— Буквально следующее: «Если хотите найти убийцу с улицы Манюэль, скажите Мерзну, чтобы он показал вам свой синий костюм. На нем вы найдете пятна крови».
— Что вы предприняли?
— Сразу пошел к судебному следователю за ордером на обыск, и в десять минут двенадцатого мы с инспектором Жанвье уже звонили в квартиру Мерана на бульваре Шаронн. Дверь открыла мадам Меран в халате и домашних туфлях. Она сказала, что муж у себя в мастерской, а я спросил, есть ли у ее мужа синий костюм. «Конечно, — ответила она. — Муж надевает его по воскресеньям». Я попросил показать мне его. Квартира оказалась очень удобной, кокетливо обставленной, довольно светлой, но была еще не убрана. «Зачем вам понадобился этот костюм?» — спросила мадам Меран. «Просто небольшая проверка». Я пошел за ней в спальню, и она вынула из шкафа костюм. Тогда я предъявил ордер на обыск. Костюм положили в специальный мешок, который я захватил с собой, а инспектор Жанвье выписал соответствующие документы. Через полчаса костюм был уже в руках специалистов криминалистической лаборатории. Днем мне сообщили, что на правом рукаве и на отворотах действительно обнаружены пятна крови, но что придется подождать до завтра, чтобы установить, человеческая ли она. Однако, начиная с двенадцати часов, за Гастоном Мераном и его женой уже велось тайное наблюдение. Ка следующее утро, седьмого марта, двое из моих помощников, инспектора Жанвье и Лапуэнт, запасшись ордером на арест, отправились в мастерскую на улицу Рокет и задержали Гастона Мерана. Он, казалось, был крайне удивлен и сказал без всякого возмущения: «Это какое-то недоразумение». Я ждал его в своем кабинете. Его жена находилась в соседнем кабинете и нервничала сильнее, чем он.
— Могли бы вы, не глядя в протокол, хоть приблизительно передать нам содержание вашей беседы с обвиняемым в этот день?
— Господин председатель, думаю, что смогу. Я сидел за своим столом, а ему не предложил сесть. Рядом с ним стоял инспектор Жанвье, а инспектор Лапуэнт сел и приготовился стенографировать допрос. Я подписывал бумаги. Это заняло у меня несколько минут. Наконец я поднял голову и сказал ему с укором: «Это нехорошо с вашей стороны, Меран. Почему вы мне солгали?» Уши у него покраснели, губы дрогнули. «До сих пор, — продолжал я, — мне и в голову не приходило, что вы можете оказаться виноватым, я ни в чем вас даже не подозревал. Но что же мне остается думать теперь, когда я знаю, что вы были на улице Манюэль двадцать седьмого февраля? Зачем вы туда ходили? И почему скрыли это от меня?»
Председатель суда наклонился, чтобы не пропустить ни слова из того, что сейчас скажет Мегрэ.
— Что же он вам ответил?
— Он пробормотал, опустив голову: «Я невиновен. Когда я пришел, они обе уже были мертвые».
Глава вторая
Должно быть, председатель суда незаметным знаком подозвал судебного исполнителя, потому что тот, бесшумно обогнув скамью присяжных, подошел и наклонился к нему, тогда как Дюше, молодой адвокат, представлявший защиту, бледный и раздраженный, пытался угадать, что происходит.
Председатель произнес только несколько слов, но все присутствовавшие в зале не сводили с него глаз. Он смотрел на окна, расположенные высоко в стене и открывавшиеся с помощью шнуров.
Радиаторы в зале были нагреты до предела. От тесно прижавшихся друг к другу людей, от их дыхания и влажной одежды исходили невидимые испарения; все сильнее пахло человеческим потом.
Судебный исполнитель неслышно, как церковный служка, подошел к стене и потянул шнур, пытаясь открыть окно, но это ему не удалось. После третьей безуспешной попытки он остановился в нерешительности, чувствуя, что на него устремлены взгляды сидящих в зале людей, когда он решил попытаться открыть другое окно, в публике послышался нервный смех.
Благодаря этому происшествию в зале вспомнили, что существует внешний мир, — увидели струйки дождя, стекающие по стеклам, а за ним облака, отчетливее услышали скрип тормозов автомобилей и автобусов. Как раз в этот момент, словно для того, чтобы подчеркнуть паузу, раздался вой сирены кареты скорой помощи или полицейской машины.
Мегрэ ждал, задумчивый и озабоченный. Воспользовавшись передышкой, он посмотрел на Мерана, и, когда их взгляды встретились, комиссару показалось, что он прочел упрек в голубых глазах обвиняемого.
Уже не в первый раз, находясь у барьера, отделявшего судей от публики, комиссар испытывал подобное чувство огорчения. В своем кабинете на набережной Орфевр он имел дело с реальной жизнью и, даже составляя свой рапорт, мог надеяться, что написанное им близко к истине.
Потом проходили месяцы, иногда даже год, а то и два, и в один прекрасный день он оказывался в комнате свидетелей вместе с людьми, которых когда-то допрашивал и о которых у него сохранились лишь отдаленные воспоминания. Неужели и вправду это были те же люди, побывавшие когда-то у него в кабинете, те же консьержки, прохожие, поставщики, которые теперь сидели, как в ризнице, на местах для свидетелей, безучастно глядя перед собой.
Неужели тот же человек сидел на скамье подсудимых после того, как долгие месяцы провел в тюрьме?
Здесь люди внезапно оказывались погруженными в какой-то обезличенный мир, где повседневные слова теряли свой привычный смысл, где самые обычные факты выражались в виде застывших формул. Черные одеяния судей, горностай, красная мантия прокурора усиливали впечатление от этой церемонии с ее неизменными ритуалами, где человеческая личность не играла никакой роли.
Впрочем, председатель Бернери вел заседание весьма терпеливо и объективно: не торопил свидетеля, не прерывал его, когда тот начинал путаться в ненужных мелочах.
Когда дела попадали в руки других судейских чиновников, Мегрэ не раз случалось сжимать кулаки от бессилия и гнева.
Даже сегодня он прекрасно понимал, что, давая показания, воссоздавал лишь какую-то безжизненную, схематическую действительность. Он говорил чистую правду, но не мог заставить присутствовавших почувствовать всю весомость фактов, всю их сложность, мельчайшие подробности.
Ему казалось необходимым, чтобы те, кто сейчас будет судить Гастона Мерана, сами ощутили атмосферу, царившую в квартире обвиняемого на бульваре Шаронн, так же, как почувствовал ее он.
Что он мог передать в двух-трех фразах?
Прежде всего, его поразил сам лом, в котором проживали супруги Меран, огромное количество жильцов, детей, окна, выходившие на кладбище.
По чьему вкусу были отделаны комнаты, выбрана меблировка? В спальне вместо настоящей кровати стоял угловой диван, обитый оранжевым атласом, а над ним возвышались полки.
Мегрэ пытался представить себе, как окантовщик, целый день проработавший в своей мастерской, в глубине двора, возвращается домой, в эту обстановку, напоминающую рекламу из иллюстрированных журналов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28