..
Из "Куполя" я пошел на улицу Нотр Дам де Шан, нашел тот дом, где была лесопилка, но номера 113 не было, и лесопилка была перестроена, и двор залит асфальтом, и возвышается большое стеклянное здание, и ничего не осталось от того, что было при Старике.
А в "Клозери де Лила", в том кафе, где Старик написал свои лучшие рассказы, было тихо, и дождик сделал особенно жалкой бронзовую фигуру маршала Нея, принца Московского, и народу в зале почти не было, и на стойке бара была прикреплена бронзовая табличка - "Хемингуэй", и официант уверял меня, что именно на этом месте обычно сидел Старик и пил пиво или виски, а я то знал, что он работал (работал, а не пил) за тем столиком, что стоит возле окна.
А потом я, по парижскому выражению, "взял" метро, и поехал на площадь Этуаль - Шарль де Голль, и нашел улицу Тильзита, 14, дом, где жил Скотт Фиццжеральд, но никто в подъезде не знал, где жил американец, а вечер уже кончился и началась ночь, и мне надо было успеть на последний поезд метро, и на станции "Георга Пятого" я снова услышал мою песенку, и пел ее высокий, до голубизны прозрачный парень, аккомпанируя себе на гитаре, а в мятой черной шляпе, стоявшей возле его ног, лежало несколько двадцатисантимовых монет, а люди шли мимо него, и их было все меньше и меньше, потому что метро закрывалось, и люди не задерживались возле парня, который пел о синем городе, в котором всегда и во всем ожидание - ив стужу, когда с Сены дуют промозглые ветры, и в летний влажный зной, и когда любимая ушла от тебя, и когда ты встретил друга и расстался с ним - легко и счастливо, как расстаются с настоящими друзьями, ведь мир состоит из потерь и находок, потерь и находок...
Роберт Гортон - так звали певца из метро - поехал ко мне ночевать, благо хозяйка моей квартиры жила в эти дни за городом и в комнате был свободный диван, и мы приготовили себе яичницу, разорвали длинную булку пополам, а потом заварили настоящего грузинского чая, и Ричард взял гитару и шепотом, чтобы не разбудить соседей в этом старом, маленьком доме, тихонько запел, прижавшись щекой к гитаре, как к руке любимой:
Ты спрашиваешь, за что я люблю Старика?
Наверное, за то же, что и ты и они и все...
Мы любим его, потому что он дал каждому из нас Праздник.
Единственный праздник, который всегда с тобой, с нами, со всеми...
Ведь это праздник - любить Хэдли, твою первую женщину,
И слушать, как спит мистер Бамби в своей кроватке,
и его охраняет мистер Кис с зелеными глазами, сиамец по крови и друг по призванью,
И это праздник - чувствовать боль Старика, который один в океане.
А вокруг - острова, одни острова в океане,
И это праздник - сидеть у костра с Пилар, и быть солдатом Республики,
И это счастье и праздник - уметь давать праздник людям.
И нам с тобой наплевать на модных болтунов, которые треплются, что Старик стал старым.
Он всегда молод, как Париж, как этот синий, дождливый, прекрасный Париж,
в котором так много людей забыли про молодого парижанина Хемингуэя...
Он кончил петь песню, которую он и не сочинял вовсе, которая рождалась сама по себе, и я достал из чемодана "НЗ"-бутылку "столичной", и мы сделали по глотку из горлышка, и легли спать, потому что Роберту надо в восемь утра быть в Сорбонне, и идти ему туда надо дорогой молодого Старика - по улицам, где нет ресторанов и кафе, чтобы вкусный запах пищи не мешал ему думать о главном - о творчестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Из "Куполя" я пошел на улицу Нотр Дам де Шан, нашел тот дом, где была лесопилка, но номера 113 не было, и лесопилка была перестроена, и двор залит асфальтом, и возвышается большое стеклянное здание, и ничего не осталось от того, что было при Старике.
А в "Клозери де Лила", в том кафе, где Старик написал свои лучшие рассказы, было тихо, и дождик сделал особенно жалкой бронзовую фигуру маршала Нея, принца Московского, и народу в зале почти не было, и на стойке бара была прикреплена бронзовая табличка - "Хемингуэй", и официант уверял меня, что именно на этом месте обычно сидел Старик и пил пиво или виски, а я то знал, что он работал (работал, а не пил) за тем столиком, что стоит возле окна.
А потом я, по парижскому выражению, "взял" метро, и поехал на площадь Этуаль - Шарль де Голль, и нашел улицу Тильзита, 14, дом, где жил Скотт Фиццжеральд, но никто в подъезде не знал, где жил американец, а вечер уже кончился и началась ночь, и мне надо было успеть на последний поезд метро, и на станции "Георга Пятого" я снова услышал мою песенку, и пел ее высокий, до голубизны прозрачный парень, аккомпанируя себе на гитаре, а в мятой черной шляпе, стоявшей возле его ног, лежало несколько двадцатисантимовых монет, а люди шли мимо него, и их было все меньше и меньше, потому что метро закрывалось, и люди не задерживались возле парня, который пел о синем городе, в котором всегда и во всем ожидание - ив стужу, когда с Сены дуют промозглые ветры, и в летний влажный зной, и когда любимая ушла от тебя, и когда ты встретил друга и расстался с ним - легко и счастливо, как расстаются с настоящими друзьями, ведь мир состоит из потерь и находок, потерь и находок...
Роберт Гортон - так звали певца из метро - поехал ко мне ночевать, благо хозяйка моей квартиры жила в эти дни за городом и в комнате был свободный диван, и мы приготовили себе яичницу, разорвали длинную булку пополам, а потом заварили настоящего грузинского чая, и Ричард взял гитару и шепотом, чтобы не разбудить соседей в этом старом, маленьком доме, тихонько запел, прижавшись щекой к гитаре, как к руке любимой:
Ты спрашиваешь, за что я люблю Старика?
Наверное, за то же, что и ты и они и все...
Мы любим его, потому что он дал каждому из нас Праздник.
Единственный праздник, который всегда с тобой, с нами, со всеми...
Ведь это праздник - любить Хэдли, твою первую женщину,
И слушать, как спит мистер Бамби в своей кроватке,
и его охраняет мистер Кис с зелеными глазами, сиамец по крови и друг по призванью,
И это праздник - чувствовать боль Старика, который один в океане.
А вокруг - острова, одни острова в океане,
И это праздник - сидеть у костра с Пилар, и быть солдатом Республики,
И это счастье и праздник - уметь давать праздник людям.
И нам с тобой наплевать на модных болтунов, которые треплются, что Старик стал старым.
Он всегда молод, как Париж, как этот синий, дождливый, прекрасный Париж,
в котором так много людей забыли про молодого парижанина Хемингуэя...
Он кончил петь песню, которую он и не сочинял вовсе, которая рождалась сама по себе, и я достал из чемодана "НЗ"-бутылку "столичной", и мы сделали по глотку из горлышка, и легли спать, потому что Роберту надо в восемь утра быть в Сорбонне, и идти ему туда надо дорогой молодого Старика - по улицам, где нет ресторанов и кафе, чтобы вкусный запах пищи не мешал ему думать о главном - о творчестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11