Тогда ему стало стыдно, потому что он уже начал догадываться, как в действительности обстояло дело.
— Я уже не верила, что ты придешь, Франсуа. И не осмеливалась желать этого. Мне случалось даже желать обратного. Ты помнишь — на вокзале, в нашем такси, когда шел дождь, то, что тогда сказала тебе, и что ты, я думаю, наверное, так и не понял?
— …Это был не отъезд… Это был приезд… Приезд для меня.
— …Ну а теперь…
Он почувствовал, как она замерла без сил в его объятиях, да и сам он ощутил себя ослабевшим и неуклюжим перед чудом, происходящим с ними.
Испугавшись ее неожиданной слабости, он хотел было подойти с ней к кровати, но она стала протестовать слабым голосом:
— Нет…
Там им было не место в такую ночь. Они оба расположились в глубоком большом потертом кресле, и каждый из них слышал биение пульса и ощущал близкое дыхание другого.
— Ничего не говори, Франсуа. Завтра…
Потому что завтра взойдет заря и у них еще будет время, чтобы войти в жизнь вместе и навсегда.
Завтра они уже не будут больше одинокими, никогда больше не будут одинокими. И когда она вдруг вздрогнула, а он почти в то же время почувствовал, как к горлу подступила уже почти забытая тревога, они оба поняли, что одновременно, не сговариваясь, бросили последний взгляд на их прежнее одиночество.
И оба задались вопросом: как они могли его переносить?
— Завтра… — повторила она.
Не будет больше комнаты на Манхаттане. Она им теперь не нужна. Они могут отныне отправиться куда угодно. Не будет нужды и в пластинке из маленького бара.
Почему улыбнулась она с какой-то нежной насмешливостью, когда зажглась висящая на проводе лампочка у маленького портного напротив?
Вместо вопроса он молча пожал ей руку, поскольку и в словах они также больше не нуждались.
Поглаживая его по лицу, она говорила:
— Ты думал, что обогнал меня, не так ли? Ты считал, что ушел далеко вперед, а на самом деле, бедняжка ты мой, оставался позади.
Завтра придет новый день, и этот день уже занимался, слышны были первые отдельные шумы пробуждающегося города.
К чему им куда-то спешить? Этот день принадлежит им, как и все последующие, и город — этот или какой-либо другой — не сможет больше внушать им страх.
Через несколько часов эта комната не будет больше существовать для них. Через несколько часов в ней будут укладывать чемоданы, а кресло, в которое они забились, снова примет свой обычный невзрачный вид предмета небогатой меблировки.
Они могли теперь оглянуться назад. Даже след головы Джун на подушке не был чем-то ужасным.
Решать будет Кэй. Они могут поехать во Францию оба, если у нее возникнет такое желание, и он спокойно вернется на свое прежнее место.
Или же они направятся в Голливуд, и он все начнет сначала.
Ему было все равно. Разве же не начинают они оба с нуля!
— Я понимаю теперь, — призналась она, — что ты никак не мог меня дождаться.
Он хотел обнять ее, развел руки, чтобы обхватить ее, но она проворно выскользнула. В свете рождающегося дня он увидел, как она стоит на коленях на ковре и взволнованно прикладывает свои губы к его рукам, тихо говоря при этом:
— Спасибо.
Они теперь должны встать, раздвинуть занавески, впустив в комнату резкий утренний свет, оглянуться на бедную наготу помещения.
Наступал новый день, и спокойно, без страха и без вызова, хотя еще и не очень умело, ибо все для них было в новинку, они начинали жить.
Каким образом они оказались посреди комнаты на расстоянии метра один от другого и оба улыбались?
Он произнес так, как будто вкладывал в эти слова все счастье, переполнявшее его:
— Здравствуй, Кэй!
Она ответила едва заметным дрожанием губ:
— Здравствуй, Франсуа!
И, в конце концов, после долгой паузы:
— Прощай, наш маленький портной.
И они заперли дверь на ключ, когда уходили.
26 января 1946 г.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41