— Только так я могу ответить на твой вопрос и лишь такое оправдание считаю подходящим.
— Но тогда, — проговорила леди О'Мой, вновь охваченная ужасом, ибо теперь она понимала все, — если это откроется — Теренс, что с тобой будет?
Он медленно подошел к ней. Ясно осознавая теперь, что от ответственности не уйти, сэр Теренс почувствовал даже некоторое облегчение и отчасти успокоился.
— Все должно быть открыто, — тихо сказал он. — Ради всех, кого это коснулось, все должно быть...
— О нет, нет! — Поднявшись, она в страхе схватила его за руки.
— Они могут и не узнать правды.
— Нет, не могут, моя дорогая, — ответил О'Мой, погладив прижавшуюся к его груди ее белокурую головку. — Они должны ее узнать. Я об этом позабочусь.
— Ты? Ты?! — Глядя на него широко раскрывшимися глазами, Юна всхлипнула и, борясь с душившими ее рыданиями, закричала: — О нет, Теренс, нет! Ты не можешь! Ты не можешь! Ты ничего не должен говорить — ради меня, Теренс, если ты меня любишь!
— Ради чести я должен это сделать и ради Сильвии и Тремейна, которым я...
— Ради меня не надо, Теренс, — остановила его Сильвия.
Он посмотрел на нее, затем на Тремейна.
— А ты, Нед, что скажешь ты?
— Нед не может желать... — начала Юна.
— Пожалуйста, позволь ему говорить за себя, дорогая, — прервал ее О'Мой.
— Что я могу сказать? — почти сердито ответил Тремейн. — Как я могу что-то советовать? Да я и не знаю, что в этой ситуации вообще может считаться советом. Ты отдаешь себе отчет в том, что тебя ждет, если ты сознаешься?
— Полностью, и единственное, чего я хотел бы избежать, — это презрения людей, которое я заслужил. Но ведь оно неизбежно, Нед?
— Я не уверен. Думаю, многие поймут тебя, а понимание рождает сочувствие. Факты, ставшие тебе известными в тот момент, выглядели просто неопровержимо. Наказание, которое тебя ожидает, конечно, будет очень тяжелым, но ты уже так страдал, что едва ли оно заставит страдать тебя еще сильнее, независимо от того, каким будет приговор. Нет, я все-таки не берусь давать рецепты! Эта проблема слишком сложна для меня. К тому же следует подумать и о Юне. У тебя ведь есть долг и перед ней, и если ты будешь хранить молчание, возможно, это будет лучше всего. На нас ты можешь положиться.
— Конечно, конечно, — поддержала его Сильвия.
О'Мой взглянул на них грустно и улыбнулся сквозь выступившие на его глазах слезы.
— Наверное, еще не существовало на свете человека, которого бы судьба одарила такими благородными друзьями, но который был бы так мало их достоин, — медленно сказал он. — Своим великодушием вы делаете мое состояние совершенно невыносимым. Однако не все зависит лишь от моего молчания, Нед. Что, если провост, ведущий сейчас расследование, выяснит, как все было на самом деле?
— Он не сможет выяснить всего, что необходимо, чтобы признать тебя виновным.
— Почему ты в этом так уверен? А если сможет? Если это произойдет, в каком тогда положении я окажусь? Пойми, Нед, я должен сам прийти с повинной, пока кто-нибудь другой не разоблачил меня. Это единственный теперь для меня способ спасти остатки чести.
Они и сами не заметили, как опять перешли на «ты». В дверь постучали, вошел Маллинз и сообщил, что лорд Веллингтон спрашивает сэра Теренса.
— Он ожидает вас в вашем кабинете, сэр Теренс.
— Скажите его светлости, что я сейчас буду.
Маллинз исчез за дверью, а О'Мой стал готовиться последовать за ним. Он мягко освободился от обвивших его рук жены.
— Мужайся, моя дорогая, — сказал сэр Теренс. — Веллингтон, возможно, проявит ко мне больше милосердия, чем я того заслуживаю.
— Ты собираешься рассказать ему обо всем? — с трудом произнесла она.
— Конечно, любовь моя. Что мне еще остается делать? Но раз вы с Недом простили меня, все остальное не имеет особого значения.
О'Мой нежно поцеловал ее и посмотрел на стоявших рядом Сильвию и Тремейна.
— Успокойте ее, — попросил он и быстро вышел.
В своем кабинете О'Мой застал не только лорда Веллингтона, но и полковника Гранта и, увидев их серьезные холодные лица, подумал, что каким-то загадочным образом им, похоже, уже стали известны все роковые подробности той ночи.
Веллингтон в сером сюртуке и высоких сапогах неподвижно стоял у стола, держа в сложенных за спиной руках кнут и шляпу-двууголку.
— А, О'Мой, — сухо сказал он, — я хотел обсудить с вами кое-что перед тем, как отправиться в Лиссабон. — Веллингтон говорил резко и отрывисто.
— Вероятно, сэр, будет лучше, если вы сначала прочитаете письмо, которое я для вас приготовил, — ответил сэр Теренс и подошел к столу, где он оставил его час назад.
Его светлость молча взял письмо и, бросив короткий взгляд на О'Моя, сломал печать. В глубине комнаты у окна недвижно возвышалась рослая фигура Кохуна Гранта, его выразительное, обычно очень живое лицо сейчас было абсолютно непроницаемо.
— О, так это ваше прошение об отставке? Но вы не указали причин, вызвавших такое желание. — Он смотрел О'Мою прямо в глаза. — И в чем дело?
— В том, — ответил сэр Теренс, — что я предпочел подать его сам, не дожидаясь, пока меня об этом попросят.
Он был очень бледен, однако выдержал тяжелый взгляд командующего.
— Может быть, вы объясните более внятно, в чем, собственно, дело? — холодно произнес Веллингтон.
— Во-первых, — сказал О'Мой, — это я убил Самовала. А поскольку вы, ваша светлость, были свидетелем того, что произошло потом, то понимаете, что это меньшая часть моего преступления.
Веллингтон вскинул голову.
— Так! — сказал он. — Хм! Прошу прощения, Грант, за то, что не поверил вам. — И снова обратился к О'Мою: — Ну, — его голос звучал резко и сурово, — и вам больше нечего добавить?
— Ничего такого, что вы, милорд, посчитали бы важным, — ответил О'Мой, и некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— О'Мой, — наконец произнес Веллингтон более мягко, — я знаю вас уже пятнадцать лет, и мы были друзьями. Сложившиеся между нами отношения взаимной приязни и понимания стали такими, что однажды вы ради меня чуть было не погубили себя — я, конечно, имею в виду дело сэра Харри Баррарда, которое невозможно забыть. Все эти годы я знал вас как безупречно честного джентльмена, которому доверился бы, даже если больше никому вокруг не мог бы верить. И вот вы стоите передо мной и признаетесь в самом бесчестном, самом позорном преступлении среди тех, что когда-либо вменялись в вину британскому офицеру, и говорите, что не имеете никаких объяснений своему поведению. Или я никогда не знал вас, О'Мой, или я не понимаю вас сейчас. Кто же вы на самом деле?
О'Мой поднял было руки, но тут же снова опустил их.
— Какие тут могут быть объяснения? — проговорил он. — Как может человек, который в прошлом был — как я надеюсь — в глазах всех, кто его знал, джентльменом, объяснить этот акт безумия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Но тогда, — проговорила леди О'Мой, вновь охваченная ужасом, ибо теперь она понимала все, — если это откроется — Теренс, что с тобой будет?
Он медленно подошел к ней. Ясно осознавая теперь, что от ответственности не уйти, сэр Теренс почувствовал даже некоторое облегчение и отчасти успокоился.
— Все должно быть открыто, — тихо сказал он. — Ради всех, кого это коснулось, все должно быть...
— О нет, нет! — Поднявшись, она в страхе схватила его за руки.
— Они могут и не узнать правды.
— Нет, не могут, моя дорогая, — ответил О'Мой, погладив прижавшуюся к его груди ее белокурую головку. — Они должны ее узнать. Я об этом позабочусь.
— Ты? Ты?! — Глядя на него широко раскрывшимися глазами, Юна всхлипнула и, борясь с душившими ее рыданиями, закричала: — О нет, Теренс, нет! Ты не можешь! Ты не можешь! Ты ничего не должен говорить — ради меня, Теренс, если ты меня любишь!
— Ради чести я должен это сделать и ради Сильвии и Тремейна, которым я...
— Ради меня не надо, Теренс, — остановила его Сильвия.
Он посмотрел на нее, затем на Тремейна.
— А ты, Нед, что скажешь ты?
— Нед не может желать... — начала Юна.
— Пожалуйста, позволь ему говорить за себя, дорогая, — прервал ее О'Мой.
— Что я могу сказать? — почти сердито ответил Тремейн. — Как я могу что-то советовать? Да я и не знаю, что в этой ситуации вообще может считаться советом. Ты отдаешь себе отчет в том, что тебя ждет, если ты сознаешься?
— Полностью, и единственное, чего я хотел бы избежать, — это презрения людей, которое я заслужил. Но ведь оно неизбежно, Нед?
— Я не уверен. Думаю, многие поймут тебя, а понимание рождает сочувствие. Факты, ставшие тебе известными в тот момент, выглядели просто неопровержимо. Наказание, которое тебя ожидает, конечно, будет очень тяжелым, но ты уже так страдал, что едва ли оно заставит страдать тебя еще сильнее, независимо от того, каким будет приговор. Нет, я все-таки не берусь давать рецепты! Эта проблема слишком сложна для меня. К тому же следует подумать и о Юне. У тебя ведь есть долг и перед ней, и если ты будешь хранить молчание, возможно, это будет лучше всего. На нас ты можешь положиться.
— Конечно, конечно, — поддержала его Сильвия.
О'Мой взглянул на них грустно и улыбнулся сквозь выступившие на его глазах слезы.
— Наверное, еще не существовало на свете человека, которого бы судьба одарила такими благородными друзьями, но который был бы так мало их достоин, — медленно сказал он. — Своим великодушием вы делаете мое состояние совершенно невыносимым. Однако не все зависит лишь от моего молчания, Нед. Что, если провост, ведущий сейчас расследование, выяснит, как все было на самом деле?
— Он не сможет выяснить всего, что необходимо, чтобы признать тебя виновным.
— Почему ты в этом так уверен? А если сможет? Если это произойдет, в каком тогда положении я окажусь? Пойми, Нед, я должен сам прийти с повинной, пока кто-нибудь другой не разоблачил меня. Это единственный теперь для меня способ спасти остатки чести.
Они и сами не заметили, как опять перешли на «ты». В дверь постучали, вошел Маллинз и сообщил, что лорд Веллингтон спрашивает сэра Теренса.
— Он ожидает вас в вашем кабинете, сэр Теренс.
— Скажите его светлости, что я сейчас буду.
Маллинз исчез за дверью, а О'Мой стал готовиться последовать за ним. Он мягко освободился от обвивших его рук жены.
— Мужайся, моя дорогая, — сказал сэр Теренс. — Веллингтон, возможно, проявит ко мне больше милосердия, чем я того заслуживаю.
— Ты собираешься рассказать ему обо всем? — с трудом произнесла она.
— Конечно, любовь моя. Что мне еще остается делать? Но раз вы с Недом простили меня, все остальное не имеет особого значения.
О'Мой нежно поцеловал ее и посмотрел на стоявших рядом Сильвию и Тремейна.
— Успокойте ее, — попросил он и быстро вышел.
В своем кабинете О'Мой застал не только лорда Веллингтона, но и полковника Гранта и, увидев их серьезные холодные лица, подумал, что каким-то загадочным образом им, похоже, уже стали известны все роковые подробности той ночи.
Веллингтон в сером сюртуке и высоких сапогах неподвижно стоял у стола, держа в сложенных за спиной руках кнут и шляпу-двууголку.
— А, О'Мой, — сухо сказал он, — я хотел обсудить с вами кое-что перед тем, как отправиться в Лиссабон. — Веллингтон говорил резко и отрывисто.
— Вероятно, сэр, будет лучше, если вы сначала прочитаете письмо, которое я для вас приготовил, — ответил сэр Теренс и подошел к столу, где он оставил его час назад.
Его светлость молча взял письмо и, бросив короткий взгляд на О'Моя, сломал печать. В глубине комнаты у окна недвижно возвышалась рослая фигура Кохуна Гранта, его выразительное, обычно очень живое лицо сейчас было абсолютно непроницаемо.
— О, так это ваше прошение об отставке? Но вы не указали причин, вызвавших такое желание. — Он смотрел О'Мою прямо в глаза. — И в чем дело?
— В том, — ответил сэр Теренс, — что я предпочел подать его сам, не дожидаясь, пока меня об этом попросят.
Он был очень бледен, однако выдержал тяжелый взгляд командующего.
— Может быть, вы объясните более внятно, в чем, собственно, дело? — холодно произнес Веллингтон.
— Во-первых, — сказал О'Мой, — это я убил Самовала. А поскольку вы, ваша светлость, были свидетелем того, что произошло потом, то понимаете, что это меньшая часть моего преступления.
Веллингтон вскинул голову.
— Так! — сказал он. — Хм! Прошу прощения, Грант, за то, что не поверил вам. — И снова обратился к О'Мою: — Ну, — его голос звучал резко и сурово, — и вам больше нечего добавить?
— Ничего такого, что вы, милорд, посчитали бы важным, — ответил О'Мой, и некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— О'Мой, — наконец произнес Веллингтон более мягко, — я знаю вас уже пятнадцать лет, и мы были друзьями. Сложившиеся между нами отношения взаимной приязни и понимания стали такими, что однажды вы ради меня чуть было не погубили себя — я, конечно, имею в виду дело сэра Харри Баррарда, которое невозможно забыть. Все эти годы я знал вас как безупречно честного джентльмена, которому доверился бы, даже если больше никому вокруг не мог бы верить. И вот вы стоите передо мной и признаетесь в самом бесчестном, самом позорном преступлении среди тех, что когда-либо вменялись в вину британскому офицеру, и говорите, что не имеете никаких объяснений своему поведению. Или я никогда не знал вас, О'Мой, или я не понимаю вас сейчас. Кто же вы на самом деле?
О'Мой поднял было руки, но тут же снова опустил их.
— Какие тут могут быть объяснения? — проговорил он. — Как может человек, который в прошлом был — как я надеюсь — в глазах всех, кто его знал, джентльменом, объяснить этот акт безумия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68