Он позвал Дженни: ему необходимо было знать, где она и что с ней. И его желание исполнилось.
Он увидел, словно заглянув в незанавешенное окно, неуютную маленькую гостиную, тускло освещенную одной небольшой лампой. Дженни все в том же простом коричневом платье стояла возле дивана конского волоса, на котором, завернувшись в грязное розовое одеяло и еле превозмогая дремоту, зевала актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами, накрученными на папильотки. Было очень поздно, но Дженни все еще повторяла монологи Виолы, к явному неудовольствию другой актрисы. Чиверел слышал все, что они говорили, но голоса их звучали слабо и доносились откуда-то издалека.
Я понял вас: вы чересчур надменны…
Дженни произнесла это, чуть ли не стиснув зубы. Она устала, устала куда больше, чем та, другая; но она не позволяла себе в этом признаться. Ее глаза были расширены и блестели, а щеки ввалились. Она упрямо продолжала:
Но будь вы даже ведьмой, вы красивы.
Мой господин вас любит. Как он любит!
Будь вы красивей всех красавиц мира,
Такой любви не наградить нельзя.
Другая, проглотив зевок, подала реплику:
А как меня он любит? Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья…
И Дженни остановилась.
— Нет, неправильно. — Она явно была недовольна тем, как она произнесла эти слова.
— По-моему, звучит как должно, милая, — сказала другая с полнейшим равнодушием.
— Нет, неправильно. Теперь я вспомнила:
… Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья,
Вздох опаляет пламенем, а слезы
Подобны плодоносному дождю.
Она ждала, но ответной реплики не последовало.
— Ну же! — воскликнула она нетерпеливо. — Сара, пожалуйста!
— Ты знаешь, который теперь час? — спросила Сара. — Скоро два.
— Ну и что из того? — нетерпеливо ответила Дженни, но тут же добавила:
— Нет, нет, прости, Сара, милая. Я знаю, что ты устала. Но я должна повторить это еще раз. Ну, пожалуйста…
— “Он знает, что его я не люблю”, — и так далее и так далее, — “и это он понять давно бы должен” . — И Сара зевнула.
Люби я вас, как любит мой властитель,
С таким несокрушимым постоянством,
Мне был бы непонятен ваш отказ,
И в нем я не нашел бы смысла.
Дженни не просто читала стихи — теперь она оживала с каждым словом.
Да?
А что б вы сделали? —
подала реплику Сара.
Дженни продолжала:
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной…
Она замолчала и нахмурилась.
— Нет, не совсем так, родная моя, — сказал вдруг Чиверел, словно на репетиции. И вслед за этим совершилось еще одно маленькое чудо, как будто на короткий миг Дженни почувствовала его присутствие.
— Нет, неправильно, — сказала она и прочла весь монолог именно так, как Чиверелу хотелось услышать:
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной, слагал бы песни
О верной и отвергнутой любви
И распевал бы их в глухую полночь,
Кричал бы ваше имя, чтобы эхо
“Оливия!” холмам передавало:
Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы.
— Это надо мной пора бы сжалиться, — сварливо сказала Сара. — Продержала меня до такого часа! Да и что ты так тревожишься?
— Потому что я должна, я должна. Времени так мало.
Пока она говорила это, комнатка уже отдалилась от него и совсем потускнела, а голоса стихли до еле слышного шепота.
— Видно, вы с Джулианом все миловались, а не репетировали, — сказала Сара.
— Сара! — задохнулась Дженни.
— Да все про вас знают. Стены выболтали.
— Нет, Сара, не надо… пожалуйста, помолчи. Я начну снова — времени так мало…
Да, времени так мало; теперь освещенное окно было далеко и только мерцало, а строки, которые повторяла Дженни, казались призраками слов, трепетавшими в темноте:
…Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы…
Какое-то мгновение ему казалось, что он плывет в ночи высоко над городом, а ветер вздыхает: “Сжалились бы, сжалились бы”; но потом он прислонился головой к гладкой теплой стене и съехал вниз, и гладкая теплая стена превратилась в кресло.
9
На этот раз, наверное, из-за того, что Дженни тут не было, все стало проще и обыкновеннее: скромное, домашнее волшебство, совсем не такое, как ее. И началось все иначе. Чиверел бросил взгляд напротив, в нишу с высоким стеклянным шкафом, в котором среди прочих вещей лежала фехтовальная перчатка Дженни. Шкаф был там. Чиверел твердо сидел на месте — он никуда не плыл, в ушах смолкли барабаны батальонов Времени — и напряженно всматривался в стеклянные дверцы, где слабо отражался свет стенного бра у него над головой. Но вот отражение изменилось; оно приблизилось, приняло иные очертания и засветилось по-новому. Теперь это был уголок уютного бара ранневикторианской эпохи: начищенная бронза и олово, сверкающие краны, зеленовато-белые фарфоровые бочонки с джином, бутылки, полные огня и солнечного света. Толстый хозяин с крупным мясистым лицом и толстыми руками опирался на стойку красного дерева. По другую ее сторону расположился мистер Ладлоу в фиолетовом сюртуке и клетчатых брюках, а с ним рядом — потрепанного вида молодой человек в ворсистом котелке, сдвинутом на затылок. Они пили за здоровье друг друга. По-видимому, потрепанный молодой человек был местным журналистом.
— Значит, вы желали бы сказать примерно следующее. Постойте-ка… — Мистер Ладлоу на секунду задумался. — “Вслед за блестящим и неподражаемым дебютом мисс Вильерс и… э-э…”
Журналисту уже приходилось слышать нечто подобное.
— “И по особой просьбе многих достойнейших наших покровителей искусств”, — подсказал он.
— Вот именно. Запишите. Теперь дальше… э-э… “Мистер Ладлоу объявляет большое представление в бенефис мисс Вильерс в пятницу, девятого. Бенефициантка явится пред публикой в одной из своих любимейших ролей — в роли Виолы в “Двенадцатой ночи”, вместе с самим мистером Ладлоу в роли Мальволио и мистером Джулианом Напье в роли Герцога. В заключение представлен будет новейший уморительный фарс под названием “Взять их живыми”.
— А-га! — воскликнул хозяин чрезвычайно многозначительно.
— Еще по стаканчику, Джордж.
— А-га! — На сей раз смысл восклицания был иной, хозяин занялся приготовлением напитков.
— “С любезного разрешения полковника Баффера и так далее, — диктовал мистер Ладлоу, — оркестр Пятнадцатого драгунского полка будет исполнять в антрактах популярную музыку. Контрамарки не выдаются…”
— Записано, — сказал журналист, делая у себя заметки. — “Дворяне и джентри…”
— Разумеется. “Дворяне и джентри уже абонировали большое число мест, и публике рекомендуется заказывать билеты, не теряя времени”. Ну, вы знаете, как обычно.
— Да, само собой. Цены повышенные?
— Разумеется. “Идя навстречу настойчивым и многочисленным требованиям, и дабы город имел случаи воздать щедрую дань благодарности молодой даровитой актрисе…” Ну, вы сами знаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Он увидел, словно заглянув в незанавешенное окно, неуютную маленькую гостиную, тускло освещенную одной небольшой лампой. Дженни все в том же простом коричневом платье стояла возле дивана конского волоса, на котором, завернувшись в грязное розовое одеяло и еле превозмогая дремоту, зевала актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами, накрученными на папильотки. Было очень поздно, но Дженни все еще повторяла монологи Виолы, к явному неудовольствию другой актрисы. Чиверел слышал все, что они говорили, но голоса их звучали слабо и доносились откуда-то издалека.
Я понял вас: вы чересчур надменны…
Дженни произнесла это, чуть ли не стиснув зубы. Она устала, устала куда больше, чем та, другая; но она не позволяла себе в этом признаться. Ее глаза были расширены и блестели, а щеки ввалились. Она упрямо продолжала:
Но будь вы даже ведьмой, вы красивы.
Мой господин вас любит. Как он любит!
Будь вы красивей всех красавиц мира,
Такой любви не наградить нельзя.
Другая, проглотив зевок, подала реплику:
А как меня он любит? Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья…
И Дженни остановилась.
— Нет, неправильно. — Она явно была недовольна тем, как она произнесла эти слова.
— По-моему, звучит как должно, милая, — сказала другая с полнейшим равнодушием.
— Нет, неправильно. Теперь я вспомнила:
… Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья,
Вздох опаляет пламенем, а слезы
Подобны плодоносному дождю.
Она ждала, но ответной реплики не последовало.
— Ну же! — воскликнула она нетерпеливо. — Сара, пожалуйста!
— Ты знаешь, который теперь час? — спросила Сара. — Скоро два.
— Ну и что из того? — нетерпеливо ответила Дженни, но тут же добавила:
— Нет, нет, прости, Сара, милая. Я знаю, что ты устала. Но я должна повторить это еще раз. Ну, пожалуйста…
— “Он знает, что его я не люблю”, — и так далее и так далее, — “и это он понять давно бы должен” . — И Сара зевнула.
Люби я вас, как любит мой властитель,
С таким несокрушимым постоянством,
Мне был бы непонятен ваш отказ,
И в нем я не нашел бы смысла.
Дженни не просто читала стихи — теперь она оживала с каждым словом.
Да?
А что б вы сделали? —
подала реплику Сара.
Дженни продолжала:
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной…
Она замолчала и нахмурилась.
— Нет, не совсем так, родная моя, — сказал вдруг Чиверел, словно на репетиции. И вслед за этим совершилось еще одно маленькое чудо, как будто на короткий миг Дженни почувствовала его присутствие.
— Нет, неправильно, — сказала она и прочла весь монолог именно так, как Чиверелу хотелось услышать:
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной, слагал бы песни
О верной и отвергнутой любви
И распевал бы их в глухую полночь,
Кричал бы ваше имя, чтобы эхо
“Оливия!” холмам передавало:
Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы.
— Это надо мной пора бы сжалиться, — сварливо сказала Сара. — Продержала меня до такого часа! Да и что ты так тревожишься?
— Потому что я должна, я должна. Времени так мало.
Пока она говорила это, комнатка уже отдалилась от него и совсем потускнела, а голоса стихли до еле слышного шепота.
— Видно, вы с Джулианом все миловались, а не репетировали, — сказала Сара.
— Сара! — задохнулась Дженни.
— Да все про вас знают. Стены выболтали.
— Нет, Сара, не надо… пожалуйста, помолчи. Я начну снова — времени так мало…
Да, времени так мало; теперь освещенное окно было далеко и только мерцало, а строки, которые повторяла Дженни, казались призраками слов, трепетавшими в темноте:
…Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы…
Какое-то мгновение ему казалось, что он плывет в ночи высоко над городом, а ветер вздыхает: “Сжалились бы, сжалились бы”; но потом он прислонился головой к гладкой теплой стене и съехал вниз, и гладкая теплая стена превратилась в кресло.
9
На этот раз, наверное, из-за того, что Дженни тут не было, все стало проще и обыкновеннее: скромное, домашнее волшебство, совсем не такое, как ее. И началось все иначе. Чиверел бросил взгляд напротив, в нишу с высоким стеклянным шкафом, в котором среди прочих вещей лежала фехтовальная перчатка Дженни. Шкаф был там. Чиверел твердо сидел на месте — он никуда не плыл, в ушах смолкли барабаны батальонов Времени — и напряженно всматривался в стеклянные дверцы, где слабо отражался свет стенного бра у него над головой. Но вот отражение изменилось; оно приблизилось, приняло иные очертания и засветилось по-новому. Теперь это был уголок уютного бара ранневикторианской эпохи: начищенная бронза и олово, сверкающие краны, зеленовато-белые фарфоровые бочонки с джином, бутылки, полные огня и солнечного света. Толстый хозяин с крупным мясистым лицом и толстыми руками опирался на стойку красного дерева. По другую ее сторону расположился мистер Ладлоу в фиолетовом сюртуке и клетчатых брюках, а с ним рядом — потрепанного вида молодой человек в ворсистом котелке, сдвинутом на затылок. Они пили за здоровье друг друга. По-видимому, потрепанный молодой человек был местным журналистом.
— Значит, вы желали бы сказать примерно следующее. Постойте-ка… — Мистер Ладлоу на секунду задумался. — “Вслед за блестящим и неподражаемым дебютом мисс Вильерс и… э-э…”
Журналисту уже приходилось слышать нечто подобное.
— “И по особой просьбе многих достойнейших наших покровителей искусств”, — подсказал он.
— Вот именно. Запишите. Теперь дальше… э-э… “Мистер Ладлоу объявляет большое представление в бенефис мисс Вильерс в пятницу, девятого. Бенефициантка явится пред публикой в одной из своих любимейших ролей — в роли Виолы в “Двенадцатой ночи”, вместе с самим мистером Ладлоу в роли Мальволио и мистером Джулианом Напье в роли Герцога. В заключение представлен будет новейший уморительный фарс под названием “Взять их живыми”.
— А-га! — воскликнул хозяин чрезвычайно многозначительно.
— Еще по стаканчику, Джордж.
— А-га! — На сей раз смысл восклицания был иной, хозяин занялся приготовлением напитков.
— “С любезного разрешения полковника Баффера и так далее, — диктовал мистер Ладлоу, — оркестр Пятнадцатого драгунского полка будет исполнять в антрактах популярную музыку. Контрамарки не выдаются…”
— Записано, — сказал журналист, делая у себя заметки. — “Дворяне и джентри…”
— Разумеется. “Дворяне и джентри уже абонировали большое число мест, и публике рекомендуется заказывать билеты, не теряя времени”. Ну, вы знаете, как обычно.
— Да, само собой. Цены повышенные?
— Разумеется. “Идя навстречу настойчивым и многочисленным требованиям, и дабы город имел случаи воздать щедрую дань благодарности молодой даровитой актрисе…” Ну, вы сами знаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31