Я скажу им это и заблаговременно брошу на колючий кустарник, растущий у края пропасти, твои тартан, чтобы они поверили моим словам. И они им поверят и вернутся к подножию двуглавого Дана; ибо барабан саксов может призывать живых идти на смерть, но не дано ему призывать мертвых под их рабское знамя. А затем мы вместе уйдем далеко-далеко на север, к соленым озерам Кинтайла, горы и ущелья встанут между нами и сыновьями Дермида. Мы остановимся на берегу черного озера, и мои родичи — разве мать моя родом не из клана Кеннегов, разве не оживет в них былое чувство? — мои родичи примут нас со всем радушием давних времен, свято соблюдаемым в этих уединенных долинах, где гэлы еще хранят свое древнее благородство и не смешиваются ни с грубыми саксами, ни с подлой сворой тех холопов и прислужников, что работают на чужеземцев.
Всей мощи языка гэлов, даже в самых обыденных речениях всегда несколько склонного к гиперболам, теперь, казалось, было недостаточно, чтобы Элспет могла во всем блеске изобразить сыну тот край, куда она предлагала ему бежать. И все же — незатейливы были краски, которыми она рисовала ему представлявшейся ей сущим раем уголок Горной Шотландии.
Горы, говорила она, там выше и красивее бредалбейнских, Бен-Крухан — всего лишь карлик по сравнению со Скурурой. Озера куда больше и шире; вдобавок, они изобилуют не только рыбой, но и заколдованными земноводными note 42 , дающими масло для светилен. Олени там тоже необычайно крупны, и их великое множество; кабан с белыми клыками, охоту на которого смельчаки всегда предпочитали всем другим видам охоты, по-прежнему водится в дебрях крайнего северо-запада; мужчины там благороднее, мудрее, сильнее, чем выродившаяся порода людей, живущих под знаменем саксов. Дочери страны, синеглазые, златокудрые, с белоснежными персями, прекрасны; среди них выберет она для Хэмиша девушку безупречного происхождения и доброй славы, та навек горячо его полюбит и осветит их летнюю лачужку, словно солнечный луч, и живительным теплом очага согреет их зимнее жилище.
Такими описаниями пыталась Элспет умерить отчаяние сына и убедить его, если только возможно, покинуть роковое место, с которым он, по-видимому, решил не расставаться. Стиль ее речей был поэтичен, но во всем остальном они сильно напоминали те излияния, которыми она, подобно другим любящим матерям, докучала Хэмишу, когда в его детские или отроческие годы хотела добиться согласия на что-то, чему он противился; но чем более она отчаивалась, что ей удастся своими посулами сломить его упорство, тем громче, быстрее и внушительнее она говорила.
На Хэмиша все ее красноречие не производило никакого действия. Он гораздо лучше матери знал современное положение дел в родной стране, и понимал, что хотя, пожалуй, ему и удастся, бежав, скрываться в дальних горных местностях, однако во всей Горной Шотландии не найдется уголка, где ему возможно было бы заниматься отцовским промыслом, даже если бы он и не усвоил более просвещенных взглядов своего времени и не проникся мыслью, что разбой уже не является путем к почестям и славе. Поэтому она проповедовала ушам неслышащим и усердствовала напрасно, пытаясь описать край, где жили родичи ее матери, в свете достаточно привлекательном, чтобы склонить Хэмиша уйти с ней туда. Она говорила часами, но тщетно. Единственным ответом были стоны, тяжкие вздохи да возгласы, в которых выражалось беспредельное отчаяние.
Наконец Элспет вскочила, выпрямилась и, сменив монотонные речи, прославлявшие прелести края, где она предполагала найти убежище, на отрывистый, лаконичный язык, язык сильной страсти, сказала:
—Как я глупа, что расточаю слова свои перед ленивым, скудоумным, тупым мальчишкой, который весь скорчился, как пес, увидевший плеть. Оставайся тут, дождись своих надсмотрщиков и прими от их рук наказание. Но не думай, что глаза твоей матери будут глядеть на этот позор. Я не могла бы после этого жить. Глаза мои часто видели смерть, но бесчестье — никогда. Прощай, Хэмиш! Прощай навеки!
Стрелою вылетела она из хижины и действительно, может быть, в ту минуту хотела выполнить объявленное ею решение навсегда расстаться с сыном. Страшное зрелище предстало бы в тот вечер всякому, кто встретил бы Элспет на своем пути. Будто обреченный на вечные скитания призрак, бродила она в пустынных лесах, ведя сама с собою речи, пересказать которые нет возможности. Много часов подряд металась она, не избегая самых опасных путей, а словно сама их отыскивая. Зыбкая стежка средь болота, узкая тропинка, вьющаяся на головокружительной высоте вдоль края пропасти или по берегу бурной реки, — вот те дороги, которые она избирала, по которым неслась без оглядки. Но именно это мужество, отчаянием порожденное, спасло ей жизнь, ибо хотя самоубийство в Горной Шотландии было явлением весьма редким, она, должно быть, собиралась уже порешить с собою. Уверенно, как серна, неслась она по краю пропасти. Взгляд ее в этом возбужденном состоянии был так пронзителен, что даже во мраке примечал опасности, которых человек пришлый не сумел бы избежать среди бела дня.
Элспет не пошла напрямик — тогда она вскоре очутилась бы далеко от лачуги, где оставила сына. Ее путь был извилист — она все время кружила возле того места, к которому была прикована всем существом своим, и, непрестанно блуждая по окрестностям, чувствовала, что уйти совсем — свыше ее сил. С первыми лучами утренней зари она направилась к хижине. Подойдя к плетенной из прутьев двери, она помедлила, словно пристыженная тем, что необоримая нежность снова привела ее туда, откуда она ушла с намерением никогда не вернуться. Но еще больше, чем стыда, в ее промедлении было тревоги и страха; тревоги, вызванной опасением, не повредило ли все же крепчайшее снотворное здоровью ее светловолосого сына; страха — при мысли, что, не ровен час, враги схватили его посреди ночи. Она бесшумно открыла дверь и, крадучись, вошла. Обессиленный горем и мучительными думами, а возможно, в какой-то мере еще находившийся под действием снадобья, Хэмиш в ее отсутствие снова уснул тем тяжелым, глубоким сном, который, говорят, одолевает индейцев в промежутках между пытками. Мать сперва даже усомнилась, действительно ли это он лежит на убогом ложе;
—она не могла даже с уверенностью сказать, слышит ли она его дыхание. Сердце у нее учащенно билось, когда она подошла к находившемуся посредине хижины очагу, где, прикрытые куском торфа, тлели красноватые угольки огня, никогда не угасающего в шотландском очаге, покуда те, кто поддерживает огонь, не покинут навсегда свое жилище.
—Бедный огонек, — проговорила она, зажигая спичкой сосновую щепку, которая заменяла ей свечу, — бедный огонек, скоро ты угаснешь навеки, и я молю небо о том, чтобы жизнь Элспет Мак-Тевиш длилась не дольше твоей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Всей мощи языка гэлов, даже в самых обыденных речениях всегда несколько склонного к гиперболам, теперь, казалось, было недостаточно, чтобы Элспет могла во всем блеске изобразить сыну тот край, куда она предлагала ему бежать. И все же — незатейливы были краски, которыми она рисовала ему представлявшейся ей сущим раем уголок Горной Шотландии.
Горы, говорила она, там выше и красивее бредалбейнских, Бен-Крухан — всего лишь карлик по сравнению со Скурурой. Озера куда больше и шире; вдобавок, они изобилуют не только рыбой, но и заколдованными земноводными note 42 , дающими масло для светилен. Олени там тоже необычайно крупны, и их великое множество; кабан с белыми клыками, охоту на которого смельчаки всегда предпочитали всем другим видам охоты, по-прежнему водится в дебрях крайнего северо-запада; мужчины там благороднее, мудрее, сильнее, чем выродившаяся порода людей, живущих под знаменем саксов. Дочери страны, синеглазые, златокудрые, с белоснежными персями, прекрасны; среди них выберет она для Хэмиша девушку безупречного происхождения и доброй славы, та навек горячо его полюбит и осветит их летнюю лачужку, словно солнечный луч, и живительным теплом очага согреет их зимнее жилище.
Такими описаниями пыталась Элспет умерить отчаяние сына и убедить его, если только возможно, покинуть роковое место, с которым он, по-видимому, решил не расставаться. Стиль ее речей был поэтичен, но во всем остальном они сильно напоминали те излияния, которыми она, подобно другим любящим матерям, докучала Хэмишу, когда в его детские или отроческие годы хотела добиться согласия на что-то, чему он противился; но чем более она отчаивалась, что ей удастся своими посулами сломить его упорство, тем громче, быстрее и внушительнее она говорила.
На Хэмиша все ее красноречие не производило никакого действия. Он гораздо лучше матери знал современное положение дел в родной стране, и понимал, что хотя, пожалуй, ему и удастся, бежав, скрываться в дальних горных местностях, однако во всей Горной Шотландии не найдется уголка, где ему возможно было бы заниматься отцовским промыслом, даже если бы он и не усвоил более просвещенных взглядов своего времени и не проникся мыслью, что разбой уже не является путем к почестям и славе. Поэтому она проповедовала ушам неслышащим и усердствовала напрасно, пытаясь описать край, где жили родичи ее матери, в свете достаточно привлекательном, чтобы склонить Хэмиша уйти с ней туда. Она говорила часами, но тщетно. Единственным ответом были стоны, тяжкие вздохи да возгласы, в которых выражалось беспредельное отчаяние.
Наконец Элспет вскочила, выпрямилась и, сменив монотонные речи, прославлявшие прелести края, где она предполагала найти убежище, на отрывистый, лаконичный язык, язык сильной страсти, сказала:
—Как я глупа, что расточаю слова свои перед ленивым, скудоумным, тупым мальчишкой, который весь скорчился, как пес, увидевший плеть. Оставайся тут, дождись своих надсмотрщиков и прими от их рук наказание. Но не думай, что глаза твоей матери будут глядеть на этот позор. Я не могла бы после этого жить. Глаза мои часто видели смерть, но бесчестье — никогда. Прощай, Хэмиш! Прощай навеки!
Стрелою вылетела она из хижины и действительно, может быть, в ту минуту хотела выполнить объявленное ею решение навсегда расстаться с сыном. Страшное зрелище предстало бы в тот вечер всякому, кто встретил бы Элспет на своем пути. Будто обреченный на вечные скитания призрак, бродила она в пустынных лесах, ведя сама с собою речи, пересказать которые нет возможности. Много часов подряд металась она, не избегая самых опасных путей, а словно сама их отыскивая. Зыбкая стежка средь болота, узкая тропинка, вьющаяся на головокружительной высоте вдоль края пропасти или по берегу бурной реки, — вот те дороги, которые она избирала, по которым неслась без оглядки. Но именно это мужество, отчаянием порожденное, спасло ей жизнь, ибо хотя самоубийство в Горной Шотландии было явлением весьма редким, она, должно быть, собиралась уже порешить с собою. Уверенно, как серна, неслась она по краю пропасти. Взгляд ее в этом возбужденном состоянии был так пронзителен, что даже во мраке примечал опасности, которых человек пришлый не сумел бы избежать среди бела дня.
Элспет не пошла напрямик — тогда она вскоре очутилась бы далеко от лачуги, где оставила сына. Ее путь был извилист — она все время кружила возле того места, к которому была прикована всем существом своим, и, непрестанно блуждая по окрестностям, чувствовала, что уйти совсем — свыше ее сил. С первыми лучами утренней зари она направилась к хижине. Подойдя к плетенной из прутьев двери, она помедлила, словно пристыженная тем, что необоримая нежность снова привела ее туда, откуда она ушла с намерением никогда не вернуться. Но еще больше, чем стыда, в ее промедлении было тревоги и страха; тревоги, вызванной опасением, не повредило ли все же крепчайшее снотворное здоровью ее светловолосого сына; страха — при мысли, что, не ровен час, враги схватили его посреди ночи. Она бесшумно открыла дверь и, крадучись, вошла. Обессиленный горем и мучительными думами, а возможно, в какой-то мере еще находившийся под действием снадобья, Хэмиш в ее отсутствие снова уснул тем тяжелым, глубоким сном, который, говорят, одолевает индейцев в промежутках между пытками. Мать сперва даже усомнилась, действительно ли это он лежит на убогом ложе;
—она не могла даже с уверенностью сказать, слышит ли она его дыхание. Сердце у нее учащенно билось, когда она подошла к находившемуся посредине хижины очагу, где, прикрытые куском торфа, тлели красноватые угольки огня, никогда не угасающего в шотландском очаге, покуда те, кто поддерживает огонь, не покинут навсегда свое жилище.
—Бедный огонек, — проговорила она, зажигая спичкой сосновую щепку, которая заменяла ей свечу, — бедный огонек, скоро ты угаснешь навеки, и я молю небо о том, чтобы жизнь Элспет Мак-Тевиш длилась не дольше твоей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22