Преодолеть подобное расстояние за те несколько мгновений,
которые потребовались мне, чтобы добраться до окна, было не под силу ни
духу, ни смертному. Признаться, я растерялся, но тут мое внимание
привлекло движение внизу, и, присмотревшись, я различил в полумраке свой
костюм: он стоял прямо под окном на узкой, посыпанной гравием дорожке.
Рукава пиджака были слегка приподняты.
Неожиданно я осознал, что едва ли в состоянии отвести взгляд от
округлого сгустка тьмы, что виднелся обрамленный белым воротником на том
месте, где полагалось быть голове призрака. К горлу подкатила тошнота;
пока я сражался с ней, привидение двинулось в сторону лужайки. Оно то ли
скользило, то ли плыло над землей - было трудно подобрать слово, которое в
точности описывало бы способ его передвижения: пиджак держался
неестественно прямо, а брючины будто поглаживали траву, хотя в
действительности вовсе ее не касались.
Наверное, смелости мне придало то, что я еще не успел раздеться. Так
или иначе, я сбежал по лестнице вниз и очутился на крыльце как раз
вовремя, едва успев заметить, как призрак скрылся в тени дубравы.
Сориентировавшись, я бросился следом, опасаясь потерять его в темноте, и
поступил правильно, ибо, достигнув опушки, увидел белый воротник далеко
впереди, справа от себя.
Я исходил лес вдоль и поперек, и думал, что прекрасно знаю его,
однако ночью он словно преобразился. Откуда-то, появилось множество корней
и пеньков, о которые я то и дело спотыкался. Тем не менее я продолжал
преследование. Призрак, похоже, твердо знал, куда направлялся, у меня
сложилось впечатление, что скоро мы выйдем на одну из просек, что
пересекали дубраву с востока на запад. Так оно и случилось: какой-то миг
спустя деревья расступились. Я огляделся и увидел, что погоня увенчалась
успехом - костюм находился не далее чем в ста шагах от меня.
Казалось, он вдруг обрел тело, пускай даже ни головы, ни рук, ни ног
по-прежнему не было видно. Судя по всему, его снедало нетерпение, он
озирался, взлетал в воздух, как бы высматривая кого-то, плавал кругами
вокруг дуба на дальней границе просеки. Внезапно - настолько, что я
вздрогнул - костюм встрепенулся; я взглянул в том направлении, куда, судя
по всему, смотрел он, и различил вдалеке голубое вечернее платье.
Оно приближалось к нам, подплывало все ближе и ближе, грациозно паря
в воздухе и лишь изредка позволяя опуститься на землю подолу своей длинной
юбки. Опять-таки - ни ног, ни рук, ни головы, и все же это платье чудилось
мне смутно знакомым. Вот оно приблизилось к костюму, тот положил рукав
пиджака на талию платья, и призраки закружились в танце, от которого кровь
стыла в жилах. Движения танцора были медленными и, если можно так
выразиться, тягучими, однако "дама" дрожала, словно струна скрипки,
которую задел смычок. Поза же "кавалера" поражала своей одеревенелостью.
Я вновь ощутил тошноту. Колени мои подломились, и, чтобы устоять на
ногах, я схватился за ветку. Она хрустнула в моей руке; этот звук
раскатился в ночной тишине ударом грома. Я потерял равновесие и упал на
колени, а когда поднялся, танцоров уже и след простыл. Ничто не нарушало
покоя залитой лунным светом просеки. Тут я заметил невдалеке какой-то
темный холмик, стиснул зубы и с опаской, шаг за шагом, приблизился к нему.
С расстояния в дюжину ярдов я разглядел твид костюма и нежный шелк
голубого платья.
Меня снова прошиб пот. Не знаю, сколько я смотрел на груду одежды.
Мне было плохо. Неожиданно материя шевельнулась, а затем у меня на глазах
костюм и платье взмыли в воздух, привели себя в порядок - и расстались:
платье удалилось и ту сторону, откуда явилось, а костюм устремился прочь в
противоположном направлении. Я остался в одиночестве.
Как я добрался до дома, совершенно не представляю; очевидно, я
следовал скорее наитию, чем рассудку, ибо последний пребывал в полной
прострации. Поднявшись по лестнице, я ввалился в спальню, рухнул на пол и
несколько минут не в силах был встать. Потом, кое-как справившись с
охватившей меня слабостью, повернулся к шкафу и уставился на дверцу.
Неизвестно откуда взявшаяся храбрость под ветла меня на то, чтобы
распахнуть ее. Костюм, как и следовало ожидать, преспокойно висел на
вешалке.
Следующую неделю я прожил в состоянии нервного возбуждения, равного
которому мне до сих пор испытывать не доводилось. Мне было страшно - и
одновременно меня снедало любопытство. Я думал лишь о том, что должно
произойти в эту пятницу. Тех немногих друзей, что навещали меня на
протяжении недели, ошеломила перемена в моей внешности: лицо посерело,
руки дрожали, глаза лихорадочно блестели.
Я никому не рассказывал об увиденном, и не потому, что мне
недоставало мужества. Я всегда относился с подозрением ко всему, что было
хоть в какой-то мере связано со сверхъестественным, что хоть чуть-чуть
отдавало мистикой, и если бы ко мне прилепился ярлык "метафизика", я
больше никогда бы не отважился появиться в обществе. Потому-то всю неделю
я старался не встречаться с друзьями, однако от одной встречи так и не
сумел увильнуть, да, впрочем, и не сильно к тому стремился.
Я пообещал, причем клятвенно, что буду на обеде, который устраивали
мои друзья. Основная причина заключалась, разумеется, не в клятве - в
конце концов обещания на то и существуют, чтобы не соблюдать их, - а в
том, что на обед пригласили мою бывшую жену. Наши друзья, исполненные
самых благих намерений, в своем неведении поставили себе целью
восстановить наш союз. Они наблюдали за тем, как углублялся наш разлад,
жалели меня, поскольку без нее я был всего лишь половинкой здорового духом
и телом человеческого существа. А она? Ведь она покинула меня, заявив, что
мы только калечим друг друга по обычной для людей привычке: чем сильнее
любишь, тем больнее бьешь. Но сейчас друзья заверяли меня, что она
страдает не меньше моего. Однако гордость не позволяла ни одному из нас
сделать первый шаг. Вот почему понадобился тот самый обед.
Когда я приехал, хозяин с хозяйкой радостно приветствовали меня и
представили остальным гостям. Мы сели за стол, потом начались танцы, и
если бы не беспокойство, что грызло меня, я бы, несомненно, получил от
вечеринки огромное удовольствие - а так лишь переводил взгляд с золотых
часов, что тикали на каминной полке, на дверь, которая вела в гостиную.
Время шло, а жена по-прежнему не показывалась. Я мрачнел... Но вдруг она
возникла на пороге, и мое сердце на мгновение сбилось с ритма.
1 2 3
которые потребовались мне, чтобы добраться до окна, было не под силу ни
духу, ни смертному. Признаться, я растерялся, но тут мое внимание
привлекло движение внизу, и, присмотревшись, я различил в полумраке свой
костюм: он стоял прямо под окном на узкой, посыпанной гравием дорожке.
Рукава пиджака были слегка приподняты.
Неожиданно я осознал, что едва ли в состоянии отвести взгляд от
округлого сгустка тьмы, что виднелся обрамленный белым воротником на том
месте, где полагалось быть голове призрака. К горлу подкатила тошнота;
пока я сражался с ней, привидение двинулось в сторону лужайки. Оно то ли
скользило, то ли плыло над землей - было трудно подобрать слово, которое в
точности описывало бы способ его передвижения: пиджак держался
неестественно прямо, а брючины будто поглаживали траву, хотя в
действительности вовсе ее не касались.
Наверное, смелости мне придало то, что я еще не успел раздеться. Так
или иначе, я сбежал по лестнице вниз и очутился на крыльце как раз
вовремя, едва успев заметить, как призрак скрылся в тени дубравы.
Сориентировавшись, я бросился следом, опасаясь потерять его в темноте, и
поступил правильно, ибо, достигнув опушки, увидел белый воротник далеко
впереди, справа от себя.
Я исходил лес вдоль и поперек, и думал, что прекрасно знаю его,
однако ночью он словно преобразился. Откуда-то, появилось множество корней
и пеньков, о которые я то и дело спотыкался. Тем не менее я продолжал
преследование. Призрак, похоже, твердо знал, куда направлялся, у меня
сложилось впечатление, что скоро мы выйдем на одну из просек, что
пересекали дубраву с востока на запад. Так оно и случилось: какой-то миг
спустя деревья расступились. Я огляделся и увидел, что погоня увенчалась
успехом - костюм находился не далее чем в ста шагах от меня.
Казалось, он вдруг обрел тело, пускай даже ни головы, ни рук, ни ног
по-прежнему не было видно. Судя по всему, его снедало нетерпение, он
озирался, взлетал в воздух, как бы высматривая кого-то, плавал кругами
вокруг дуба на дальней границе просеки. Внезапно - настолько, что я
вздрогнул - костюм встрепенулся; я взглянул в том направлении, куда, судя
по всему, смотрел он, и различил вдалеке голубое вечернее платье.
Оно приближалось к нам, подплывало все ближе и ближе, грациозно паря
в воздухе и лишь изредка позволяя опуститься на землю подолу своей длинной
юбки. Опять-таки - ни ног, ни рук, ни головы, и все же это платье чудилось
мне смутно знакомым. Вот оно приблизилось к костюму, тот положил рукав
пиджака на талию платья, и призраки закружились в танце, от которого кровь
стыла в жилах. Движения танцора были медленными и, если можно так
выразиться, тягучими, однако "дама" дрожала, словно струна скрипки,
которую задел смычок. Поза же "кавалера" поражала своей одеревенелостью.
Я вновь ощутил тошноту. Колени мои подломились, и, чтобы устоять на
ногах, я схватился за ветку. Она хрустнула в моей руке; этот звук
раскатился в ночной тишине ударом грома. Я потерял равновесие и упал на
колени, а когда поднялся, танцоров уже и след простыл. Ничто не нарушало
покоя залитой лунным светом просеки. Тут я заметил невдалеке какой-то
темный холмик, стиснул зубы и с опаской, шаг за шагом, приблизился к нему.
С расстояния в дюжину ярдов я разглядел твид костюма и нежный шелк
голубого платья.
Меня снова прошиб пот. Не знаю, сколько я смотрел на груду одежды.
Мне было плохо. Неожиданно материя шевельнулась, а затем у меня на глазах
костюм и платье взмыли в воздух, привели себя в порядок - и расстались:
платье удалилось и ту сторону, откуда явилось, а костюм устремился прочь в
противоположном направлении. Я остался в одиночестве.
Как я добрался до дома, совершенно не представляю; очевидно, я
следовал скорее наитию, чем рассудку, ибо последний пребывал в полной
прострации. Поднявшись по лестнице, я ввалился в спальню, рухнул на пол и
несколько минут не в силах был встать. Потом, кое-как справившись с
охватившей меня слабостью, повернулся к шкафу и уставился на дверцу.
Неизвестно откуда взявшаяся храбрость под ветла меня на то, чтобы
распахнуть ее. Костюм, как и следовало ожидать, преспокойно висел на
вешалке.
Следующую неделю я прожил в состоянии нервного возбуждения, равного
которому мне до сих пор испытывать не доводилось. Мне было страшно - и
одновременно меня снедало любопытство. Я думал лишь о том, что должно
произойти в эту пятницу. Тех немногих друзей, что навещали меня на
протяжении недели, ошеломила перемена в моей внешности: лицо посерело,
руки дрожали, глаза лихорадочно блестели.
Я никому не рассказывал об увиденном, и не потому, что мне
недоставало мужества. Я всегда относился с подозрением ко всему, что было
хоть в какой-то мере связано со сверхъестественным, что хоть чуть-чуть
отдавало мистикой, и если бы ко мне прилепился ярлык "метафизика", я
больше никогда бы не отважился появиться в обществе. Потому-то всю неделю
я старался не встречаться с друзьями, однако от одной встречи так и не
сумел увильнуть, да, впрочем, и не сильно к тому стремился.
Я пообещал, причем клятвенно, что буду на обеде, который устраивали
мои друзья. Основная причина заключалась, разумеется, не в клятве - в
конце концов обещания на то и существуют, чтобы не соблюдать их, - а в
том, что на обед пригласили мою бывшую жену. Наши друзья, исполненные
самых благих намерений, в своем неведении поставили себе целью
восстановить наш союз. Они наблюдали за тем, как углублялся наш разлад,
жалели меня, поскольку без нее я был всего лишь половинкой здорового духом
и телом человеческого существа. А она? Ведь она покинула меня, заявив, что
мы только калечим друг друга по обычной для людей привычке: чем сильнее
любишь, тем больнее бьешь. Но сейчас друзья заверяли меня, что она
страдает не меньше моего. Однако гордость не позволяла ни одному из нас
сделать первый шаг. Вот почему понадобился тот самый обед.
Когда я приехал, хозяин с хозяйкой радостно приветствовали меня и
представили остальным гостям. Мы сели за стол, потом начались танцы, и
если бы не беспокойство, что грызло меня, я бы, несомненно, получил от
вечеринки огромное удовольствие - а так лишь переводил взгляд с золотых
часов, что тикали на каминной полке, на дверь, которая вела в гостиную.
Время шло, а жена по-прежнему не показывалась. Я мрачнел... Но вдруг она
возникла на пороге, и мое сердце на мгновение сбилось с ритма.
1 2 3