая морской росой пота, проследовал в душевую. Главный чистюля скромного дома приезжих обогатительной фабрики. Два раза в день, на рассвете и на закате, как заботливый, конюх он купает свое премиальное тело.
- И чем он тебе не нравится? - все спрашивала позавчера укатившая наконец в свою Караганду девушка с деревенским именем Оксана, - Такой жеребец!
Конечно, конечно, если цель просто водить его на поводке между клумб и скамеек вечерних бульваров, великолепен, но жизнь променадом ведь не исчерпывается, совершенство экстерьера - качество необходимое, но не достаточное, дорогая моя подруга, если иметь в виду особей, наделенных в процессе длительной эволюции способностью формулировать теоремы и сочинять романы в стихах.
- Нина, слышь, Нин, - стук такой деликатный, словно не пальцем, а носом.
Ну, что ты сегодня выдумаешь, убогий? Соль пересохла, птички слопали спички, секундная стрелка стала минутной?
Нет меня, нет. Все чувства, включая низшие - обоняние и осязание, в сахарном домике утреннего забытья, я сплю, уронив на пол книгу писателя Нилина, которую любила читать, да с собой в казахскую степь не взяла химик-технолог Оксана.
День с ровным дыханьем свободы от всех обязанностей словно рассматриваешь в микроскоп. В поле зрения оказываются рыжие псы, тощие кошки, наглые птицы и солнечный зайчик, нежащийся на потолке.
- Нинок! Ну, я пошел! - неожиданно ухает пустота за стеной (коридор подводная лодка шиворот-навыворот, ватерлиния синей масляной краской на уровне уха). Такую привычку завел себе юноша с тех пор, как в комнате с видом на ощетинившийся сизым репейником стадион, Нина осталась одна. Сначала шепот и поскребушки мытья, а затем бычий вопль отчаянного катания.
Торс римский, профиль греческий, а головка слабенькая, Калимантан, остров Борнео.
- ..27, 28, 30 ,- есть, отзвенела перекличка встревоженных предметов, все здесь, все на месте, слушают невозмутимую капель старого будильника. Самое время накинуть халат и в рассеянии приятном отправиться на кухню, где среди общих плит неразумные осы атакуют бурлящие жидкости и неупругий металл.
Впрочем, осьминожье многоглазие закипающего кофе пугает полосатые брюшки. Белые кружева невесты-сгущенки растворяются в черной горечи суженого. Классический марьяж - соединение противоположностей.
Ну, что ж, не начать ли нам собираться?
Ребра лжеколонн делают длинный фасад конторы похожим на стиральную доску. Справа и слева от вечно сотрясающихся дверей в ошейниках старых покрышек алеет татарское мыло. Скучная серая чистота холла пахнет вымытыми и высушенными резиновыми сапогами. На стене коричневая доска, в тесных столбцах план-факт виcлоухие цифры играют в горелки. Нине на второй этаж, где барская ковровая дорожка и черно-белые полуразложившиеся от времени портреты мужчин в мундирах горных инженеров.
Пыльные, аппаратные буркалы производственников не проявляют ни малейшего интереса к летнему шелесту летящего льна.
- Здравствуйте, - холодный зверек дверной ручки выскальзывает из ладони и над головой нависает кисло-молочное лицо обладателя права подписи.
- А, Нина Алексеевна. Пришли?
- Пришла.
- Ну, подождите.
- Все прочел, все посмотрел, - бросает уже за спину, на ходу, этот куль целинного центнера, на улице вокруг него всегда вьются птицы, здесь же в конторе никто даже полакомиться не сумеет, если напора зерновой массы внезапно не выдержат швы.
- Ниночка, здравствуйте.
- Здравствуйте, Ольга Петровна.
- А Чулков к Митяеву убежал.
Поняла, догадалась, тропинок тут мало и все давно известны.
Ладно, посидим еще немного среди бесконечных крестиков-ноликов ведомостей и квадратиков морского боя счетов-фактур. Рваните-ка "Яблочко" баяны гроссбухов, в круг просятся каблучки печатей и штампов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17