Нет, это же смешно. Оливер не такой. Он не расчетливый. Хотя... Как же завести роман с женой лучшего друга, если ты не расчетлив?
Надо спросить у нее.
126
Нет, не надо спрашивать у нее. Не трогай лиха. Надо подождать.
Как давно это у них?
Прекрати.
Мы всего-то женаты несколько месяцев.
Перестань.
И я дал ему изрядную сумму денег.
Перестань немедленно.
ОЛИВЕР: Ее гребешок. С этими трогательными повреждениями.
Она когда садится за работу, сначала всегда убирает волосы назад. На табуретке рядом с приемником у нее лежит гребеночка. Она ее берет и зачесывает волосы за уши, сначала с левой стороны, потом с правой, всегда в таком порядке, а потом закалывает за ушами черепаховыми заколками.
Иногда во время работы одна-две пряди выбиваются, и она, не отвлекаясь от картины, протягивает руку за гребешком, отстегивает заколку, опять зачесывает волосы назад и закалывает, а гребешок кладет обратно на табуретку -- все, не отрывая глаз от холста.
У гребешка некоторые зубцы выломаны. Нет, будем точны: выломаны пятнадцать зубцов. Я сосчитал.
Ее гребешок с такими трогательными повреждениями.
СТЮАРТ: У Оливера за последние годы перевелось немало девчонок, но, если хотите знать мое мнение, он ни разу не влюблялся. Говорить-то он, конечно, говорил, что влюбился, множество раз. Обожал сравнивать себя с разными оперными героями и вел себя как положено влюбленному: без конца вздыхал, поверял свои сердечные тайны знакомым, напивался, если не везло. Но я лично никогда не видел, чтобы он вправду был в кого-нибудь влюблен.
127
*
Я ему не говорил, но он напоминает людей, которые сразу кричат, что больны вирусным гриппом, когда у них простая простуда, "Я три дня провалялся в жутком гриппу". Да не было у тебя никакого гриппа, просто из носу текло, голова побаливала и уши заложило, но это никакой не грипп, а всего лишь простуда. И в прошлый раз тоже. И в позапрошлый. Обыкновенная простуда.
Я надеюсь, что у Оливера не грипп.
Тихо. Замолчи.
ОЛИВЕР: "Пунктуальность -- достоинство скучающих". Кто это сказал? Кто-то сказал. Один из моих героев. Я шепчу это про себя каждый вечер с понедельника по пятницу между 6.32 и 6.38, выглядывая сквозь чешуйчатые ветки араукарии, когда возвращается домой стеатопигий Стю. "Пунктуальность -- достоинство скучающих".
Видеть, как он возвращается домой, выше моих сил. Как он смеет приходить домой и обрывать мое счастье? Я, конечно, не желаю ему свалиться под поезд метро (с зажатым в кулаке обратным билетом). Я просто не могу выносить мрак, который окутывает мою душу, когда он поворачивает из-за угла с портфелем в руке и с самодовольной улыбкой во всю физиономию.
Я завел привычку делать то, чего, по-видимому, делать не следует. Это Стюарт виноват, он меня подтолкнул тем, что с тошнотворно довольным видом возвращается в свое уютное гнездышко, когда я сижу у себя наверху с выключенным светом и строю из себя Орсона Уэлса. Как только Стюарт появляется из-за угла между 6.32 и 6.38, я нажимаю кнопку "1" на своем дурацком черном мобильном телефончике, которому гораздо больше подходило бы лежать в толстом портфеле Стю: у него множество разных прикольных приспособлений, у этого моего драгоценного телефончика, как с восторгом объяснил мне при покупке продавец. В частности -- и это даже я был в состоянии усвоить, -- он
128
обладает способностью "запоминать", то есть хранить в памяти телефонные номера. Или, в моем случае, один номер. Ее.
Когда Стюарт обращает к дому свою сияющую, солнечную физиономию, Оливер нажимает кнопку "1" и ждет, когда ответит ее голос.
-Да?
-- Я тебя люблю.
Она кладет трубку. Стю берется за ручку калитки. Телефончик шуршит, щелкает и снова выжидательно гудит мне в ухо.
ДЖИЛИАН: Сегодня он ко мне прикоснулся. О Господи, не говорите мне, что уже началось. Неужели началось?
Мы и раньше прикасались друг к другу. Я брала его под руку, ерошила ему волосы, мы обнимались, целовали друг друга в щечку -- обычная вещь между друзьями. То, что было сегодня, гораздо меньше, чем все это, но и много больше.
Я сидела за мольбертом. Волосы у меня выбились на лицо. Я протянула было руку за гребенкой, она у меня лежит на табуретке. Он сказал, очень тихо:
-- Не шевелись.
Продолжаю работу. Он подходит сзади. Вынул заколку у меня из волос, они рассыпались, он зачесал их назад, за ухо, собрал в заколку, защелкнул, положил гребешок на место, отошел и снова сел. И все. Больше ничего.
Хорошо, что я работала над простым местом. И машинально продолжала работать еще минуты две. Потом он сказал:
-- Я люблю этот гребешок.
Это несправедливо. Несправедливо сравнивать, я знаю. Не надо делать никаких сравнений. Об этой гребенке я и не думала никогда. Она у меня была всегда. Как-то раз, вскоре после того как мы познакомились, Стюарт зашел ко мне в
5 БарнсД.
129
студию и увидел ее. Он сказал: "У тебя гребешок сломался", И назавтра или послезавтра принес мне новый. Видно было, что он постарался: гребешок был такой же величины, как старый, и тоже черепаховый. Но я им не пользовалась. Сохранила старый. У меня пальцы привыкли чувствовать щербинки от недостающих зубцов.
И вот теперь Оливер говорит: "Я люблю этот гребешок". Я потерялась. Потерялась и нашлась.
Это несправедливо по отношению к Стюарту. Я говорю , себе: "Это несправедливо по отношению к Стюарту*. Но слова не оказывают никакого действия.
ОЛИВЕР: Когда я был маленьким, Старый Подлец покупал "Тайме". Наверно, и теперь покупает. Он похвалялся умением решать кроссворды. А я, со своей стороны, проглядывал объявления о смерти и вычислял средний возраст умерших в тот день Старых Подлецов. И соображал, сколько еще статистически осталось Старому Решателю Кроссвордов.
Еще там был отдел "Письма в редакцию", отец внимательно их прочитывал, подбирая себе по вкусу самые развесистые глупости и дремучие предрассудки. Иногда он удовлетворенно крякал, чуть ли не рыгал из глубины души, если воззвание какого-то представителя отряда толстокожих, например: "Вернем всех травоядных на их исконную родину в Патагонию", чудесным образом deja pensee*, совпадало с его собственными идеями, а я думал: ну и ну, сколько же Старых Подлецов существует на свете.
Больше всего мне запомнилось из Отдела писем тех времен, как эти Старые Негодяи подписывались. Некоторые писали: "Сердечно Ваш", или "Искренне Ваш", или даже "Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой". Но мне больше всего нравилась и больше всего, на мой взгляд,
* уже приходившее в голову (фр.).
подходила для Старых Подлецов подпись: "Ваш etc", да газета еще сокращала до "Ваш с".
"Ваш с". Я часто гадал: что бы это значило? Что это за знак? Откуда он взялся? Я воображал обруганного промышленного магната, диктующего секретарше письмо в газету, которую он фамильярно именует "Листок".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Надо спросить у нее.
126
Нет, не надо спрашивать у нее. Не трогай лиха. Надо подождать.
Как давно это у них?
Прекрати.
Мы всего-то женаты несколько месяцев.
Перестань.
И я дал ему изрядную сумму денег.
Перестань немедленно.
ОЛИВЕР: Ее гребешок. С этими трогательными повреждениями.
Она когда садится за работу, сначала всегда убирает волосы назад. На табуретке рядом с приемником у нее лежит гребеночка. Она ее берет и зачесывает волосы за уши, сначала с левой стороны, потом с правой, всегда в таком порядке, а потом закалывает за ушами черепаховыми заколками.
Иногда во время работы одна-две пряди выбиваются, и она, не отвлекаясь от картины, протягивает руку за гребешком, отстегивает заколку, опять зачесывает волосы назад и закалывает, а гребешок кладет обратно на табуретку -- все, не отрывая глаз от холста.
У гребешка некоторые зубцы выломаны. Нет, будем точны: выломаны пятнадцать зубцов. Я сосчитал.
Ее гребешок с такими трогательными повреждениями.
СТЮАРТ: У Оливера за последние годы перевелось немало девчонок, но, если хотите знать мое мнение, он ни разу не влюблялся. Говорить-то он, конечно, говорил, что влюбился, множество раз. Обожал сравнивать себя с разными оперными героями и вел себя как положено влюбленному: без конца вздыхал, поверял свои сердечные тайны знакомым, напивался, если не везло. Но я лично никогда не видел, чтобы он вправду был в кого-нибудь влюблен.
127
*
Я ему не говорил, но он напоминает людей, которые сразу кричат, что больны вирусным гриппом, когда у них простая простуда, "Я три дня провалялся в жутком гриппу". Да не было у тебя никакого гриппа, просто из носу текло, голова побаливала и уши заложило, но это никакой не грипп, а всего лишь простуда. И в прошлый раз тоже. И в позапрошлый. Обыкновенная простуда.
Я надеюсь, что у Оливера не грипп.
Тихо. Замолчи.
ОЛИВЕР: "Пунктуальность -- достоинство скучающих". Кто это сказал? Кто-то сказал. Один из моих героев. Я шепчу это про себя каждый вечер с понедельника по пятницу между 6.32 и 6.38, выглядывая сквозь чешуйчатые ветки араукарии, когда возвращается домой стеатопигий Стю. "Пунктуальность -- достоинство скучающих".
Видеть, как он возвращается домой, выше моих сил. Как он смеет приходить домой и обрывать мое счастье? Я, конечно, не желаю ему свалиться под поезд метро (с зажатым в кулаке обратным билетом). Я просто не могу выносить мрак, который окутывает мою душу, когда он поворачивает из-за угла с портфелем в руке и с самодовольной улыбкой во всю физиономию.
Я завел привычку делать то, чего, по-видимому, делать не следует. Это Стюарт виноват, он меня подтолкнул тем, что с тошнотворно довольным видом возвращается в свое уютное гнездышко, когда я сижу у себя наверху с выключенным светом и строю из себя Орсона Уэлса. Как только Стюарт появляется из-за угла между 6.32 и 6.38, я нажимаю кнопку "1" на своем дурацком черном мобильном телефончике, которому гораздо больше подходило бы лежать в толстом портфеле Стю: у него множество разных прикольных приспособлений, у этого моего драгоценного телефончика, как с восторгом объяснил мне при покупке продавец. В частности -- и это даже я был в состоянии усвоить, -- он
128
обладает способностью "запоминать", то есть хранить в памяти телефонные номера. Или, в моем случае, один номер. Ее.
Когда Стюарт обращает к дому свою сияющую, солнечную физиономию, Оливер нажимает кнопку "1" и ждет, когда ответит ее голос.
-Да?
-- Я тебя люблю.
Она кладет трубку. Стю берется за ручку калитки. Телефончик шуршит, щелкает и снова выжидательно гудит мне в ухо.
ДЖИЛИАН: Сегодня он ко мне прикоснулся. О Господи, не говорите мне, что уже началось. Неужели началось?
Мы и раньше прикасались друг к другу. Я брала его под руку, ерошила ему волосы, мы обнимались, целовали друг друга в щечку -- обычная вещь между друзьями. То, что было сегодня, гораздо меньше, чем все это, но и много больше.
Я сидела за мольбертом. Волосы у меня выбились на лицо. Я протянула было руку за гребенкой, она у меня лежит на табуретке. Он сказал, очень тихо:
-- Не шевелись.
Продолжаю работу. Он подходит сзади. Вынул заколку у меня из волос, они рассыпались, он зачесал их назад, за ухо, собрал в заколку, защелкнул, положил гребешок на место, отошел и снова сел. И все. Больше ничего.
Хорошо, что я работала над простым местом. И машинально продолжала работать еще минуты две. Потом он сказал:
-- Я люблю этот гребешок.
Это несправедливо. Несправедливо сравнивать, я знаю. Не надо делать никаких сравнений. Об этой гребенке я и не думала никогда. Она у меня была всегда. Как-то раз, вскоре после того как мы познакомились, Стюарт зашел ко мне в
5 БарнсД.
129
студию и увидел ее. Он сказал: "У тебя гребешок сломался", И назавтра или послезавтра принес мне новый. Видно было, что он постарался: гребешок был такой же величины, как старый, и тоже черепаховый. Но я им не пользовалась. Сохранила старый. У меня пальцы привыкли чувствовать щербинки от недостающих зубцов.
И вот теперь Оливер говорит: "Я люблю этот гребешок". Я потерялась. Потерялась и нашлась.
Это несправедливо по отношению к Стюарту. Я говорю , себе: "Это несправедливо по отношению к Стюарту*. Но слова не оказывают никакого действия.
ОЛИВЕР: Когда я был маленьким, Старый Подлец покупал "Тайме". Наверно, и теперь покупает. Он похвалялся умением решать кроссворды. А я, со своей стороны, проглядывал объявления о смерти и вычислял средний возраст умерших в тот день Старых Подлецов. И соображал, сколько еще статистически осталось Старому Решателю Кроссвордов.
Еще там был отдел "Письма в редакцию", отец внимательно их прочитывал, подбирая себе по вкусу самые развесистые глупости и дремучие предрассудки. Иногда он удовлетворенно крякал, чуть ли не рыгал из глубины души, если воззвание какого-то представителя отряда толстокожих, например: "Вернем всех травоядных на их исконную родину в Патагонию", чудесным образом deja pensee*, совпадало с его собственными идеями, а я думал: ну и ну, сколько же Старых Подлецов существует на свете.
Больше всего мне запомнилось из Отдела писем тех времен, как эти Старые Негодяи подписывались. Некоторые писали: "Сердечно Ваш", или "Искренне Ваш", или даже "Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой". Но мне больше всего нравилась и больше всего, на мой взгляд,
* уже приходившее в голову (фр.).
подходила для Старых Подлецов подпись: "Ваш etc", да газета еще сокращала до "Ваш с".
"Ваш с". Я часто гадал: что бы это значило? Что это за знак? Откуда он взялся? Я воображал обруганного промышленного магната, диктующего секретарше письмо в газету, которую он фамильярно именует "Листок".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22