– Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели такие фантазии. И хоть бы людям головы не морочил. Зазывает, понарасскажет так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том и стоит.
– Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно местонахождение золота? – спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, прозвучало бы: доверчивых простаков.
– Шутите, – презвучало в ответ. – Я хорошо знал Афанасия Демьяновича. Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.
– И мост через реку Сочур не охранял?
– Охранял, – кивнул Лестнегов. – Но что с того? Никакие раненые к нему не приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, всё перепроверяли, потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор, зачем это ему надо, создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги до Чаи напрямую через косог"ры на обычных лошадях не пройти, тем более с грузом, вьючные, монгольские нужны, что Тютрюмов четвертого или пятого сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустошной, потому, что был к этому времени убит...
– А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета, – вставил Зимин.
– Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа называл, и конец июля.
– Так все-таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?
Лестнегов Жестом попросил не перебивать.
– Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке лета и осени двадцатого, что-то прятать было невозможно. Выполнялся приказ собрать все брошеное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.
– Копать, где по его словам золото, предлагали тоже, наверно?
– Предлагали. Когда он отказался, копали сами. Представьте себе, в Беловодовке наткнулись на золотой клад. Мелкие самородки, самый крупный тридцать два – тридцать три ли грамма, царские империалы и червонцы, золотой лом. Три килограмма в общей сложности. К колчаковскому это золото не имело отношения. Это в тридцатых годах приемщик Верхкитатского торгсина инсценировал налет на торгсин, краденое на родине спрятал. Совершенно случайная, словом, находка.
– Веревкин, наверно, так не сказал, – заметил Зимин.
– Он не знает. Не сообщали ему. – Лестнегов немного помолчал. – Да, вы о Тютрюмиве спрашивав. Его застрелили при попытке к бегству.
– Хм. – Зимин посмотрел на хозяина дома. – Веревкин говорит, его хоронили с почестями.
– Да, так оно и есть. Единственное, пожалуй, точное из всего, что он говорит. Я точно не знаю, почему так вышло. Но, думаю, не ошибаюсь: о последнем "подвиге" Тютрюмова знали единицы, слава командира частей особого назначения у Пего была громкая, и кто-то, видно, порешал, в губернии или повыше) и заклйчение вынес: чем объявлять лихого рубаку-мертвеца подлецом и изменником, лучше сделать его героем борьбы за установление Советской власти в Сибири. Улица его имени была. Правда, недолго. После глухая тишина вокруг его имени образовалась. Но напрочь имя никак нельзя было стереть, поскольку оно с ненайденным адмиральским кладом переплелось. Нам под расписку о неразглашении в начале шестидесятых, в шестьдесят втором году, разрешили в горкоме ознакомиться с некоторыми документами, касающимися исчезнувшего в районе Пихтовой клада. Так сказать, оказали высокое доверие. В расчете на нашу помощь в поисках золота. Я некоторые страницы украдкой, грешен, выписал, сохранил. Сейчас покажу.
Лестнегов чуть подался в кресле набок, опустил руку вниз; портфель с медными сломанными застежками лег иа стол.
– Вот здесь, – сказал, постучав пальцем по портфелю, – хранится все, относящееся к кладу. А вот – те самые выписки, – извлек и подал Зимину тоненькую картонную папку, на которой было написано:
"Допрос Степана Тютрюмова, бывшего командира частей особого назначения (Пихтовский уезД).
Допрос проведен в г. Пихтовом 2 сентября 1920 года".
– Читайте, – коляска неслышно плавно откатилась от стола.
– Подождите, Тютрюмова с почестями где похоронили? – прежде чем воспользоваться приглашением, приняться за чтение спросил Зимин.
– На той станции, где был застрелен.
– Все верно.
– Что верно?
– То, что герой-то герой, но рядом с Прожогиным ему места не было. Однако торжественные похороны Тютрюмова означали для людей, что красный прославленный командир не убивал все-таки секретаря укома. Но тогда, готов спорить, убийцей Прожогина был объявлен Взоров? – Зимин посмотрел вопросительно на хозяина дома.
– Вы больше, чем я думал, сумели разузнать, не ожидал, – похвалил Лестнегов. – Вообще-то назван был безымянный белый офицер. Но подразумевался, конечно, Взоров.
– Достойная честного человека слава, – грустно усмехнулся Зимин.
– Не позавидуешь, – согласился Лестнегов. Во второй раз предложил: – Читайте.
На листе под обложкой в правом верхнем углу стояло:
При допросе гр-на Тютрюмова присутствовали следующие товарищи:
Малышев В. К. (Представитель Сибревкома), Берлинских А. С. (Ст. следователь Новониколаевской Чрезв. Комиссии), Дорофеев С. И. (Начальник Пихтовской уездной Ч. К.)
Берлинских: В ночь с 22 на 23 августа вы исчезли из Пихтового. Объясните комиссии – куда, и что этому предшествовало?
Тютрюмов: Я не исчез. Отбыл с поездом в Новониколаевск с докладом.
Берлинских: А по пути, в поезде, на вас было совершено нападение...
Тютрюмов; Да.
Малышев: Это вы уже говорили. Не будем повторяться. Вечером 22-го вы велели подготовить трех лошадей для поездки. Куда и кем?
Тютрюмов: Я приготовил коней по просьбе товарища Прожогина, сам же выехал в Новониколаевск.
Малышев: Как он объяснил, зачем ему верховые лошади?
Тютрюмов: Он ничего не объяснил. Сказал, что ему нужно, что вернет коней до полудня. Больше разговора у нас на эту тему не было.
Малышев: Вы состояли в дружеских отношениях?
Тютрюмов: Нет. Просто в хороших.
Берлинских: Как часто вы виделись с Прожогиным?
Тютрюмов: Ежедневно. Разумеется, когда я или он не бывали в отлучке.
Берлинских: В какое время дня встречались 22-го?
Тютрюмов: Вечером. Поздно вечером.
Малышев: Он вызывал вас, или вы пришли по личной инициативе?
Тютрюмов: Какое это имеет значение.
Берлинских: Отвечайте на вопрос.
Тютрюмов: По личной.
Малышев: О чем шел разговор?
Тютрюмов: Он спрашивал о положении с бандитизмом в районе. Особенно интересовался бандой Пушилина-младшего.
Берлинских: Он был один?
Тютрюмов: Да, один.
Берлинских: Никто не заходил к Прожогину во время вашего разговора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48