если не ошибаюсь, его киль бороздит более спокойные воды Индийскго океана.
А его капитан – храбрый дружелюбный Шеннон! Он тоже на другом месте, где заботы о пароходе и атлантические бури его больше не тревожат.
Но о нем не забыли. И многие, читая эти строки, вспомнят его; у многих нью-йоркцев сердца забьются при воспоминании об этом отплытии.
Хотя толпа собралась на американской почве, в ней почти не встречались американцы. Физиономии были европейские, в основном тевтонского типа, хотя с ними смешивались латинские. Рядом с северянином немцем, с его светлой кожей и огромными рыжими усами, стоял смуглый уроженец Дуная; а дальше еще более смуглый сын Италии, со сверкающими черными глазами и блестящей черной шевелюрой. Тут и там было много французов того доблестного класса ouvrier (Рабочие, фр. – Прим. перев.), который за год до этого и через два года после вышел на баррикады Парижа.
Лишь изредка встречалось американское лицо или слышались слова на английском языке – произносил их зевака, случайно оказавшийся на этом месте.
В основном толпа состояла из других людей – тех, кто пришел сюда не просто из любопытства. Были здесь и женщины – молодые девушки, светловолосые, голубоглазые, вспоминающие свой родной Рейн; и другие, южанки,с более темной кожей, но с такими же прекрасными лицами.
Большинство пассажиров кают – а других на «кунардах» не бывает – поднялись на верхнюю палубу, как обычно при отплытии. Вполне естественно желание посмотреть, как убирают трап – разрезают последнюю нить, связывающую с землей, на которой они жили и испытывали самые разные чувства.
Какие бы чувства – печали или радости – они ни испытывали, все с любопытством разглядывали море лиц, собравшихся на пристани.
Стоя на палубе семейными группами или выстроившись в ряд у поручня, они спрашивали друг друга, в чем причина такого большого собрания и кто эти люди, составляющие толпу.
Всем было очевидно, что собрались не американцы; столь же очевидно, что собравшиеся не уплывают на пароходе. У них не было багажа, хотя, конечно, его уже могли отнести на борт. Но большинство было из того класса, представители которого не плавают на «кунардах». К тому же никаких знаков прощания, никто не обнимается, не пожимает руки, как бывает, если друзья уплывают за море. Они не на той стороне Атлантики.
Стояли они тесными группами, мужчины курили сигары, а многие – большие пенковые трубки, серьезно разговаривали друг с другом или более оживленно – с женщинами. Толпа серьезная, хотя и оживленная.
Очевидно, привлекал их не пароход. Большинство смотрело в сторону от него, бросало вопросительные взгляды на пристань, как будто ожидало кого-то с этого направления.
– Кто они? – спрашивали друг друга пассажиры.
Джентльмен, который как будто все знал – такой всегда находится, – охотно делился информацией.
– Это беженцы, – говорил он. – Французы, немцы, поляки и все прочие, изгнанные сюда после последней революции в Европе.
– Они возвращаются? – спросил один из тех, кто заинтересовался полученными сведениями.
– Наверно, некоторые, – ответил первый говорящий. – Хотя не на пароходе, – добавил он. – Бедняги не могут себе это позволить.
– Тогда зачем они здесь?
– Уплывают их предводители. Один из них, по имени Мейнард, прославился в последней мексиканской войне.
– О, капитан Мейнард! Но он не один из них! Он не иностранец.
– Нет. Но иностранцами было большинство его людей, которыми он командовал в Мексике. Поэтому они и выбрали его своим предводителем.
– Капитан Мейнард, должно быть, глупец, – вмешался третий. – Восстание в Европе не имеет никаких шансов на успех. Он только сует свою шею в петлю. Разве американцы принимают участие в этом движении?
Тот, кто обладал особыми сведениями, считал, что нет.
Считал он верно, и это не делает чести его стране – судя по его речи, эта страна могла быть только «Штатами».
В этом кризисе, который мог принести Европе свободу, единственным американским участником-добровольцем был Мейнард; и он был американским ирландцем! Тем не менее этой великой стране – жизни среди ее народа и изучению ее институтов свободы – обязан он вдохновением, которое сделало его таким пылким сторонником свободы.
Среди прислушивавшихся к разговору была группа из трех человек: мужчина лет пятидесяти, девушка едва ли четырнадцати и женщина – возраста среднего между ними.
Мужчина высокий, с наружностью и манерами, которые обычно называют аристократическими. Не строгий, скорее такой, который подходит под определение почтенного – это впечатление усиливалось почти белоснежными волосами, выбивавшимися из-под кромки его дорожной шляпы.
Девочка была интересным созданием. Все еще ребенок в детской одежде – в платье с короткими рукавами, с короткой юбкой, с волосами, распущенными по плечам.
Но фигура под одеждой свидетельствует о приближающейся зрелости; а обильные локоны, особенно красивые из-за своего глубокого богатого цвета, так и просятся под гребень и булавки.
Хотя трудно сопоставлять внешность пятидесятилетнего мужчины и четырнадцатилетней девочки, их явное сходство создавало представление об отце и дочери. Это впечатление подтверждала и поза: мужчина по-отечески держал девочку за руку.
Отношения между ними и женщиной были совсем иного толка, и чтобы определить это, достаточно было одного взгляда. Темная кожа женщины и «белый тюрбан» у нее на голове говорили о том, что она служанка.
Она стояла немного позади.
На разговор как будто обратил внимание только мужчина – девочку и служанку больше интересовали движения людей на пристани.
После окончания короткого разговора мужчина обратился к первому говорившему и полушепотом задал вопрос:
– Вы сказали,, что американцы не участвуют в движении. А разве капитан Мейнард не американец?
– Кажется, нет, – был ответ. – Он служил в американской армии; но я слышал, что он ирландец. Конечно, это ничего не говорит.
– Конечно, нет, – ответил джентльмен с внешностью аристократа. – Я спросил просто из любопытства.
Но любопытство, должно быть, немалое: немного отступив, мужчина достал записную книжку и сделал в ней какую-то запись, очевидно, касавшуюся предводителя революционеров.
Больше того, полученная информация явно усилила его любопытство к собравшейся внизу толпе.
Выпустив руку дочери и пройдя к поручню, он с интересом наблюдал за перемещениями толпы.
К этому времени собравшиеся пришли в явное возбуждение. Мужчины говорили громче и сильнее жестикулировали; некоторые вытаскивали часы и нетерпеливо смотрели на них. Скоро двенадцать – время отплытия парохода. Он уже дал сигнал, призывающий всех на борт.
Но вот разговоры и жестикуляция прекратились, толпа стихла, разговаривали только шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
А его капитан – храбрый дружелюбный Шеннон! Он тоже на другом месте, где заботы о пароходе и атлантические бури его больше не тревожат.
Но о нем не забыли. И многие, читая эти строки, вспомнят его; у многих нью-йоркцев сердца забьются при воспоминании об этом отплытии.
Хотя толпа собралась на американской почве, в ней почти не встречались американцы. Физиономии были европейские, в основном тевтонского типа, хотя с ними смешивались латинские. Рядом с северянином немцем, с его светлой кожей и огромными рыжими усами, стоял смуглый уроженец Дуная; а дальше еще более смуглый сын Италии, со сверкающими черными глазами и блестящей черной шевелюрой. Тут и там было много французов того доблестного класса ouvrier (Рабочие, фр. – Прим. перев.), который за год до этого и через два года после вышел на баррикады Парижа.
Лишь изредка встречалось американское лицо или слышались слова на английском языке – произносил их зевака, случайно оказавшийся на этом месте.
В основном толпа состояла из других людей – тех, кто пришел сюда не просто из любопытства. Были здесь и женщины – молодые девушки, светловолосые, голубоглазые, вспоминающие свой родной Рейн; и другие, южанки,с более темной кожей, но с такими же прекрасными лицами.
Большинство пассажиров кают – а других на «кунардах» не бывает – поднялись на верхнюю палубу, как обычно при отплытии. Вполне естественно желание посмотреть, как убирают трап – разрезают последнюю нить, связывающую с землей, на которой они жили и испытывали самые разные чувства.
Какие бы чувства – печали или радости – они ни испытывали, все с любопытством разглядывали море лиц, собравшихся на пристани.
Стоя на палубе семейными группами или выстроившись в ряд у поручня, они спрашивали друг друга, в чем причина такого большого собрания и кто эти люди, составляющие толпу.
Всем было очевидно, что собрались не американцы; столь же очевидно, что собравшиеся не уплывают на пароходе. У них не было багажа, хотя, конечно, его уже могли отнести на борт. Но большинство было из того класса, представители которого не плавают на «кунардах». К тому же никаких знаков прощания, никто не обнимается, не пожимает руки, как бывает, если друзья уплывают за море. Они не на той стороне Атлантики.
Стояли они тесными группами, мужчины курили сигары, а многие – большие пенковые трубки, серьезно разговаривали друг с другом или более оживленно – с женщинами. Толпа серьезная, хотя и оживленная.
Очевидно, привлекал их не пароход. Большинство смотрело в сторону от него, бросало вопросительные взгляды на пристань, как будто ожидало кого-то с этого направления.
– Кто они? – спрашивали друг друга пассажиры.
Джентльмен, который как будто все знал – такой всегда находится, – охотно делился информацией.
– Это беженцы, – говорил он. – Французы, немцы, поляки и все прочие, изгнанные сюда после последней революции в Европе.
– Они возвращаются? – спросил один из тех, кто заинтересовался полученными сведениями.
– Наверно, некоторые, – ответил первый говорящий. – Хотя не на пароходе, – добавил он. – Бедняги не могут себе это позволить.
– Тогда зачем они здесь?
– Уплывают их предводители. Один из них, по имени Мейнард, прославился в последней мексиканской войне.
– О, капитан Мейнард! Но он не один из них! Он не иностранец.
– Нет. Но иностранцами было большинство его людей, которыми он командовал в Мексике. Поэтому они и выбрали его своим предводителем.
– Капитан Мейнард, должно быть, глупец, – вмешался третий. – Восстание в Европе не имеет никаких шансов на успех. Он только сует свою шею в петлю. Разве американцы принимают участие в этом движении?
Тот, кто обладал особыми сведениями, считал, что нет.
Считал он верно, и это не делает чести его стране – судя по его речи, эта страна могла быть только «Штатами».
В этом кризисе, который мог принести Европе свободу, единственным американским участником-добровольцем был Мейнард; и он был американским ирландцем! Тем не менее этой великой стране – жизни среди ее народа и изучению ее институтов свободы – обязан он вдохновением, которое сделало его таким пылким сторонником свободы.
Среди прислушивавшихся к разговору была группа из трех человек: мужчина лет пятидесяти, девушка едва ли четырнадцати и женщина – возраста среднего между ними.
Мужчина высокий, с наружностью и манерами, которые обычно называют аристократическими. Не строгий, скорее такой, который подходит под определение почтенного – это впечатление усиливалось почти белоснежными волосами, выбивавшимися из-под кромки его дорожной шляпы.
Девочка была интересным созданием. Все еще ребенок в детской одежде – в платье с короткими рукавами, с короткой юбкой, с волосами, распущенными по плечам.
Но фигура под одеждой свидетельствует о приближающейся зрелости; а обильные локоны, особенно красивые из-за своего глубокого богатого цвета, так и просятся под гребень и булавки.
Хотя трудно сопоставлять внешность пятидесятилетнего мужчины и четырнадцатилетней девочки, их явное сходство создавало представление об отце и дочери. Это впечатление подтверждала и поза: мужчина по-отечески держал девочку за руку.
Отношения между ними и женщиной были совсем иного толка, и чтобы определить это, достаточно было одного взгляда. Темная кожа женщины и «белый тюрбан» у нее на голове говорили о том, что она служанка.
Она стояла немного позади.
На разговор как будто обратил внимание только мужчина – девочку и служанку больше интересовали движения людей на пристани.
После окончания короткого разговора мужчина обратился к первому говорившему и полушепотом задал вопрос:
– Вы сказали,, что американцы не участвуют в движении. А разве капитан Мейнард не американец?
– Кажется, нет, – был ответ. – Он служил в американской армии; но я слышал, что он ирландец. Конечно, это ничего не говорит.
– Конечно, нет, – ответил джентльмен с внешностью аристократа. – Я спросил просто из любопытства.
Но любопытство, должно быть, немалое: немного отступив, мужчина достал записную книжку и сделал в ней какую-то запись, очевидно, касавшуюся предводителя революционеров.
Больше того, полученная информация явно усилила его любопытство к собравшейся внизу толпе.
Выпустив руку дочери и пройдя к поручню, он с интересом наблюдал за перемещениями толпы.
К этому времени собравшиеся пришли в явное возбуждение. Мужчины говорили громче и сильнее жестикулировали; некоторые вытаскивали часы и нетерпеливо смотрели на них. Скоро двенадцать – время отплытия парохода. Он уже дал сигнал, призывающий всех на борт.
Но вот разговоры и жестикуляция прекратились, толпа стихла, разговаривали только шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90