п. Все в упадке: и дом, и скотный двор, и службы, все требует коренного, серьезного ремонта.
Целое лето кипит в доме работа. Помещик перебрался на одну половину дома, а другую предоставил в распоряжение плотников и маляров. С зарею раздается стук топоров, пение песен, а из отворенных окон валит едкая пыль. Плотники подняли полы и рубят новые накаты, кровельщики влезли на крышу, звенят железными листами, вбивают гвозди. На днях приедут штукатуры и маляры – и ад будет в полной форме. У детей с утра до вечера головки болят; днем в хорошую погоду они на воздухе, в саду, но в дождь приюта найти не могут.
– Надо же примириться с этим, – утешает помещик, – ведь мы не на один год устраиваемся!
Но что всего чувствительнее – уходит масса денег, и нет уверенности, что они уходят производительно. Не успели покончить одну работу, как в перспективе уже виднеется другая. И все такие работы, которые представляют только безвозвратную трату. Везде – подлость, мерзость, обман. Плотники работают кое-как, маляры на целую неделю запоздали. Помещик за всем смотрит сам, но его обманывают в глаза. Он и понимает, что его обманывают, но что-то в этом обмане есть такое, чего он раскрыть и объяснить не может. Приходится махнуть рукой и сказать себе: "Ах, хоть бы поскорее кончилось!"
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний раз сеяли озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю на план и разбил на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером на том месте, где было старое озимое.
– А впереди у меня будет паровое поле, которое я летом приготовлю под озимь, – толкует он топографу: – надо не сразу, а постепенно работать.
– Поспешность потребна только блох ловить! – развязно откликается топограф.
– Гм… блох… да! – задумчиво вторит, ему хозяин и, обращаясь к старосте, спрашивает: – Давно ли со скотного двора навоза не вывозили?
– Да года два уже не возим: скотина по уши в грязи стоит.
– Ну, видишь ли, хоть скота у меня и немного, но так как удобрение два года копилось, то и достаточно будет под озимь! А с будущей осени заведу скота сколько следует, и тогда уж…
Осмотревши поля, едет на беговых дрожках в лес. То там куртинка, то тут. Есть куртинки частые, а есть и редичь. Лес, по преимуществу, дровяной – кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но, в совокупности, десятин с сотню наберется.
– В случае надобности, можно будет и тово… – нашептывает ему тайный голос.
А староста точно слышит этот голос и говорит:
– Вот эту куртинку старый барин еще с осени собирался продать.
– С осени? – машинально вторит помещик.
– Точно так. Мне, говорит, она не к месту, а между тем за нее хорошие деньги дадут. Березняк здесь крупный, стеколистый; саженей сто швырка с десятины наберется.
– Гм… однако ж!
Осмотревши лес, едут на пустоша.
– Вот на этой пустоши бывает трава, мужички даже исполу с охотой берут. Болотце вон там в уголку, так острец растет, лошади его едят. А вот в Лисьей-Норе – там и вовсе ничего не растет: ни травы, ни лесу. Продать бы вам, сударь, эту пустошь!
– А мы попробуем обработать ее.
– Как ее обработаешь! Земля в ней как камень скипелась, лишаями поросла. Тронуть ее, так все сохи переломаешь, да и навозу она пропасть сожрет. А навоз-то за пять верст возить нужно.
– А сколько за нее дадут, если продать?
– Рублей сто дадут, кому нужно.
– Помилуй! в ней с лишком сорок десятин!
– Какая земля, такая и цена. И сто рублей на дороге не валяются. Со стами-то рублями мужичок все хозяйство оборудует, да еще останется.
Невесело возвращаться домой с такими результатами, а дома барыня чуть не плачет.
– Помилуй! – жалуется она, – когда же ты навоз вывозить велишь? ведь коровы по уши в грязи вязнут.
– Погоди, душа моя, дай отсеяться с яровым.
– Нечего годить; скоро мы совсем без молока будем. Двадцать коров на дворе, а для дома недостает. Давеча Володя сливок просит, послала на скотную – нет сливок; принесли молока, да и то жидкого.
– Должно быть, прислуга…
– Помилуй! в деревне жить, да прислуге в молоке отказывать! Известно, по бутылке на человека берут. Шесть человек – шесть бутылок.
– Однако!
– Нет, это коровы такие… Одна корова два года ялова ходит, чайную чашечку в день доит; коров с семь перестарки, остальные – запущены. Всех надо на мясо продать, все стадо возобновить, да и скотницу прогнать. И быка другого необходимо купить – теперешнего коровы не любят.
– А я надеялся постепенно усовершенствовать стадо. Конечно, нужно и прикупить, да не все же вдруг…
Заранее принятые решения оказываются построенными на песке. Действительность представляется в таком виде: стройка валится; коровы запущены, – не дают достаточно молока даже для продовольствия; прислуга, привезенная из города, извольничалась, а глядя на нее, и местная прислуга начинает пошаливать; лошади тощи, никогда не видят овса. Даже пойла хорошего нет, потому что единственный в усадьбе пруд с незапамятных времен не чищен ("Вот осенью вычищу – сколько я из него наилку на десятины вывезу!" – мечтает барин). Все надо припасти и исправить разом, как бы по мановению волшебства, потому что в жизнестроительстве все подробности связаны: запусти одни – и все остальное в упадок придет. Малейшая оплошность, словно червоточина, проникнет всюду и все заботы приведет к нулю. Какая масса денег потребуется, чтоб все это исполнить?? Где их взять?
Но помещик недаром называет себя убежденным. Он принимает героическое решение и откладывает добрую часть капитала на хозяйственные реформы. Для деревенской жизни ему за глаза достаточно процентов с остальной части капитала ("масло свое, живность своя, хлеб свой", и т. д.). Настоящего севооборота он, конечно, не дождется раньше трех лет, но зато к тому времени у него все будет готово, все начеку: и постройки, и стадо, и усовершенствованные орудия – словом сказать, весь живой и мертвый сельскохозяйственный инвентарь. И на одной из пустошей он мечтает самостоятельный хуторок завести. Выстроить скотный двор и при нем небольшой флигелек для рабочих, с чистою комнатою на случай приезда. Прудок выроет, огородец разведет.
– Мы туда чай пить будем ездить, – сообщает он жене. – Это детям удовольствие доставит, а мы между тем присмотрим…
Через три года – хозяйство в полном ходу. Поля удобрены ("вон на ту десятину гуано положили"), клевер в обоих полях вскочил густо; стадо большое, больше ста голов (хороший хозяин не менее 1 1/3 штуки на десятину пашни держит);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Целое лето кипит в доме работа. Помещик перебрался на одну половину дома, а другую предоставил в распоряжение плотников и маляров. С зарею раздается стук топоров, пение песен, а из отворенных окон валит едкая пыль. Плотники подняли полы и рубят новые накаты, кровельщики влезли на крышу, звенят железными листами, вбивают гвозди. На днях приедут штукатуры и маляры – и ад будет в полной форме. У детей с утра до вечера головки болят; днем в хорошую погоду они на воздухе, в саду, но в дождь приюта найти не могут.
– Надо же примириться с этим, – утешает помещик, – ведь мы не на один год устраиваемся!
Но что всего чувствительнее – уходит масса денег, и нет уверенности, что они уходят производительно. Не успели покончить одну работу, как в перспективе уже виднеется другая. И все такие работы, которые представляют только безвозвратную трату. Везде – подлость, мерзость, обман. Плотники работают кое-как, маляры на целую неделю запоздали. Помещик за всем смотрит сам, но его обманывают в глаза. Он и понимает, что его обманывают, но что-то в этом обмане есть такое, чего он раскрыть и объяснить не может. Приходится махнуть рукой и сказать себе: "Ах, хоть бы поскорее кончилось!"
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний раз сеяли озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю на план и разбил на шесть участков, по числу полей. Оказывается, что в каждом поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером на том месте, где было старое озимое.
– А впереди у меня будет паровое поле, которое я летом приготовлю под озимь, – толкует он топографу: – надо не сразу, а постепенно работать.
– Поспешность потребна только блох ловить! – развязно откликается топограф.
– Гм… блох… да! – задумчиво вторит, ему хозяин и, обращаясь к старосте, спрашивает: – Давно ли со скотного двора навоза не вывозили?
– Да года два уже не возим: скотина по уши в грязи стоит.
– Ну, видишь ли, хоть скота у меня и немного, но так как удобрение два года копилось, то и достаточно будет под озимь! А с будущей осени заведу скота сколько следует, и тогда уж…
Осмотревши поля, едет на беговых дрожках в лес. То там куртинка, то тут. Есть куртинки частые, а есть и редичь. Лес, по преимуществу, дровяной – кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но, в совокупности, десятин с сотню наберется.
– В случае надобности, можно будет и тово… – нашептывает ему тайный голос.
А староста точно слышит этот голос и говорит:
– Вот эту куртинку старый барин еще с осени собирался продать.
– С осени? – машинально вторит помещик.
– Точно так. Мне, говорит, она не к месту, а между тем за нее хорошие деньги дадут. Березняк здесь крупный, стеколистый; саженей сто швырка с десятины наберется.
– Гм… однако ж!
Осмотревши лес, едут на пустоша.
– Вот на этой пустоши бывает трава, мужички даже исполу с охотой берут. Болотце вон там в уголку, так острец растет, лошади его едят. А вот в Лисьей-Норе – там и вовсе ничего не растет: ни травы, ни лесу. Продать бы вам, сударь, эту пустошь!
– А мы попробуем обработать ее.
– Как ее обработаешь! Земля в ней как камень скипелась, лишаями поросла. Тронуть ее, так все сохи переломаешь, да и навозу она пропасть сожрет. А навоз-то за пять верст возить нужно.
– А сколько за нее дадут, если продать?
– Рублей сто дадут, кому нужно.
– Помилуй! в ней с лишком сорок десятин!
– Какая земля, такая и цена. И сто рублей на дороге не валяются. Со стами-то рублями мужичок все хозяйство оборудует, да еще останется.
Невесело возвращаться домой с такими результатами, а дома барыня чуть не плачет.
– Помилуй! – жалуется она, – когда же ты навоз вывозить велишь? ведь коровы по уши в грязи вязнут.
– Погоди, душа моя, дай отсеяться с яровым.
– Нечего годить; скоро мы совсем без молока будем. Двадцать коров на дворе, а для дома недостает. Давеча Володя сливок просит, послала на скотную – нет сливок; принесли молока, да и то жидкого.
– Должно быть, прислуга…
– Помилуй! в деревне жить, да прислуге в молоке отказывать! Известно, по бутылке на человека берут. Шесть человек – шесть бутылок.
– Однако!
– Нет, это коровы такие… Одна корова два года ялова ходит, чайную чашечку в день доит; коров с семь перестарки, остальные – запущены. Всех надо на мясо продать, все стадо возобновить, да и скотницу прогнать. И быка другого необходимо купить – теперешнего коровы не любят.
– А я надеялся постепенно усовершенствовать стадо. Конечно, нужно и прикупить, да не все же вдруг…
Заранее принятые решения оказываются построенными на песке. Действительность представляется в таком виде: стройка валится; коровы запущены, – не дают достаточно молока даже для продовольствия; прислуга, привезенная из города, извольничалась, а глядя на нее, и местная прислуга начинает пошаливать; лошади тощи, никогда не видят овса. Даже пойла хорошего нет, потому что единственный в усадьбе пруд с незапамятных времен не чищен ("Вот осенью вычищу – сколько я из него наилку на десятины вывезу!" – мечтает барин). Все надо припасти и исправить разом, как бы по мановению волшебства, потому что в жизнестроительстве все подробности связаны: запусти одни – и все остальное в упадок придет. Малейшая оплошность, словно червоточина, проникнет всюду и все заботы приведет к нулю. Какая масса денег потребуется, чтоб все это исполнить?? Где их взять?
Но помещик недаром называет себя убежденным. Он принимает героическое решение и откладывает добрую часть капитала на хозяйственные реформы. Для деревенской жизни ему за глаза достаточно процентов с остальной части капитала ("масло свое, живность своя, хлеб свой", и т. д.). Настоящего севооборота он, конечно, не дождется раньше трех лет, но зато к тому времени у него все будет готово, все начеку: и постройки, и стадо, и усовершенствованные орудия – словом сказать, весь живой и мертвый сельскохозяйственный инвентарь. И на одной из пустошей он мечтает самостоятельный хуторок завести. Выстроить скотный двор и при нем небольшой флигелек для рабочих, с чистою комнатою на случай приезда. Прудок выроет, огородец разведет.
– Мы туда чай пить будем ездить, – сообщает он жене. – Это детям удовольствие доставит, а мы между тем присмотрим…
Через три года – хозяйство в полном ходу. Поля удобрены ("вон на ту десятину гуано положили"), клевер в обоих полях вскочил густо; стадо большое, больше ста голов (хороший хозяин не менее 1 1/3 штуки на десятину пашни держит);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121