Во-первых, потому что при первой же нашей встрече она мне солгала. Во-вторых, потому что она явно разыгрывает какую-то комедию. Вы не знаете, кто она?
– Племянница вице-адмирала сэра Джонсона Фрайнд-Тепли, – прочитал мне из своего блокнота инспектор. – С большими связями. Последние несколько лет перед войной жила за границей. Когда война началась, она ездила в Америку и пробыла там до прошлого лета, а вернувшись, открыла в Грэтли магазинчик. Жена заходила туда раза два, покупала у нее разные мелочи для подарков, но она почему-то недолюбливает мисс Экстон. Говорит, та слишком самоуверенна и вообще неприятная особа. Знаете, на женщин угодить трудно.
Я раскурил трубку.
– Нет, инспектор, я прекрасно понимаю вашу жену. Завтра вечером мисс Экстон обедает со мной, и я постараюсь сам узнать о ней побольше. Но она мне кажется вполне благонадежной.
– Мне тоже. Вы только теряете напрасно время мистер Нейлэнд. То есть, – он ухмыльнулся, – если вы тут стараетесь для дела, а не для себя.
Затем лицо его опять стало серьезным, и он выразительно постучал пальцем по блокноту.
– Что касается последней фамилии в списке…
– Доктор Бауэрнштерн?
– Да. Эту фамилию я не хотел бы видеть здесь. Придется мне выложить карты на стол, мистер Нейлэнд. Конечно, если вам угодно, я буду говорить с вами только как полицейский. Пожалуй, так лучше, потому что, если я буду откровенен, вы можете причинить мне большие неприятности… – Он нерешительно остановился.
– Послушайте, Хэмп, – сказал я, нарочно называя его просто по фамилии, без официального звания. – Одна из худших сторон работы, которой мне приходится заниматься – а я ее не люблю и гораздо охотнее работал бы по своей специальности, – та, что мне почти никогда не удается говорить с людьми откровенно. Я только выуживаю из них информацию. Я их ловлю, играю роль и пытаюсь понять, не играют ли роль и они. С вами ничего этого не нужно. Если я говорю вам не все, что знаю…
– Не волнуйтесь, Нейлэнд, – перебил он с усмешкой, – я не такой тупица, каким кажусь. Уж это я понимаю…
– Если я говорю вам не все, то не потому, что я вам не доверяю, а просто у человека бывают смутные догадки, подозрения, неясные еще ему самому, о которых до времени лучше не говорить. Если я поделюсь с вами, вы можете отреагировать так, что испортите мне все. Понимаете? Ну то-то! Я вам абсолютно доверяю и хочу, чтобы вы доверяли мне. Для меня такая радость, Хэмп, что есть человек, с которым я могу говорить прямо и быть самим собой. Поэтому, ради бога, забудьте о своем чине и рассказывайте, что знаете, что думаете и чувствуете.
– Хорошо, – сказал инспектор с видимым облегчением. – Значит, насчет доктора Бауэрнштерн. Я не удивился, увидев фамилию в списке, но огорчился. Огорчило меня это потому, что она мне симпатична, и я считаю, что ее обижают напрасно. Она хороший врач и, по-моему, славная женщина, и я слыхал, что она творила настоящие чудеса с ребятишками в больнице.
– Она была замужем за австрийцем, – перебил я, не желая слушать то, что я уже знал. – И считает его великим человеком, и не желает переменить фамилию, и ей живется нелегко.
– Ага, вы, я вижу, кое-что уже знаете. Должен сказать, вы быстро собираете сведения. Так вот, когда доктору Бауэрнштерну – я говорю о муже – пришлось у нас регистрироваться и потом выполнять всякие формальности, я его узнал поближе. Помню, раз он высказал мне свое мнение о фашистах… такой печали и горечи я в жизни не видел. А уж врач был – просто чудотворец! Он вылечил мою маленькую племянницу, а до него сестра возила ее в Лондон к лучшим специалистам, но все они говорили, что болезнь неизлечима. Бауэрнштерн скоро умер. Он был человек уже немолодой. По возрасту годился своей жене в отцы. Мне думается, она вышла за него потому, что очень почитала его и как человека и как врача.
– И я вынес такое же впечатление из того, что она говорила. Я с нею встретился впервые вчера вечером, и знаете где? Здесь, в комнате Олни. Она ждала его и сказала мне, что он ее пациент. А сегодня я заходил к ней и был приглашен к чаю. Она мне немножко рассказала о себе и о муже. Потом пришел Периго.
– Пе-ри-го? – Инспектор был неприятно удивлен.
– Да. Периго. Куда ни пойди, он тут как тут. Не думаю, что они с доктором старые знакомые, но, во всяком случае, они знакомы. Да, так что же дальше?
Видно было, что инспектору не хочется говорить. Его что-то мучило.
– После смерти мужа ей жилось несладко. Понимаете, фамилия у нее самая немецкая, и люди начали чесать языки, ничего толком не узнав. А она женщина очень гордая – и я ее не осуждаю, – так что можете себе представить, как она приняла это. Потом она еще нажила себе врагов откровенными высказываниями о местных непорядках – насчет состояния жилищ и прочего. Что, конечно, не улучшило отношения к ней. А тут эта история с ее деверем.
– Какая история? – Это было для меня настоящей новостью.
– Младшему брату ее мужа Отто Бауэрнштерну тоже пришлось бежать от нацистов. Он химик-металлург и отлично знает свое дело. После всяких мытарств он поступил на завод Чартерса. Это было летом. Затем против него начали кампанию, требовали его увольнения. Среди тех, кто хотел его выгнать, был человек, о котором мы говорили сегодня, – полковник Тарлингтон.
– Да, этот тоже всюду суется, – заметил я самым веселым и беспечным тоном.
– Полковник – человек почтенный и пользуется у нас здесь большим влиянием. Но, между нами говоря, он уж слишком носится со своим патриотизмом. Он заявил, что, принимая Отто на завод, администрация должна была посоветоваться с ним как с членом правления и что он не потерпит, чтобы немец или австриец проводил на заводе каждый день и половину ночи. Другие его поддержали. В том числе, – тут инспектор перешел на конфиденциальный шепот, – и наш начальник, большой друг полковника. С месяц назад буря разразилась, Отто Бауэрнштерну было предложено уйти с завода и немедленно выехать из нашего района. С завода он ушел, но затем пропал неизвестно куда. Он уложил вещи, съехал с квартиры, сказал, что едет в Лондон, но ни в Лондоне, ни в другом месте не зарегистрировался. Мы это знаем, потому что запрашивали о нем. Так до сих пор и неизвестно, что с ним сталось.
– А он жил не у своей невестки? – спросил я.
– Нет, но часто навещал ее. Она очень возмущена тем, что с ним так поступили. Говорит, он хотел только одного – помочь нам в борьбе с нацистами, а ему не дали спокойно работать и травят, как зверя. Да, она очень возмущена.
– Отсюда две возможности, – сказал я. – Первая: она могла настолько озлобиться, что ловкому нацистскому агенту нетрудно было убедить ее помочь великой германской расе, к которой принадлежал ее муж, проучить тупоголовых британцев. Вторая возможность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57