Что ж, дураку не ясно – посулил барыш; большие деньги; говоря языком уголовного законоположения, дал взятку не менее как в четверть миллиона золотом; таких денег, прослужи генералом хоть еще десять лет, не заработаешь ни в жизнь!
Курлов тоже перешел на т и х о с т ь, придвинулся к Дедюлину:
– Что сейчас нужно?
– Будто сами не понимаете, – ответил Спиридович.
А Дедюлин добавил:
– Я никогда не видел государя таким обиженным. И нанес ему обиду Столыпин.
Почему он решился на такое? Где начало неслыханной дерзости? Кем и чем продиктовано? Понять надо, а уж поняв – действовать.
– Так-то вот, Владимир Александрович… Пригодилась и моя голова, не только книжка дорогого Спиридовича про революционеров… Они, революционеры-то, не обязательно эсдеки да эсеры, их и среди нашего брата немало. Полагаю, пришла пора валить моего шефа? Коли по правде, а не намеками? Или – как? Словом, когда соизволите знакомиться с моими секретными документами?
– Сейчас, – ответил Дедюлин. – Времени у нас в обрез. Привезли с собою?
Курлов открыл модный, плоский британский портфель, достал оттуда папки, молча протянул Дедюлину.
Тот сразу же углубился в изучение…
Подивился – узнал руку Витте. Ну, Курлов, ну и пройдоха!
(Из шифрованного донесения германского военного атташе в Петербурге в Берлин:
«Активность Столыпина, внешне абсолютно незаметная, тем не менее чрезвычайно серьезна. Он ищет ход в Царское Село через те салоны, где чаще всего появляются те великие князья, англофильская ориентация которых нам известна. Следовало бы сделать все возможное, дабы довести до сведения государыни о происходящем – по дипломатическим каналам из Берлина весьма срочно. Мы со своей стороны можем проинформировать об этом тех лиц в сферах, которые также оказывают влияние на решение царя. Возможность прихода к власти министра финансов Коковцова, весьма симпатизирующего Парижу, крайне нежелательна».)

II. 14 марта 1911 года, ночь. Анализ данностей.
«Как приятно иметь право знать то, чего не знают другие»
– Скажите, Пал Григорьевич, – возвращая Курлову перефотографированные странички виттевского дневника, посвященные Столыпину, спросил Дедюлин, – можно ли, по вашему соображению, включить графа Сергея Юльевича Витте в комбинацию?
– То есть? – не поняв царского коменданта, откровенно удивился Курлов, не считая даже надобным это вое недоумение скрывать. – Что вы имеете в виду?
– А то я имею в виду, что в деле, подобном нашему, следует иметь в кармане сформулированные предложения: кто придет на смену Столыпину? Коковцова вряд ли примут патриоты русской национальной идеи во главе с Марковым-вторым и Пуришкевичем – чистой воды финансист, значит, подвержен конституционным и прочим жидовским влияниям, с землею связь порвал, в имении своем бывает редко… А больше в нынешнем кабинете никого из личностей нет. Столыпин персон подле себя не терпит, ему куклы удобны. А что, ежели пугнуть того же Пуришкевича – дабы не скандалил – приходом Витте? Союзников, Пал Григорьевич, надо порою в еще более жестких рукавицах держать, чем открытых противников.
– Я, пожалуй, смогу прозондировать в этом направлении, – ответил задумчиво Курлов, просчитывая в уме возможные выгоды и проигрыши от торговли именем Витте в качестве преемника на пост премьера для него лично и для их с Бадмаевым проекта.
– Времени для зондажа нет, – заметил Дедюлин. – По моим сведениям, великий князь Николай Михайлович намерен сегодня посетить Аничков.
…В Аничковом дворце жила вдовствующая императрица Мария Федоровна; особенно часто принимала у себя великого князя Кирилла Владимировича, легендарного контр-адмирала, одного из немногих спасшегося после гибели броненосца «Петропавловск»; был одно время в опале, лишен всех званий за то, что женился – без монаршего разрешения – на своей двоюродной сестре Виктории Федоровне; вдовствующая императрица, однако, благоволила к нему, добилась прощения и возвращения всех отнятых было званий; великий князь был сторонником Столыпина с того момента, как тот сломил Думу, пробив чрезвычайно щедрую смету на развитие русского флота.
Дедюлин чувствовал, что в с ф е р а х начинается раскол; налицо было создание «столыпинского блока»; коли вдовствующая императрица войдет в него, дело может принять непредсказуемый оборот.
Курлов подвинул Дедюлину вторую папочку, сломал сургуч на ней:
– Поглядите-ка это.
Здесь хранилась перлюстрация корреспонденции высших сановников России.
Первое письмо, которое Дедюлин прочитал, было адресовано бывшему министру внутренних дел империи князю Петру Дмитриевичу Святополк-Мирскому. Именно он отдал приказ стрелять в рабочих девятого декабря на Дворцовой площади. За это и поплатился отставкой, но с одновременным пожалованием генерал-адъютантом. Обиду все равно не простил; к Витте, а затем и Столыпину был в оппозиции.
Верный дружок князя Святополка, такой же, как и он харьковский землевладелец, Матвей Козлов писал ему: «Казни и ссылки, которые ныне щедро раздают „с м е н я е м ы е“ судьи под лозунгом борьбы с революцией, на самом деле готовят новый ее взрыв. Поскольку нынешняя политика успокоения на самом деле есть „политика отмщения“, то что, кроме ненависти, может она воспитать в сердцах грядущих поколений?! Создается впечатление, что действия правительства прямо направлены к тому, чтобы формировать этим новые когорты революционеров. Впрочем, правительства ли? Может – Столыпина? Или его добрые намерения побеждены недальновидностью?»
Дедюлин поднял глаза на Курлова. Тот – с непроницаемым видом – курил.
– Неплохо, – заметил Дедюлин. – «Столыпин формирует когорты новых революционеров…»
Взял следующий листочек; перехват письма к Гучкову, из Феодосии: «Россия обнищала; повсюду у нас произвол, грабежи; губернатор Думбадзе и прочие падишахи творят все, что хотят, на закон не обращают никакого внимания… Кого бы надо в первую голову призвать к порядку на Руси, отнять у них неограниченную власть, так это у таких губернаторов-падишахов, как Думбадзе, Гершельман, да и все другие всесильные беззаконники не лучше…»
– Ничего, – заметил Дедюлин, – годится… В Гершельмана бомбу уж кидали, мало им…
– Кстати, Гершельман выкрест, это вам известно?
– Сплетня, – отрезал Дедюлин. – Мои люди его специально в бане разглядывали, он – не резаный.
– Это мне тоже известно. А вот отца его кто в бане видел?
– Не надо, Пал Григорьевич, не надо, государь к нему благоволит.
– Так разве я об этом? Витте открыто про его деда говорит «раввин», и женат он был на дочке одесского раввина Бен-Палиевса.
– Не надо об этом, – повторил Дедюлин. – Не надо.
Следующее письмо было адресовано князю Горчакову в Сорренто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58