"Что покажем?" Она показывает, она читает монолог из спектакля, она читает стихи, она читает басню, она волнуется все больше и ждет, когда же он, наконец, остановит ее - ведь ясно же все, видно же все! А он, скотина, не останавливает, он наслаждается ее муками и только бормочет полусонно: "Неплохо. Еще что-нибудь". - "Я думаю, достаточно!" - говорит она - и вдруг все волнение пропадает, она чувствует себя уставшей, отупевшей, ей все равно. Она хочет одного: вернуться к подруге, у которой остановилась, собрать вещи - и домой, домой! Главреж, человек чуткий, вернее, чующий, просыпается. "С одной стороны, - говорит он, - мне такая актриса нужна. Даже очень. Но, во-первых, штаты. Ни одной свободной вакансии. У нас эти вопросы директор решает. Положим, я докажу ему, что лучше выгоню двух бездарных дур (он повышает голос, показывая, как гневят его бездарность и глупость, как мешают они его искусству!), но суть в том, что одна из них племянница самого этого директора, а вторая - жена нашего ведущего народного и прочая, не буду называть имени. И это - ваш возраст, ваше амплуа. Директор спросит: куда нам третью? Экономически, сволочь, он прав, но творчески... Но что-то можно придумать. Надо придумать. Вы где живете?" - "У подруги", - говорит Таша. "Это неудобно! Страшно неудобно! Знаете, у нас пристройку сделали при театре, актеры живут, гостевые комнаты есть, устраивайтесь. Мы вот что попробуем: мы вечером с вами поговорим об одной пьесе. А потом я попробую убедить этого идиота, что вы идеально подходите - на роль, пока на роль, о долгосрочном контракте не будем говорить, чтобы его не пугать. Главное зацепиться, понимаете?" - "Понимаю", - говорит Таша - и чувствует, что будь у нее гарантия остаться в этом театре, то, хрен с ним, дала б она этому плешивому гаду (думает Талий совсем ее словами, - она иногда резковато выражается), согрешила бы, черт с ним, - даже и греха не чувствуя, поскольку с иными и грех не грех, а как манной кашки в рот положить немощному... Тут же она сама ужасается (надеется Талий) своим мыслям и, чтобы разом покончить дело, говорит: "Вы хотите, чтобы я переспала с вами? Я согласна, но при вашем твердом слове - желательно даже письменном (чтобы я могла вас шантажировать), что вы возьмете меня в театр. Ведь это вы решаете, а никакой не директор, думаете, я такая дура, что все о вашем театре не разведала: кто что и что почем?" Главреж, наученный профессией не терять лица ни при каких обстоятельствах, добродушно смеется: "Милочка, я ценю вашу самоотверженность, но я имел в виду то, что имел в виду. Не больше". И все посмеивается, но она видит вдруг в глазах его сумеречную больную тоску. Что ж я делаю? - возможно, думает он. Или я не понимаю, кто передо мной? Или я на кого-то так смотрел последние пятнадцать лет, любовался так же кем-то как этой женщиной? Ради нее стоит и жену свою вторую - к черту, и, если понадобится, театр этот паршивый - к черту, в ней, может, вся моя оставшаяся жизнь и все мое оставшееся творчество! В ней возвращение молодости, в ней... Но - жизнь менять, привычки менять... Было уже, было... "Ну-с, есть еще вопросы?" - спрашивает главреж. "Ни одного", - говорит Таша и уходит.
Но, как знать, почему обязательно режиссер старый, почему обязательно вакансий нет? И режиссер молод, и вакансии есть, и в первом же спектакле ей дают не главную, но большую роль, и вот премьера, и вся театральная Москва гудит, и вот уже главреж на банкете после спектакля тискает ее в совсем не подходящем для главрежа месте - на лестнице возле пожарного шланга и пожарного же ящика с песком, тискает и пылает словами: "Наташа, Наталия, Талия, все брошу, дом, семью, одно твое слово!"... А может, и еще лучше окажется: главреж, слава Богу, гомосексуалист, зато найдется жених из правительственных кругов, свежий вдовец, - очарован, цветы ежедневно, в гости зазвал - в Дом на Набережной и ничего себе лишнего не позволил, только один лишь вопрос-мольбу на прощанье: "Мы еще увидимся?" Почему б и не выйти за него? За театральных - ни в коем случае, еще студенткой решила: из своих никто мужем не будет. А тут пусть и без большой любви, но зато возможность заниматься главным, ради чего она живет. Голодная актриса - плохая актриса, что бы там ни говорили. Нет, она может быть хорошей - но лишь тогда, когда и другие равномерно и равноправно голодны - как при социализме было, которого давно нет и теперь уже не будет...
И пока Талий курит тут, она заходит в своих планах все дальше, все разнообразней, и все реальней они ей кажутся, и то, что сказано было в шутку, вдруг обретает иной смысл - щемяще-заманчивый, как все, что обещает нам перемены в Судьбе.
Вернуть, повернуть, пока не поздно еще! - и через минуту они будут оба смеяться, через минуту...
И Талий уже шаг сделал, но вместо того, чтобы оказаться в комнате, вдруг застыл в двери, неловко как-то повернулся, опираясь рукой и склонив к косяку голову - похожий со стороны на пьяного, пытающегося утвердить равновесие и прийти в себя.
Он вспомнил, что звучало по радио.

1 2 3 4 5