— Они его сфотографируют, верно? Свяжитесь с полицейским управлением, чтобы вам прислали снимок.
Разве нельзя ему в кой-то веки раз насладиться в покое солнцем и ароматами средиземноморской весны?
Тогда почему он мечется теперь по комнате, будто что-то потерял? Он притворялся, что страшно зол. И тем не менее, заметив внезапно свое отражение в зеркале, он не смог удержаться от мимолетной улыбки. «Меня еще не забыли!» — подумалось ему.
Люди, которые разбираются, что к чему, такие, как господин Луи например, по долгу службы должны уметь судить о способностях полицейского. Вот он и не забыл старика Мегрэ, хоть тот и вышел в отставку. Комиссар оперативной группы, вызванной на место происшествия, может, и был асом в своем деле, — и все же не зря Луи изворачивался в течение четверти часа, чтобы заручиться согласием Мегрэ! Уж ясно, что не только по своей инициативе за ним стоял владелец «Эксельсиора».
— При условии, что обо мне нигде не будет упомянуто, — повторил он.
Он снова улыбнулся, увидев себя со стороны во фланелевых брюках и белой рубашке с полосатым галстуком цветов известного английского университета, который он выбрал совершенно безотчетно.
— Оуэн! Оуэн! Во всем сером! Серый костюм, серая рубашка, серый галстук. Ах да! Тонкие серые перчатки.
Хе-хе! Хотелось бы мне знать, зачем понадобились господину Оуэну перчатки, чтобы загорать?
Он перестал слышать телефонные звонки, шаги по коридору, тихие щелчки останавливающегося лифта. Позже он спустился вниз, по лестнице, чтобы не дай Бог не натолкнуться на полицейских. В холле Мегрэ заметил собравшихся группами людей, прослышавших, несмотря на все предпринятые меры, о случившемся.
Он, не останавливаясь, прошел мимо господина Луи, трудившегося за конторкой, и вышел на площадь Круазет, выглядевшую как настоящий земной рай, в котором, казалось, преступно было мешать людям своей внезапной смертью в ванне господина Оуэна.
— Оуэн… Оуэн…
Пора было написать жене, и он выбрал яркую почтовую открытку с яхтами миллионов по пять каждая.
«Погода чудесная. Солнце. Только что отдыхал после обеда. Жизнь прекрасна!» — написал Мегрэ.

Ему не хотелось доставлять слишком много радости господину Луи, набрасываясь на это дело, как голодный на хлеб. Он заставил себя три раза обойти Круазет, исподтишка посматривая на девиц, занимающихся на пляже гимнастикой в одних купальниках.
— Оуэн… Оуэн…
Имя отзывалось внутри, как нудно жужжащая на липучке муха. И он никак не мог понять, что его беспокоит!
— Оуэн… Оуэн!..
Зашло солнце, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не ускорить шаг; у вращающейся двери его приветствовал рассыльный, господин Луи объяснялся с двумя англичанами — они не могли разобраться в железнодорожном расписании.
Поскольку портье не давал ему ключа от номера, делая вид, что не замечает его, он остановился возле них с трубкой в зубах. Ему пришлось долго выслушивать спор о преимуществах одного поезда перед другим, пока наконец англичане не убрались.
— Задержали! — объявил господин Луи.
— Оуэна?
— Его медсестру… Как раз в тот момент, когда она выходила из поезда в Ницце… Полиция мне сразу же сообщила по телефону.
— Что она говорит?
— Что ничего не знает… Сейчас придет инспектор и расскажет подробно…
Мегрэ протянул руку за своим ключом, висевшим на тяжелой, белого металла плашке в форме звезды с выгравированной на ней цифрой.
— Это еще не все…
— Слушаю вас.
— Всех служащих отеля заставили пройти мимо тела.
Никто никогда здесь его не видел. Ночной портье, мой коллега Питуа, вы с ним знакомы, совершенно убежден в этом. К тому же прошлой ночью в холле дежурил полицейский, по причине приезда в «Эксельсиор» известного вам министра, так вот он подтверждает показания Питуа…
Мегрэ все тянул руку к дверному ключу. Господин Луи настойчиво произнес:
— Когда мы могли бы увидеться?
— Зачем?
— Чтобы сообщить только что полученные мной сведения. В восемь заканчивается мое дежурство. В порту я знаю один спокойный, тихий кабачок. В Петанке… Если вы согласны…
Уже появились постояльцы в вечерних смокингах. Мегрэ, чтобы не переодеваться к ужину, предпочел бы гриль-бар. Небо было совершенно сиреневое, море — тоже, только более глубокого оттенка.
— Господин Оуэн… — проворчал он.
Как будто он не мог послать господина Луи ко всем чертям, вместо того чтобы мучительно и неотвязно думать, чем он сейчас и занимается.
Мегрэ поморщился, заметив на своем этаже двух мужчин, переносивших длинный тяжелый продолговатый предмет — гроб, конечно, обернутый тканью, чтобы не пугать встречных своим зловещим видом. Носильщики жались к стенам, словно воришки, — в этом великолепном отеле, выстроенном исключительно для веселья и удовольствий, им не было места.
— Господин Оуэн…
В серых перчатках! Серых нитяных перчатках! Но зачем?
2
— Мне, пожалуйста, кружку пива, — удовлетворенно выдохнул Мегрэ, выбивая на пол трубку.
Настоящую кружку толстого стекла с удобной ручкой в форме уха, а не эту малюсенькую иностранную бутылочку, бережно перелитую в хрустальный бокал, как подают в «Эксельсиоре».
В кабачке отставной комиссар чувствовал себя в своей тарелке, и сразу взгляд его стал одновременно тяжелым и острым, знаменитый, известный всей уголовной полиции Парижа взгляд, и какая-то странная невозмутимость охватила его, как и всегда, когда мозг работал интенсивнее всего.
Господин Луи сидел рядом с ним с важным видом, в черном костюме, и не проходило минуты, чтобы кто-нибудь не поздоровался с ним, не подошел пожать руку в знак уважения. В этом кабачке, где на цинковой стойке высились горы сандвичей с ветчиной, как ни странно, больше было людей в смокингах и во фраках, чем в куртках, дам в вечерних платьях, чем в выходных костюмах.
Но мужчины в смокингах — это были крупье, во фраках с черными галстуками — менеджеры, а с белыми — профессиональные танцоры, женщины в вечерних платьях — танцовщицы в казино.
— Какие новости? — спросил Мегрэ, оглядывая посетителей; их мирок был ему хорошо знаком.
— Столько новостей, что я тут, на клочке бумаги, записал их. Не хотите переписать для себя?
Мегрэ, сделав знак, что не хочет, короткими затяжками покуривал трубку. Он делал вид, что внимательно наблюдает за тем, что происходит вокруг него, — на самом же деле не пропускал ни слова из рассказа господина Луи.
— Прежде всего, жертва до сих пор не опознана, и отпечатки его пальцев, посланные в Париж по фототелеграфу, в картотеке Дворца правосудия не фигурируют.
Это был молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести, слабого здоровья, регулярно употреблявший морфин. В момент смерти он тоже находился в состоянии наркотического опьянения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9