— слегка журит шеф.
Толстяк вытягивается по стойке “смирно”, глядя в лицо своего шефа (подчеркиваю, своего шефа, а не того, что скромно стоит в сторонке). Я не вижу, но слышу, как хрустят его пораженные артритом суставы.
— Есть немного, — не поняв, отвечает великолепный Берюрье на вопрос нашего еще более великолепного шефа. — Но, мне теперь удобнее, с тех пор как я стал носить специальный пояс.
Чуть раньше я уже успел доложить шефу о нашей морской прогулке и он дал команду специальной высокопрофессиональной группе водолазов, скрещенных с лягушками, выехать на место падения дирижабля и обследовать дно у побережья Мекуйанбара.
— Отличная работа, ребята! — говорит нам шеф. — Вы будете награждены по заслугам. Ходатайство о повышении Берюрье уже лежит на столе министра. Что касается вас, мой бедный друг…
Он шумно вздыхает.
С тех пор как я ослеп, я стал его “бедным другом”. Скоро я стану “бедным стариной”. Потом продвинусь выше и навсегда останусь “этим бедным Сан-Антонио”.
— Что касается вас, мой бедный друг, то я с полным удовлетворением счастлив сообщить вам очень хорошую новость: вы будете награждены орденом Почетного легиона, не меньше! И еще, подождите, подождите… Лично президент республики наградит вас в своей резиденции в присутствии всех ваших товарищей. Ваше имя будет занесено в анналы и на долгие годы останется в наших сердцах как пример доблестного служения отечеству в качестве прекрасного полицейского.
“Аминь!” — срывается у меня с языка.
Слышно, как шеф от досады цокает языком. Будь ты хоть четырежды слепым или ясновидящим, но никак нельзя забываться и проявлять неуважение: он это ненавидит.
— Вы хотите высказать возражения, Сан-Антонио?
— Один-единственный вопрос, патрон!
— Слушаю вас, мой бедный друг.
— Если я правильно понял, то отныне меня ждет лишь неминуемая отставка, пенсия, награды — и конец карьере. Короче, для Сан-Антонио все в прошлом!
Шеф прокашливается. Понятно, что он переглядывается с Берюрье.
Я чувствую, что Берю ему что-то подсказывает мимикой.
Ясно одно: я начинаю действовать им на нервы.
Становлюсь обузой!
— Что вы хотите этим сказать, мой бедный старина?
Ага, что я вам говорил (см. чуть выше), а? Его “бедный старина”. Уже! Окончательно…
— Я хочу сказать, что во мне больше не нуждаются. Я стал как бы портретом, желтеющим с каждым днем.
— Послушайте, мой бедный старина, вы должны понять, что после этого драматического события… У нас опасная профессия, и вы это знаете больше, чем кто-либо… Как же может человек, лишенный зрения, продолжать… э-э… Но успокойтесь. Вы останетесь у нас незаменимым техническим работником, с которым наши товарищи обязательно будут консультироваться по всяким трудным вопросам.
Я ударяю кулаком по его столу.
Во всяком случае, хочу это сделать. Но, к сожалению, я плохо рассчитал расстояние и моя рука рассекает пустоту. О, друзья, какое страшное испытание этот черный сумрак перед глазами! Я больше не выдержу.
— Патрон! — заявляю я. — Я хочу продолжать свою работу. Естественно, я понимаю, — что я инвалид. Но с помощью Берю и Пино я могу работать и быть полезным.
Шеф снова прокашливается.
— Но, понимаете, мой бедный Сан-Антонио…
Ну вот пожалуйста, приехали! Не правда ли, я “видел” точно? Буквально через несколько реплик я уже объявлен “бедным Сан-Антонио”, и это навсегда.
— То, о чем вы просите, невозможно. Никогда еще в наших рядах не было…
— Слепого?
Берю решается вступить в разговор.
— Патрон, — говорит мой друг глухим, похоронным голосом, — если вы отправите в отставку Сан-А, то я также подаю заявление и ухожу, и, думаю, Пино тоже. Вместе мы откроем частное детективное агентство и набьем карманы деньгами. Сделаем себе имя, и никто через пару лет в Париже не вспомнит, что существует официальная полиция! Тут уже вскипает патрон.
— Прошу вас, Берюрье! Как вы можете так говорить, когда ходатайство о вашем повышении находится на столе министра?
— Пусть там и остается! Он найдет, как его использовать, может, завернет в него яичную скорлупу от своего завтрака!
Но у шефа нет времени, чтобы впасть в бешенство, потому что горсть пуговиц от ширинки Берю летит ему прямо в физиономию.
Его Величество вскрикивает:
— Вот черт, моя повязка разорвалась, и все наружу, Сан-А! А ведь я его так старательно привязал к ноге брезентом!
Едва такси остановилось, как мой нос ловит запахи нашего сада. Аромат глициний и свежей земли, смешанный с легким душком перца и кервеля.
А еще я слышу меланхолическое журчание нашего маленького фонтанчика перед домом. Тяжело быть слепым, но я отлично помню и цвет воды, и пузырьки на поверхности. Все это навсегда запечатлелось в моей памяти.
Шофер благодарит за чаевые. Он выходит из машины и вытаскивает из багажника мой чемодан.
— Держите, месье.
Я протягиваю руку. Очевидно, слишком неловко. Но мне удается быстро найти его волосатую руку и ручку моего кожаного чемодана.
— О, извините, — заикается таксист, — я не заметил.
И мне вдруг приходит дельная мысль. Он ведь “не заметил”. То есть то, что я слепой, не бросается в глаза. Это здорово. Сейчас при встрече с Фелицией я буду вести себя так, словно ничего не случилось. Я ведь хорошо знаю наш маленький дом! На какой высоте находится каждая ручка, место каждого кресла или стула, постоянно заворачивающийся угол ковра, ширину ступенек…
Я знаю все наизусть. У себя дома можно быть и слепым. Это похоже на спорт. Одно удовольствие…
Я толкаю калитку. Она немного скрипит. Гравий хрустит у меня под ногами. Здесь на полпути находится наш маленький фонтанчик с круглым бассейном, пахнущим осенним кладбищем. А вверху над головой живой навес из дикого, несколько чахлого винограда. На нем появляются рахитичные ягоды не крупнее бузины. Каждый год я стараюсь его есть, но он кислый и без мякоти, одна кожура. Даже птицы его не клюют. Иногда я пробовал его на вкус лишь потому, что мне он напоминает детство. У меня в некотором роде склонность к перемещениям в пространстве и времени.
— Антуан! — слышу я голос Фелиции с порога нашего дома.
Я говорю себе: “Давай, пора играть свою роль, которую ты задумал. Решительно, непринужденно, смело!”
— Здравствуй, мама!
Еще шесть шагов. Я чувствую металлический коврик под ногами. У нас два коврика для ног. Один из металлической сетки, как скребок. Второй волосяной, чтобы тщательно вытирать обувь. Я доверяю памяти, доведенной до автоматизма. Только не думать о положении вещей. Когда ведешь машину, маневрируешь машинально. Ты же не говоришь себе: здесь я перейду на вторую скорость. Ты просто делаешь. Подсознательно ты тормозишь, включаешь указатель поворота, прижимаешься вправо. Да, но сейчас мне нужно думать о другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Толстяк вытягивается по стойке “смирно”, глядя в лицо своего шефа (подчеркиваю, своего шефа, а не того, что скромно стоит в сторонке). Я не вижу, но слышу, как хрустят его пораженные артритом суставы.
— Есть немного, — не поняв, отвечает великолепный Берюрье на вопрос нашего еще более великолепного шефа. — Но, мне теперь удобнее, с тех пор как я стал носить специальный пояс.
Чуть раньше я уже успел доложить шефу о нашей морской прогулке и он дал команду специальной высокопрофессиональной группе водолазов, скрещенных с лягушками, выехать на место падения дирижабля и обследовать дно у побережья Мекуйанбара.
— Отличная работа, ребята! — говорит нам шеф. — Вы будете награждены по заслугам. Ходатайство о повышении Берюрье уже лежит на столе министра. Что касается вас, мой бедный друг…
Он шумно вздыхает.
С тех пор как я ослеп, я стал его “бедным другом”. Скоро я стану “бедным стариной”. Потом продвинусь выше и навсегда останусь “этим бедным Сан-Антонио”.
— Что касается вас, мой бедный друг, то я с полным удовлетворением счастлив сообщить вам очень хорошую новость: вы будете награждены орденом Почетного легиона, не меньше! И еще, подождите, подождите… Лично президент республики наградит вас в своей резиденции в присутствии всех ваших товарищей. Ваше имя будет занесено в анналы и на долгие годы останется в наших сердцах как пример доблестного служения отечеству в качестве прекрасного полицейского.
“Аминь!” — срывается у меня с языка.
Слышно, как шеф от досады цокает языком. Будь ты хоть четырежды слепым или ясновидящим, но никак нельзя забываться и проявлять неуважение: он это ненавидит.
— Вы хотите высказать возражения, Сан-Антонио?
— Один-единственный вопрос, патрон!
— Слушаю вас, мой бедный друг.
— Если я правильно понял, то отныне меня ждет лишь неминуемая отставка, пенсия, награды — и конец карьере. Короче, для Сан-Антонио все в прошлом!
Шеф прокашливается. Понятно, что он переглядывается с Берюрье.
Я чувствую, что Берю ему что-то подсказывает мимикой.
Ясно одно: я начинаю действовать им на нервы.
Становлюсь обузой!
— Что вы хотите этим сказать, мой бедный старина?
Ага, что я вам говорил (см. чуть выше), а? Его “бедный старина”. Уже! Окончательно…
— Я хочу сказать, что во мне больше не нуждаются. Я стал как бы портретом, желтеющим с каждым днем.
— Послушайте, мой бедный старина, вы должны понять, что после этого драматического события… У нас опасная профессия, и вы это знаете больше, чем кто-либо… Как же может человек, лишенный зрения, продолжать… э-э… Но успокойтесь. Вы останетесь у нас незаменимым техническим работником, с которым наши товарищи обязательно будут консультироваться по всяким трудным вопросам.
Я ударяю кулаком по его столу.
Во всяком случае, хочу это сделать. Но, к сожалению, я плохо рассчитал расстояние и моя рука рассекает пустоту. О, друзья, какое страшное испытание этот черный сумрак перед глазами! Я больше не выдержу.
— Патрон! — заявляю я. — Я хочу продолжать свою работу. Естественно, я понимаю, — что я инвалид. Но с помощью Берю и Пино я могу работать и быть полезным.
Шеф снова прокашливается.
— Но, понимаете, мой бедный Сан-Антонио…
Ну вот пожалуйста, приехали! Не правда ли, я “видел” точно? Буквально через несколько реплик я уже объявлен “бедным Сан-Антонио”, и это навсегда.
— То, о чем вы просите, невозможно. Никогда еще в наших рядах не было…
— Слепого?
Берю решается вступить в разговор.
— Патрон, — говорит мой друг глухим, похоронным голосом, — если вы отправите в отставку Сан-А, то я также подаю заявление и ухожу, и, думаю, Пино тоже. Вместе мы откроем частное детективное агентство и набьем карманы деньгами. Сделаем себе имя, и никто через пару лет в Париже не вспомнит, что существует официальная полиция! Тут уже вскипает патрон.
— Прошу вас, Берюрье! Как вы можете так говорить, когда ходатайство о вашем повышении находится на столе министра?
— Пусть там и остается! Он найдет, как его использовать, может, завернет в него яичную скорлупу от своего завтрака!
Но у шефа нет времени, чтобы впасть в бешенство, потому что горсть пуговиц от ширинки Берю летит ему прямо в физиономию.
Его Величество вскрикивает:
— Вот черт, моя повязка разорвалась, и все наружу, Сан-А! А ведь я его так старательно привязал к ноге брезентом!
Едва такси остановилось, как мой нос ловит запахи нашего сада. Аромат глициний и свежей земли, смешанный с легким душком перца и кервеля.
А еще я слышу меланхолическое журчание нашего маленького фонтанчика перед домом. Тяжело быть слепым, но я отлично помню и цвет воды, и пузырьки на поверхности. Все это навсегда запечатлелось в моей памяти.
Шофер благодарит за чаевые. Он выходит из машины и вытаскивает из багажника мой чемодан.
— Держите, месье.
Я протягиваю руку. Очевидно, слишком неловко. Но мне удается быстро найти его волосатую руку и ручку моего кожаного чемодана.
— О, извините, — заикается таксист, — я не заметил.
И мне вдруг приходит дельная мысль. Он ведь “не заметил”. То есть то, что я слепой, не бросается в глаза. Это здорово. Сейчас при встрече с Фелицией я буду вести себя так, словно ничего не случилось. Я ведь хорошо знаю наш маленький дом! На какой высоте находится каждая ручка, место каждого кресла или стула, постоянно заворачивающийся угол ковра, ширину ступенек…
Я знаю все наизусть. У себя дома можно быть и слепым. Это похоже на спорт. Одно удовольствие…
Я толкаю калитку. Она немного скрипит. Гравий хрустит у меня под ногами. Здесь на полпути находится наш маленький фонтанчик с круглым бассейном, пахнущим осенним кладбищем. А вверху над головой живой навес из дикого, несколько чахлого винограда. На нем появляются рахитичные ягоды не крупнее бузины. Каждый год я стараюсь его есть, но он кислый и без мякоти, одна кожура. Даже птицы его не клюют. Иногда я пробовал его на вкус лишь потому, что мне он напоминает детство. У меня в некотором роде склонность к перемещениям в пространстве и времени.
— Антуан! — слышу я голос Фелиции с порога нашего дома.
Я говорю себе: “Давай, пора играть свою роль, которую ты задумал. Решительно, непринужденно, смело!”
— Здравствуй, мама!
Еще шесть шагов. Я чувствую металлический коврик под ногами. У нас два коврика для ног. Один из металлической сетки, как скребок. Второй волосяной, чтобы тщательно вытирать обувь. Я доверяю памяти, доведенной до автоматизма. Только не думать о положении вещей. Когда ведешь машину, маневрируешь машинально. Ты же не говоришь себе: здесь я перейду на вторую скорость. Ты просто делаешь. Подсознательно ты тормозишь, включаешь указатель поворота, прижимаешься вправо. Да, но сейчас мне нужно думать о другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56