Да и красивым его не назовешь.
На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он говорил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал мне сцены по любому поводу.
Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревновал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.
«Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне», твердил он.
Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и часть должен отдавать матери.
Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный.
Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жила на первом этаже.
«Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? «
По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.
«Он у тебя?» — процедил Жан сквозь зубы.
«Что с тобой? Ты в своем уме? «
«Сейчас же спускайся. Мы уезжаем».
«Уезжаем?» «Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять».
И совсем тихо — от него пахло спиртным:
«Я взял кассу».
Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно приехать.
Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие глаза, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.
«Ладно, попробую прийти завтра».
«Да, приходи завтра».
Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот.
Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому мы сразу же пересели на марсельский поезд.
Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы приехали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился зайти в гостиницу.
Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрустывала маринованным огурчиком.
— Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился — пришлось его удерживать.
Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять тысяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку.
Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.
Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы догадаться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не оглянулась. Через две улицы отсюда — не знаю их названия — я увидела свет, как в «Красном шаре», услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг почувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но увидела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно — это их свадебное путешествие.
— Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь способен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да!
Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже торговец апельсинами, предложил проводить меня.
Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.
Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.
— Жан! — кричала я. — Послушай!
Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал собирать чемодан. По-всякому обзывал меня.
И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его…
Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртного и ликеров.
— Кофе? Рюмочку ликера?
Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он подмечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг против друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером — немолодой полный мужчина со свежим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, которая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы «л».
Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта.
— У вас есть сигареты?
И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь.
Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабоченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви — о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оценивающий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.
А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:
— Что же вы собираетесь делать?
Она сухо пожала плечами.
Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не возлагал на свои плечи никакой ответственности!
— У вас есть деньги?
Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, женщина взяла свою сумочку и протянула Монду.
Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок карандаша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.
Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:
— Меня беспокоит совсем другое.
Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале, где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу приборы к вечеру.
— Официант!
— Слушаю.
Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшиеся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мондом.
У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой, как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег и снова посмотрела на него с подозрением.
Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разойтись в разные стороны.
Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, которые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он говорил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал мне сцены по любому поводу.
Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревновал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.
«Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне», твердил он.
Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и часть должен отдавать матери.
Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный.
Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жила на первом этаже.
«Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? «
По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.
«Он у тебя?» — процедил Жан сквозь зубы.
«Что с тобой? Ты в своем уме? «
«Сейчас же спускайся. Мы уезжаем».
«Уезжаем?» «Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять».
И совсем тихо — от него пахло спиртным:
«Я взял кассу».
Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно приехать.
Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие глаза, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.
«Ладно, попробую прийти завтра».
«Да, приходи завтра».
Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот.
Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому мы сразу же пересели на марсельский поезд.
Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы приехали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился зайти в гостиницу.
Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрустывала маринованным огурчиком.
— Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился — пришлось его удерживать.
Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять тысяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку.
Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.
Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы догадаться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не оглянулась. Через две улицы отсюда — не знаю их названия — я увидела свет, как в «Красном шаре», услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг почувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но увидела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно — это их свадебное путешествие.
— Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь способен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да!
Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже торговец апельсинами, предложил проводить меня.
Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.
Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.
— Жан! — кричала я. — Послушай!
Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал собирать чемодан. По-всякому обзывал меня.
И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его…
Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртного и ликеров.
— Кофе? Рюмочку ликера?
Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он подмечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг против друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером — немолодой полный мужчина со свежим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, которая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы «л».
Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта.
— У вас есть сигареты?
И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь.
Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабоченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви — о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оценивающий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.
А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:
— Что же вы собираетесь делать?
Она сухо пожала плечами.
Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не возлагал на свои плечи никакой ответственности!
— У вас есть деньги?
Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, женщина взяла свою сумочку и протянула Монду.
Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок карандаша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.
Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:
— Меня беспокоит совсем другое.
Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале, где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу приборы к вечеру.
— Официант!
— Слушаю.
Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшиеся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мондом.
У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой, как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег и снова посмотрела на него с подозрением.
Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разойтись в разные стороны.
Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, которые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29