ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


И вот он стоит в дверях — бледный, взволнованный, кадык ходит ходуном. Не сомневаюсь: он предпочел бы увидеть жандарма, ростовщика или даже своего исповедника, только не блистательного комиссара Сан-Антонио. Я вталкиваю его внутрь, вхожу сам и каблуком захлопываю дверь. Оказываюсь в узенькой прихожей, провонявшей прокисшим супом.
Направо сквозь открытую дверь вижу комнату, которая, судя по всему, служит одновременно спальней, кухней, гостиной, столовой, а при случае и борделем. В ней воняет табачным пеплом, шлепанцами, кислятиной и прогорклым салом.
— Тут и живешь? — интересуюсь я. Три Гроша немного приходит в себя.
— Чем обязан вашему визиту? — осведомляется он, силясь улыбнуться.
Без особого, впрочем, успеха. Так, наверное, улыбается человек, когда ему вскрывают живот.
— Догадайся, — предлагаю я. У этих парней обычно такая биография, что простенький вопрос вроде этого производит в их мозгах полный кавардак.
— Я.., я не знаю… — бормочет он, багровея, как пылающая головешка. — Положа руку на сердце, господин комиссар, — моя совесть чиста. Ей-богу!
— Ну прямо маленький святой Жан, — ухмыляюсь я, усаживаясь в кресло, которое жалобно стонет под моим весом. Так ты, стало быть, решил лионцем заделаться? Не больно-то шикарный городишко, не находишь? Да еще местечко выбрал — сплошное веселье. Особенно это кладбище напротив… По парижской суете не тоскуешь?
Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль — я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно — ничего не придумывается.
— Так что ты тут поделываешь, Три Гроша?
— Я работаю… — лепечет он.
— Браво! И в какой же области, если не секрет?
— Я коммивояжер.
— Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым.
Святые картинки? Или, может, “томпсон” с укороченным стволом?
— Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист.
— Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер? Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил.
— Что вы.., но.., я…
Чтобы прочистить ему мозги, отвешиваю удар — легкий, но этот слабак тут же валится как сноп.
— О, господин комиссар, — бормочет он, поднимаясь на ноги, и глаза его наполняются слезами.
— Опять то же самое, — замечаю я. — Стоит прищемить пальчик, и ты уже хнычешь, а?
— Что я такого сделал?
— А это я тебе с удовольствием объясню, мой ангел. Сделал ты то же самое, что один французский король, — помнится, его звали Филиппом Красивым. Фальшивую монету.
Это зрелище стоило бы показать по цветному телевидению. Щеки у парня становятся светло-зеленого цвета и вваливаются, губы белеют. Он съеживается, как котлета в забегаловке.
— Я.., я.., я… — лепечет он.
— Не ты один, конечно, — киваю я. — На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. — Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу:
— “Подделка карается пожизненной каторгой”. Слышишь, малыш? Тут так и написано — “пожизненной”. Это тебе о чем-нибудь говорит?
Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.
— Не знаю, о чем это вы, — упрямо заявляет он. Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул.
Попробуем теперь зайти с другой стороны.
— Пожизненная каторга, Три Гроша, — штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например.
Как считаешь?
— А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.
Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша — всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают “роллс-ройсы”, и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.
— Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.
Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.
— Мертв?! — восклицает он.
Что исчерпывающе доказывает — для меня, по крайней мере, — о смерти Компера он не знал.
— Мертв… — обалдело повторяет он.
— Именно, — подтверждаю я. — Причем заметь: погиб он из-за тебя.
Сигнализация-то к тебе ведет — скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня вот и представили ему счет.
Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, — не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, — интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.
— Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, — заключаю я. — Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.
Ноги его не держат — он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мной пессимистическую картину.
— Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну кому надо пару словечек.
— Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.
— Что за поездки? Куда?
Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. “Поездки…” — задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.
Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихся на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро.
С верхних полок ему на голову сыплется посуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30