Кулаков был плохо знаком с поэзией скальдов, но сарказм начальника в отношении неприкрытого киллерства поддержал полностью.
— Товарищи не понимают, — крякнул Грейв с досадой. — Все, хватит объяснений! Вызывайте команду Большакова! Срочно!
— Большаков никогда не работал киллером, — обиделся дядя Воша.
— Послушай, Достоевский, — Грейв чуть не плакал от обиды. — О чем ты думаешь? Не надо мне капать на мозги слезинками девочек! Речь идет не об абстрактном счастье человечества, мы говорим о совершенно конкретной угрозе самой структуре Вселенной….
— Баста! — не выдержал Форманов и стукнул кулаком по столу. — Делайте что хотите. Я уже ни черта не понимаю. Геннадич, вызывай Большакова. Это приказ. Крошка — парень молодой, ему легче будет разобраться, а мы уже старики, наша песенка спета. Наверно, уже отстали от жизни. Я же чувствую: проблема есть. Но нам с вами втроем ее не решить. Вызывай Большакова.
Было что-то чудовищно неправильное в этом приказе Форманова, однако и не подчиниться Кулаков не мог. Он замер в напряженной позе и долго-долго молчал, откровенно затягивая с ответом. И вдруг вспомнил, что ему так мешало, вспомнил, что связывало Большакова и Разгонова.
Полгода назад им удалось расшифровать фрагмент разговора между Лозовой и Горбовским о том, что после Гамбурга появляется шанс завербовать в службу ИКС Большакова со всей командой и оптимальный вариант — сделать это руками Малина. А ведь Малиным тогда как раз и называли Разгонова. Все сошлось, все склеилось, вот оно! Большакова нельзя посылать против Разгонова, это полный абсурд, ведь они непременно и сразу найдут общий язык….
Но ничего такого Кулаков сказать не успел, потому что в кабинете раздался неприлично громкий телефонный звонок. Прямая космическая связь. Форманов снял трубку. Селекторный режим включился сам собою. И малознакомый присутствующим голос резко потребовал:
— Позовите господина Джаннини!
Никто, ни одна живая душа не могла знать, что Игнат Никулин находится сейчас в этом кабинете, да еще так нагло величать его старой итальянской фамилией.
Это было настолько невероятно, что Форманов враз подчинился и передал трубку своему то ли подчиненному, то ли начальнику, то ли просто безумному собрату по разуму:
— Это тебя, Игнат, — глупо прокомментировал генерал-полковник, ведь фразу незнакомца слышали все трое.
— Да, — сказал Грейв.
— С вами говорит Владыка Чиньо. Я слышал весь предыдущий разговор. Господин Джаннини, я искренне восхищен вашей прозорливостью. Вы все абсолютно правильно поняли. Кроме одного. Вы пришли к неверному выводу. Поверьте, сегодня мы все делаем общее дело. Если действительно хотите вернуть мир к естественному равновесию, не трогайте Разгонова. Ради Бога, которого нет, умоляю: оставьте его в покое. У меня все.
И неожиданно добавил:
— До встречи в точке сингулярности. Шучу. Мы, Владыки, знаете, любим иногда пошутить.
— Вот так, — проговорил Форманов, и в наступившей за этим тишине слышались только отвратительно громкие коротенькие гудки из селектора.
Начальник ЧГУ инстинктивно потянулся за сигаретой. Потом отдернул руку и покосился на Грейва.
— Да ладно вам, курите, — махнул рукой Никулин. — Мне уже все по барабану.
— У тебя же астма, — заботливо сказал дядя Воша.
— Да какая теперь, к черту, астма! Впору самому закурить….
И они закурили все трое, а короткие гудки делались все тише, тише и, наконец, смолкли, хотя никто из них даже не притрагивался к телефону.
ВТОРОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К ЭПИЛОГУ
Двадцать первого декабря я засел за работу над романом, внимательно перечитывая текст и делая на листе, лежащем рядом с клавиатурой, пометки для будущего эпилога. А двадцать второго заболел наш кот Степан. Собственно, кот был уже старый. Весной ему стукнуло бы двенадцать, и определенными хворями маялся он давно как всякое городское животное, отравленное скверной экологией и сомнительно сбалансированным сухим кормом. Например, периодически у Степана начинал слезиться и опухать правый глаз. Помогала от этого только дексона — дефицитный препарат, который приходилось искать по всем аптекам. А закупать его про запас не было возможности быстро заканчивался срок годности.
На этот раз капли не помогли, хотя Степа на удивление покорно подставлял под пипетку свой страшенный заплывший глаз с красным набухшим веком. Еще через день у него разнесло всю мордочку и начала вылезать шерсть, а двадцать четвертого утром образовалась жуткая кроваво-гнойная язва. Очевидно, оно зудело, и зверек лапой расчесал ранку, но все равно такое стремительное течение процесса по-настоящему напугало нас. Мы с Белкой подхватились и рванули к знакомому врачу в ветеринарную академию.
Был очень морозный день, Степана пришлось укутать в одеяло и ходить с ним как с маленьким ребенком. Молодой профессор Елена Петровна с милой и на удивление подходящей фамилией Лапочкина, пока рассматривала язву, пыталась, мобилизуя весь свой опыт, не подать виду, но я все равно отметил, как помрачнело ее лицо и большие красивые глаза потухли.
— Сходите на рентген, — резюмировала она наконец.
И мы поперлись через всю огромную территорию академии к дальнему корпусу под тоскливое завывание вьюги, пряча от колючей снежной крупы нашего запеленатого младенца.
Рентгенолога пришлось подождать. У него на столе под могучей установкой, напоминавшей телевизионную камеру, целая бригада хирургов и хозяин в придачу сражались, пыхтя и матерясь, с американским бульдогом, попавшим под машину. Несчастному псу с раздробленными костями было нестерпимо больно, он дергался, рычал, пытался укусить и скулил, абсолютно не желая принимать те позы, к которым его принуждали. В общем, обстановка была гнетущей. Степан напротив проявил полное безразличие ко всему, и снимок его головы сделали быстро.
Усатый крепкий рентгенолог с закатанными до локтя рукавами зеленого халата, из-под которого торчали волосатые ручищи, выложил нам с прямотою военно-полевого хирурга:
— Сколько лет зверю? Одиннадцать? Усыпляйте. У него остеосаркома. Это и у молодых-то практически не лечится. Вот, видите? Разрыхление костных тканей черепа.
Белка закрыла лицо руками и едва не разрыдалась в голос. Да я и сам чуть не плакал. С котом Степаном мы прожили целую жизнь. А для нашего Рюшика эта фраза звучала буквально, ведь он был лишь на год старше любимого кота. И ужаснее всего было думать о том, как приедем домой и сообщим трагический вердикт сыну.
Елена Петровна долго вертела в руках снимок, шевелила губами, прятала глаза, бормотала что-то себе под нос и все не спешила с выводами. Наконец я не выдержал и спросил:
— Это остеосаркома?
— Откуда вы знаете? — вздрогнула доктор Лапочкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114