Рассказ
Про Цилю Кестен можно было сказать, что у нее в жизни были только
две вещи: сын Уринька и балалайка.
Что же касается ее мужа Арнольда Танцмана, то их отношения кати-
лись, как по хорошо накатанной дороге, которую, однако, если не утрам-
бовывать ежедневно, потом уже не заровнять.
Вместе с тем Циля Кестен была доброй знакомой разных знаменитостей,
таких, как Марсель Рубин, композитор, бежавший из Германии в Мексику,
Герман Брох, который добрался до Америки, и таких знаменитых женщин,
как Милена Ясенская, которой спастись не удалось (об этом Циля узнала
спустя много лет), и как Гертруда Краус, которая тоже приехала в Па-
лестину. Благодаря ей Циля появилась однажды на сцене, хоть и не сто-
личной, на столичную у нее бы не хватило таланта. До сего дня у Цили
длинные волосы, кудрявые, перевитые множеством ленточек.
С той же минуты, как Уринька родился, Циле стало ясно, что другого
такого не сыскать на всем белом свете. Но Танцман говорил, что младе-
нец слишком много кричит, и по этой причине Циля полночи, а то и всю
ночь носила Уриньку на руках. Танцман, однако, был против этого, пос-
кольку в руководстве по уходу за новорожденными было сказано, что это
запрещенный прием. При этом сам Танцман спал глубоким сном праведника
и, подобно праведникам, просыпался в положенное время. Поэтому все
как-то обходилось.
Когда Танцман придирался, Циля говорила ему: "Может, он просто го-
лоден". Но Танцман утверждал, что согласно книге младенца следует кор-
мить в определенные часы и строго определенными порциями, и все тут.
"Может, у меня мало молока", - говорила Циля, но Танцман сообщал,
что автор, известный немецкий педиатр, установил, что, если женщина не
отрывает ребенка от груди в течение десяти минут, значит, у нее доста-
точно молока и нет необходимости в прикорме, который может только пов-
редить.
Книгу Танцман высмотрел в букинистическом магазине, где были в ос-
новном книги на немецком. Выжившие после холокоста и добравшиеся до
Палестины бывшие жители Германии, Австрии и Чехии приезжали с ящиками
книг, но без гроша в кармане. В точности как Эльза: Циля поехала ее
проведать в Иерусалим, но, как только увидела, в ужасе побежала в бли-
жайшую лавку за продуктами.
Иногда Циля находила в себе что-то, что было в ней глубоко запрята-
но, подобно осколкам, застрявшим в теле соседа, господина Цахора. Го-
ворили, что врачи пользуются магнитом для извлечения из господина Ца-
хора кусочков металла и что зимой его мучают боли и лицо становится
темным, как сумерки сразу после заката. Она осмеливалась сказать Танц-
ману, что такого, как Уринька, не сыскать на всем белом свете. Но
Танцман стоял на своем:
- Он всего-навсего маленькая пискля, орет каждую ночь, как мартовс-
кий кот. - В голосе его был металл.
Но иногда у Цили доставало духу сказать ему шепотом:
- Может, он просто голоден, может, у меня мало молока.
В ответ на это раздавались звуки, какие бывают, когда по железу бь-
ют железом; от этого пронзительного скрежета у Цили звенело в ушах.
Танцман заявлял:
- Я тебе уже все говорил, и кроме того, необходимо внимательно изу-
чить то, о чем так подробно пишется в руководстве по воспитанию детей
(эта книга была им куплена в том же букинистическом), - если не начать
с первых дней после рождения, то у нас вырастет преступник, такой же,
какой была Циля Кестен, пока я не подобрал ее на улице и не женился на
ней, что, возможно, было моей ошибкой.
Циля не относилась к этому серьезно - у Танцмана каждый второй был
преступником, особенно если тот играл или пел на улице или даже в ка-
фе, как это когда-то делала она сама. Естественно, и Эльза, с его точ-
ки зрения, была преступницей, доказательство тому - Господь наказал ее
и забрал у нее сына.
- Неправда, - прошептала Циля (люди уже стали забывать, каким силь-
ным и звонким был некогда ее голос), - у него был туберкулез.
Но Танцман крикнул:
- А кто послал ему туберкулез? Разве не Господь? Кто же тогда?
Поэтому, когда Циля ездила в Иерусалим навещать Эльзу, она говорила
Танцману, что едет покупать новые струны для своей балалайки, чему
Танцман не мог воспротивиться, поскольку в брачном контракте, заверен-
ном нотариусом, доктором Вайксельбаумом, был специально оговоренный
пункт относительно игры на балалайке, а Танцман был "человек солидный,
человек слова", как он сам о себе любил говорить. В конце концов, это
он настоял на заключении контракта.
Циля была крохотулей с круглым, плоским, как у эскимоски, лицом.
Скулы ее были плотно обтянуты кожей, тонкой и розовой, как кожура пер-
сика, прозрачной, как москитная сетка, защищавшая Уриньку от комаров и
мух; вблизи можно было разглядеть тончайшие переплетения сосудов,
проступавших сквозь кожу. Носик у нее был пуговкой, а в ее фарфоро-
во-голубых глазках искрился свет.
Веселая по натуре, она больше всего на свете любила музыку. Когда
Танцмана не было дома, она клала младенца на коврик в большой комнате
и слушала пластинки, одну за другой, пока у нее не начинала болеть ру-
ка оттого, что она крутила ручку патефона.
После рождения Уриньки она заметно растолстела, но походка у нее
осталась легкой и стремительной. Теперь Циля напоминала катящийся ша-
рик, и становилось ясно, что на сцене ей уже не танцевать. Но это было
и не так важно. Во-первых, Циля была к тому же певицей, а во-вторых, в
ее контракте с Танцманом значился пункт, запрещающий ей появляться на
сцене. Сначала Танцман называл ее Цилей, как все вокруг, потом Цецили-
ей, и, когда ее друзья слышали, как он ее величает, ей делалось нелов-
ко.
Танцман был невелик ростом, однако рядом с Цилей выглядел молодым
гладкоствольным деревцем, из тех, что сажают у ворот и чью листву са-
довник выстригает полукругом или трапецией. Таким он казался из-за во-
лос, росших обильно во все стороны, прямых, густых и буйных. Если он
забывал надевать на ночь черную сеточку, его волосы утром делались по-
хожими на булавки, торчащие из подушечек для шитья.
У Танцмана были ввалившиеся щеки, его глаза непримиримо взирали на
мир из затененных щелей. Его заостренное лицо было в беспрестанном
движении, а красноватые губы, проступающие из-под жидких, будто углем
нарисованных усов, были в таком явном противоречии со всем его обли-
ком, что прочитывались на лице как знак вопроса.
Сначала Циля называла его Лисенком.
- Но не потому, что ты похож на лиса, - объясняла она, - а потому,
что тебе удалось поймать глупую гусыню. - Но тут же отступала от своих
слов: - Вообще-то это не очень подходит, потому что ты не растерзал
ее.
1 2 3 4