Все тысячекратно проще — надо только понять физику процесса, поглотившего в бездне звезду и выбросившего наружу крохотный шарик. Остальное несущественно.
— Разве мы делаем не то, что вы хотите, Курт? — Рой искренне не понимал, к чему клонит молодой космолог. — Изучить все, связанное с шаром,
— таково наше задание. Что, собственно, вам не нравится? Доказывайте, что шар не больше чем забавное физическое явление. Никто вам не помешает.
Санников смотрел так, словно не знал: то ли вспылить, то ли расплакаться. Он выглядел растерявшимся ребенком — губы подрагивали, лицо покраснело, глаза влажно блестели. Он тихо сказал:
— Не умею объяснять. И вам не сумел.
— Я слушал вас внимательно. И не прерывал.
— Не в этом дело — не прерывали… Я хотел короче, а все краткое — сложно. На длинные мысли у людей не хватает терпения.
— Вы сегодня говорите одними парадоксами, — добродушно заметил Рой. — Примитив сложнее простоты. Фундамент мистики — мистификация. Еще и длинные мысли. Никогда не думал, что истинность мысли можно измерить в метрах.
— Шар должен скоро исчезнуть, — печально сказал Санников. — Я проделал все вычисления… Шар, трофей космического поиска «Протея», с которым так возятся на Виргинии, от курса появления перешел на курс уничтожения. Он должен бесследно раствориться в вакууме.
— Знаете что? Устроим теоретическое собеседование, — предложил Рой. — Отчет Кэссиди я усвоил, в нем нет ничего неясного, кроме, конечно, непонятной природы самого шара. А в ваших объяснениях не разобрался. Может быть, совместно поправим дело?
Генрих, узнав о беседе брата с Санниковым, равнодушно пожал плечами. У Генриха бывали периоды увлечения, периоды безучастности, периоды легкомыслия. Рой отнес его состояние к третьепериодному. Он шучивал, отвлекался на пустяки, говорил о мелочах. Рою казалось, что брат увлекся Корзунской: до любви не дошло, но душевная приязнь проглядывала. Рой не был уверен, что увлечения такого рода способствуют делу, у Генриха две страсти в душе не умещались. Рой утешил себя: послушаем доклад Санникова, тот столько всякого наговорит, что не сможет Генрих остаться безучастным.
Санников докладывал два часа, идеи его Рою снова показались весьма смутными, но математика была безупречна: получалось, что шар от гибели удерживала только вливаемая в него энергия, но и ее надолго не хватит.
— Интересно? — спросил Рой, когда братья остались одни.
— Не хуже многих других теорий мирового вакуума! — отозвался Генрих. Поняв, что брата такой ответ не удовлетворяет, добавил: — Не будем торопиться, Рой, поглядим собственными глазами на загадочный шарик.
— Мне кажется, ты слишком много времени посвящаешь Корзунской — и это тебя отвлекает, — упрекнул Рой.
Брат отшутился:
— Она столь очаровательна, что становится безопасной. Я не Андрей, господ себе, даже в женском облике, не ищу. А Людмила из тех, кто главенствует. И потом я обещал Андрею вернуть ее невредимой на Землю. Я слово держу, ты это знаешь.
3
В посещении Главной Космостанции Рою была своя радость — он встретился со старым другом, командиром «Протея» Петром Кэссиди. Восемь лет они не виделись, и — судя по тому, что Петр готовил свой звездолет в новый рейс — встречи не было бы еще восемь лет, не появись сам Рой на Виргинии — планетке, где разместили Галактическую базу и ремонтные заводы.
Рой с волнением, радостно и грустно рассматривал друга. Петр был тот же — и иной. Он постарел. Одного года рождения с Роем, он выглядел человеком другого поколения. На Земле больше ста лет говорили, писали, свято верили в то, что при околосветовых скоростях возраст как бы консервируется и звездопроходцы, воротившиеся после дальних рейсов, должны выглядеть среди земных сверстников юнцами.
Петр своим обликом опровергал это утверждение. Он согнулся, посерел, поседел, лицо исполосовали морщины, в нем мало что осталось от того жизнерадостного, энергичного, средних лет мужчины, какой сохранялся в памяти Роя. Прежним в нем были, пожалуй, милая улыбка, неторопливая походка, только ему присущая доброта голоса, внимательность, с какой он каждого слушал, да еще, пожалуй, нападавшая на него порой задумчивость, почти отрешенность…
Петр встретил друзей на космодроме. Он вызвал авиетку, чтобы лететь на Космостанцию, но Генриху захотелось размять ноги, Людмила заверила, что обожает пешие прогулки, особенно по незнакомым местам, а Рою и Санникову было безразлично — шагать или лететь.
По дороге Корзунская спросила:
— Мы сможем сразу увидеть шар? Не терпится познакомится с ним.
Звездопроходец с улыбкой покачал головой.
— Шар на другой стороне Виргинии, а Виргиния — с нашу Луну. Но завтра мы туда полетим, обещаю.
— Скажите, с шаром изменений нет? — поинтересовался Санников. — Вам не кажется, что он… вроде бы… Я хочу сказать, он не собирается исчезнуть?
Кэссиди с удивлением посмотрел на молодого космолога.
— Нет, — сказал звездопроходец, подумав. — Признаков исчезновения нет. Зато поглощение энергии увеличивается, что создает трудности у энергетиков.
— Увеличивается — это хорошо, — сказал Санников.
Впереди шагали Рой с Петром, Генрих с Людмилой двигались за ними, девушка то останавливалась, осматривая окрестности, то, хватая Генриха за руку, догоняла первую пару.
— Как удивительно красиво! — твердила она. — Генрих, мы все знаем, что Виргиния прекрасное место, столько раз видели ее на стереоэкранах. Но только живому взгляду открывается вся прелесть! И воздух! Честное слово, не хуже земного!
Атмосфера на Виргиии была хуже земной, но ходить разрешалось без скафандров: повышенное содержание озона компенсировало недостаток кислорода. И ходилось здесь легче, чем по Земле: Виргиния была много меньше, но сказывалось урано-платиновое ядро планеты — предметы весили на ней меньше лишь процентов на сорок. Людмила, подпрыгивая со смехом, убеждалась, что способна взять высоту, о какой рекордсменам по прыжкам и не мечтается.
На небе светили три звезды. Первая — в зените, очень яркая, желтая как Солнце; вторая — оранжевая, поменьше, не такая блестящая, — шла неподалеку от главного светила; а третья — красноватая, тусклая — лишь поднималась над горизонтом. И все три светила пробивались сквозь пелену красноватого тонкого тумана, он всему придавал особый цвет. А на почве от каждого предмета разбегались три тени: одна короткая, густая, медленно меняющая очертания, вторая — подлинней и побыстрей и третья, от красного солнца, — самая длинная и быстрая, она явственно сокращалась.
— Я излучаю тени, я вся истенена! — с восторгом воскликнула Корзунская. — И вы все истеняетесь, чудо как хорошо!
— Вот и Космостанция, а рядом — гостиница, — сказал Петр, показывая на группу зданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Разве мы делаем не то, что вы хотите, Курт? — Рой искренне не понимал, к чему клонит молодой космолог. — Изучить все, связанное с шаром,
— таково наше задание. Что, собственно, вам не нравится? Доказывайте, что шар не больше чем забавное физическое явление. Никто вам не помешает.
Санников смотрел так, словно не знал: то ли вспылить, то ли расплакаться. Он выглядел растерявшимся ребенком — губы подрагивали, лицо покраснело, глаза влажно блестели. Он тихо сказал:
— Не умею объяснять. И вам не сумел.
— Я слушал вас внимательно. И не прерывал.
— Не в этом дело — не прерывали… Я хотел короче, а все краткое — сложно. На длинные мысли у людей не хватает терпения.
— Вы сегодня говорите одними парадоксами, — добродушно заметил Рой. — Примитив сложнее простоты. Фундамент мистики — мистификация. Еще и длинные мысли. Никогда не думал, что истинность мысли можно измерить в метрах.
— Шар должен скоро исчезнуть, — печально сказал Санников. — Я проделал все вычисления… Шар, трофей космического поиска «Протея», с которым так возятся на Виргинии, от курса появления перешел на курс уничтожения. Он должен бесследно раствориться в вакууме.
— Знаете что? Устроим теоретическое собеседование, — предложил Рой. — Отчет Кэссиди я усвоил, в нем нет ничего неясного, кроме, конечно, непонятной природы самого шара. А в ваших объяснениях не разобрался. Может быть, совместно поправим дело?
Генрих, узнав о беседе брата с Санниковым, равнодушно пожал плечами. У Генриха бывали периоды увлечения, периоды безучастности, периоды легкомыслия. Рой отнес его состояние к третьепериодному. Он шучивал, отвлекался на пустяки, говорил о мелочах. Рою казалось, что брат увлекся Корзунской: до любви не дошло, но душевная приязнь проглядывала. Рой не был уверен, что увлечения такого рода способствуют делу, у Генриха две страсти в душе не умещались. Рой утешил себя: послушаем доклад Санникова, тот столько всякого наговорит, что не сможет Генрих остаться безучастным.
Санников докладывал два часа, идеи его Рою снова показались весьма смутными, но математика была безупречна: получалось, что шар от гибели удерживала только вливаемая в него энергия, но и ее надолго не хватит.
— Интересно? — спросил Рой, когда братья остались одни.
— Не хуже многих других теорий мирового вакуума! — отозвался Генрих. Поняв, что брата такой ответ не удовлетворяет, добавил: — Не будем торопиться, Рой, поглядим собственными глазами на загадочный шарик.
— Мне кажется, ты слишком много времени посвящаешь Корзунской — и это тебя отвлекает, — упрекнул Рой.
Брат отшутился:
— Она столь очаровательна, что становится безопасной. Я не Андрей, господ себе, даже в женском облике, не ищу. А Людмила из тех, кто главенствует. И потом я обещал Андрею вернуть ее невредимой на Землю. Я слово держу, ты это знаешь.
3
В посещении Главной Космостанции Рою была своя радость — он встретился со старым другом, командиром «Протея» Петром Кэссиди. Восемь лет они не виделись, и — судя по тому, что Петр готовил свой звездолет в новый рейс — встречи не было бы еще восемь лет, не появись сам Рой на Виргинии — планетке, где разместили Галактическую базу и ремонтные заводы.
Рой с волнением, радостно и грустно рассматривал друга. Петр был тот же — и иной. Он постарел. Одного года рождения с Роем, он выглядел человеком другого поколения. На Земле больше ста лет говорили, писали, свято верили в то, что при околосветовых скоростях возраст как бы консервируется и звездопроходцы, воротившиеся после дальних рейсов, должны выглядеть среди земных сверстников юнцами.
Петр своим обликом опровергал это утверждение. Он согнулся, посерел, поседел, лицо исполосовали морщины, в нем мало что осталось от того жизнерадостного, энергичного, средних лет мужчины, какой сохранялся в памяти Роя. Прежним в нем были, пожалуй, милая улыбка, неторопливая походка, только ему присущая доброта голоса, внимательность, с какой он каждого слушал, да еще, пожалуй, нападавшая на него порой задумчивость, почти отрешенность…
Петр встретил друзей на космодроме. Он вызвал авиетку, чтобы лететь на Космостанцию, но Генриху захотелось размять ноги, Людмила заверила, что обожает пешие прогулки, особенно по незнакомым местам, а Рою и Санникову было безразлично — шагать или лететь.
По дороге Корзунская спросила:
— Мы сможем сразу увидеть шар? Не терпится познакомится с ним.
Звездопроходец с улыбкой покачал головой.
— Шар на другой стороне Виргинии, а Виргиния — с нашу Луну. Но завтра мы туда полетим, обещаю.
— Скажите, с шаром изменений нет? — поинтересовался Санников. — Вам не кажется, что он… вроде бы… Я хочу сказать, он не собирается исчезнуть?
Кэссиди с удивлением посмотрел на молодого космолога.
— Нет, — сказал звездопроходец, подумав. — Признаков исчезновения нет. Зато поглощение энергии увеличивается, что создает трудности у энергетиков.
— Увеличивается — это хорошо, — сказал Санников.
Впереди шагали Рой с Петром, Генрих с Людмилой двигались за ними, девушка то останавливалась, осматривая окрестности, то, хватая Генриха за руку, догоняла первую пару.
— Как удивительно красиво! — твердила она. — Генрих, мы все знаем, что Виргиния прекрасное место, столько раз видели ее на стереоэкранах. Но только живому взгляду открывается вся прелесть! И воздух! Честное слово, не хуже земного!
Атмосфера на Виргиии была хуже земной, но ходить разрешалось без скафандров: повышенное содержание озона компенсировало недостаток кислорода. И ходилось здесь легче, чем по Земле: Виргиния была много меньше, но сказывалось урано-платиновое ядро планеты — предметы весили на ней меньше лишь процентов на сорок. Людмила, подпрыгивая со смехом, убеждалась, что способна взять высоту, о какой рекордсменам по прыжкам и не мечтается.
На небе светили три звезды. Первая — в зените, очень яркая, желтая как Солнце; вторая — оранжевая, поменьше, не такая блестящая, — шла неподалеку от главного светила; а третья — красноватая, тусклая — лишь поднималась над горизонтом. И все три светила пробивались сквозь пелену красноватого тонкого тумана, он всему придавал особый цвет. А на почве от каждого предмета разбегались три тени: одна короткая, густая, медленно меняющая очертания, вторая — подлинней и побыстрей и третья, от красного солнца, — самая длинная и быстрая, она явственно сокращалась.
— Я излучаю тени, я вся истенена! — с восторгом воскликнула Корзунская. — И вы все истеняетесь, чудо как хорошо!
— Вот и Космостанция, а рядом — гостиница, — сказал Петр, показывая на группу зданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13