Так и лежит щит
небожителя на дне. Как он выглядит и на что годен - никто
не знает, а те, кто хотели прознать, навсегда канули в
бездне.
- Так уж и все? - любопытствует варвар.
- Все! Из пропасти нет возврата. Рой, видать, на дне
обитает, а что может рой многие видели, не надо и вниз
спускаться. До костей человека объедают проклятые твари, и
нет от них спасения ни конному, ни пешему, ни знатному, ни
простолюдину. Кровососы, правда, тяжелым телом и выше трех
локтей над землей не летают. Оттого и поднимают в Гиблом
Распадке дома на деревья, либо на холмах строят, и окна
густой тканью затягивают. Но ежели кто к ночи под кров не
поспеет: пусть на себя пеняет. Кровь выпьют и плоть
обгложут.
Северянин только хмыкнул и презрительно сплюнул.
Вижу, не поверил мне юноша. Его, в общем-то, дело, но
выпили мы к тому времени уже изрядно, язык у меня
развязался, и поведал я варвару историю месьора Дхрангаза,
искателя приключений.
Сер месьор, родом не то из Аквилонии, не то из Зингары,
поклялся, что проведет ночь в Гиблом Распадке. Ставкой в
споре был, кажется, родовой замок. Дхрангаза заказал себе
чудные доспехи из сплошного металла, под которые нацепил
войлочные штаны и рубашку, пропитанную каким-то
магическим противоядием, купленным втридорога у колдуна в
Бельверусе. Затем героический месьор приказал доставить его
под развесистое дерево на Поляне Берцовой Кости, усадить и
оставить коротать ночь. Коротал он ночь с двумя знатными
мехами пуантенского и бычьей ляжкой.
Когда утром закладчик в споре, местный бритунский князь
Увлехт, прибыл на поляну, месьор еще издали помахал ему
закованной в металл рукою. Увлехт уже оплакивал свое родовое
поместье, но, откинув забрало дхрангазова шлема, в ужасе
отшатнулся. Из-под маски вылетели, шурша крыльями, проклятые
кровососы. Они-то там внутри и копошились, шевеля доспех уже
мертвого Дхрангаза. Видно, твари забравшись под броню,
проворонили рассвет и м продолжали пиршество как ни в чем не
бывало. Солнце мигом их убило, но от месьора Дхрангаза, увы,
остался лишь хорошо обглоданный костяк.
Через пару месяцев вассалы Дхрангаза подстерегли Увлехта
возле песчаного откоса на Тропе Мертвецов и выпустили князю
кишки, однако история их господина навсегда отбила у
остальных охоту испытывать судьбу в Гиблом Распадке.
Киммериец мой и бровью не повел. Не знаю уж, что он там
себе думал, может быть прикидывал, как щит Агибалла
достать. С него станется, юноша решительный.
Ночь мы скоротали мы на соломе в задних помещениях, а
утром решили головы поправить. Пока Шрухт нам кружки
таскал, прибыли Зубодер и Проповедник, известные болтуны, и
начали языками чесать, благо я подкинул северянину пару
золотых и выпить на что было. Деньжат ему дал с
единственной целью: отделаться и поискать Глехтен-Гласа,
моего покупателя старинного.
Тут-то Шрухт, старая болячка, и сообщил, что
Глехтен-Глас со вчерашнего дня меня дожидается, а знака не
подал, мол, потом что товарищ мой подозрения его вызвал.
Ладно. Стоило бы мне сразу засомневаться: отчего это
покупатель таким подозрительным стал. Словно я всегда один в
корчму являюсь. Словно мало я кого с собой приводил: и
беглых рабов, и разбойничков лихих, и даже стражей
купленных. Иных жадность толкала, иных глупость... И вот
иду я в каморку убогую, где всегда с покупателями
встречаюсь, и обнаруживают там одноглазого Глехтен-Гласа
собственной персоной. Сидит он и зенку свою единственную на
меня пилит. Поздоровкались.
- Принес? - спрашивает старый ублюдок.
- Принес, - говорю.
- Давай.
Начинаю я мешочек свой развязывать, где оотэка лежит,
а тут у стенки, что за спиной одноглазого, кусок
вываливается (щиток там есть, лаз тайный, мне хорошо
известный) и оттуда выступает во всей своей красе Хредх,
начальник кельбацкой стражи в старом шишаке и с маленьким
круглым щитом у пупа. И не один выступает, а в
сопровождении вояк своих в кожаных нагрудниках и с
арканами у пояса.
- Садись, - говорит мне Хредх ласковым голосом. - А
мешок свой на стол положь.
Сажусь и кладу. А что еще делать?
- Что же ты, друг мой, опять за старое? - говорит Хредх
совсем уже елейно. Радуется, сучий потрох, а когда ищейка
радуется, то и зубы спрятать может. Признаюсь, больше всего
не люблю, когда меня берут с улыбкой ласковой. Лучше сразу -
в морду. Как в Немедии. Там церемониться не любят, и пятки у
стражи кованные, зеленые. Или где-нибудь в Туране: там, ежели
арест пережил, считай, хорошо отделался. А вот в Зингаре
плохо берут: прежде чем по сопаткам съездить, разговоры
разговаривают, пыжатся, гордость свою южную тешат.
Подозреваю я, что Хредх в Зингаре родился, хотя и служит
королю Бритунии.
- Ну-с, - тянет начальник королевской стражи, -
предупреждали тебя, альбинос?
- Предупреждали, - говорю.
- Не внял увещеваниям?
- Не внял.
Чего отнекиваться, когда оотэка - вот она, на столе
лежит. Глехтен-Глас зенкой своей в пол пялится и молчит.
- А дружок твой, - гнусавит Хредх, кивая на
несостоявшегося моего покупателя, - раскаялся. Раскаялся и
тебя выдал. Смекнул, плевок гнойный, что Его Величество
шутить не любит. Смекнул, а?
Глехтен-Глас кивает и подтверждает, что смекнул. А еще,
говорит он, Митра его просветит и глаза открыл. Вернее -
один глаз, но открыл широко. И решил он, Глехтен-Глас то
есть, избавить мир от скверны. Скверну же Ходок поставляет,
единственный человек во всем мире, коему путь в Провал не
заказан.
- Знаешь, сколько вельмож от дряни твоей спятило? -
спрашивает Хредх. Я только плечами пожимаю. Думаю, немало. И
не только вельмож.
- Митра Пресветлый! - Хредх аж подпрыгивает, изображая
праведный гнев. - Величество наш, храни его боги, едва твоей
заразы избегнул! А князь Влоуш так и помер, и жену перед тем
зарезал...
- Что ж, - говорю, - такова его планида, видать. Ему
оотэку не продавал. Чтоб вы знали, яйца я только
посредникам сбываю, а уж куда они их везут - Сету ведомо.
- Ты Сета не поминай тут, - щерит гнилые зубы Хредх, -
на Суде Жрецов поминать будешь!
Суд, как же! Судить меня никто не станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
небожителя на дне. Как он выглядит и на что годен - никто
не знает, а те, кто хотели прознать, навсегда канули в
бездне.
- Так уж и все? - любопытствует варвар.
- Все! Из пропасти нет возврата. Рой, видать, на дне
обитает, а что может рой многие видели, не надо и вниз
спускаться. До костей человека объедают проклятые твари, и
нет от них спасения ни конному, ни пешему, ни знатному, ни
простолюдину. Кровососы, правда, тяжелым телом и выше трех
локтей над землей не летают. Оттого и поднимают в Гиблом
Распадке дома на деревья, либо на холмах строят, и окна
густой тканью затягивают. Но ежели кто к ночи под кров не
поспеет: пусть на себя пеняет. Кровь выпьют и плоть
обгложут.
Северянин только хмыкнул и презрительно сплюнул.
Вижу, не поверил мне юноша. Его, в общем-то, дело, но
выпили мы к тому времени уже изрядно, язык у меня
развязался, и поведал я варвару историю месьора Дхрангаза,
искателя приключений.
Сер месьор, родом не то из Аквилонии, не то из Зингары,
поклялся, что проведет ночь в Гиблом Распадке. Ставкой в
споре был, кажется, родовой замок. Дхрангаза заказал себе
чудные доспехи из сплошного металла, под которые нацепил
войлочные штаны и рубашку, пропитанную каким-то
магическим противоядием, купленным втридорога у колдуна в
Бельверусе. Затем героический месьор приказал доставить его
под развесистое дерево на Поляне Берцовой Кости, усадить и
оставить коротать ночь. Коротал он ночь с двумя знатными
мехами пуантенского и бычьей ляжкой.
Когда утром закладчик в споре, местный бритунский князь
Увлехт, прибыл на поляну, месьор еще издали помахал ему
закованной в металл рукою. Увлехт уже оплакивал свое родовое
поместье, но, откинув забрало дхрангазова шлема, в ужасе
отшатнулся. Из-под маски вылетели, шурша крыльями, проклятые
кровососы. Они-то там внутри и копошились, шевеля доспех уже
мертвого Дхрангаза. Видно, твари забравшись под броню,
проворонили рассвет и м продолжали пиршество как ни в чем не
бывало. Солнце мигом их убило, но от месьора Дхрангаза, увы,
остался лишь хорошо обглоданный костяк.
Через пару месяцев вассалы Дхрангаза подстерегли Увлехта
возле песчаного откоса на Тропе Мертвецов и выпустили князю
кишки, однако история их господина навсегда отбила у
остальных охоту испытывать судьбу в Гиблом Распадке.
Киммериец мой и бровью не повел. Не знаю уж, что он там
себе думал, может быть прикидывал, как щит Агибалла
достать. С него станется, юноша решительный.
Ночь мы скоротали мы на соломе в задних помещениях, а
утром решили головы поправить. Пока Шрухт нам кружки
таскал, прибыли Зубодер и Проповедник, известные болтуны, и
начали языками чесать, благо я подкинул северянину пару
золотых и выпить на что было. Деньжат ему дал с
единственной целью: отделаться и поискать Глехтен-Гласа,
моего покупателя старинного.
Тут-то Шрухт, старая болячка, и сообщил, что
Глехтен-Глас со вчерашнего дня меня дожидается, а знака не
подал, мол, потом что товарищ мой подозрения его вызвал.
Ладно. Стоило бы мне сразу засомневаться: отчего это
покупатель таким подозрительным стал. Словно я всегда один в
корчму являюсь. Словно мало я кого с собой приводил: и
беглых рабов, и разбойничков лихих, и даже стражей
купленных. Иных жадность толкала, иных глупость... И вот
иду я в каморку убогую, где всегда с покупателями
встречаюсь, и обнаруживают там одноглазого Глехтен-Гласа
собственной персоной. Сидит он и зенку свою единственную на
меня пилит. Поздоровкались.
- Принес? - спрашивает старый ублюдок.
- Принес, - говорю.
- Давай.
Начинаю я мешочек свой развязывать, где оотэка лежит,
а тут у стенки, что за спиной одноглазого, кусок
вываливается (щиток там есть, лаз тайный, мне хорошо
известный) и оттуда выступает во всей своей красе Хредх,
начальник кельбацкой стражи в старом шишаке и с маленьким
круглым щитом у пупа. И не один выступает, а в
сопровождении вояк своих в кожаных нагрудниках и с
арканами у пояса.
- Садись, - говорит мне Хредх ласковым голосом. - А
мешок свой на стол положь.
Сажусь и кладу. А что еще делать?
- Что же ты, друг мой, опять за старое? - говорит Хредх
совсем уже елейно. Радуется, сучий потрох, а когда ищейка
радуется, то и зубы спрятать может. Признаюсь, больше всего
не люблю, когда меня берут с улыбкой ласковой. Лучше сразу -
в морду. Как в Немедии. Там церемониться не любят, и пятки у
стражи кованные, зеленые. Или где-нибудь в Туране: там, ежели
арест пережил, считай, хорошо отделался. А вот в Зингаре
плохо берут: прежде чем по сопаткам съездить, разговоры
разговаривают, пыжатся, гордость свою южную тешат.
Подозреваю я, что Хредх в Зингаре родился, хотя и служит
королю Бритунии.
- Ну-с, - тянет начальник королевской стражи, -
предупреждали тебя, альбинос?
- Предупреждали, - говорю.
- Не внял увещеваниям?
- Не внял.
Чего отнекиваться, когда оотэка - вот она, на столе
лежит. Глехтен-Глас зенкой своей в пол пялится и молчит.
- А дружок твой, - гнусавит Хредх, кивая на
несостоявшегося моего покупателя, - раскаялся. Раскаялся и
тебя выдал. Смекнул, плевок гнойный, что Его Величество
шутить не любит. Смекнул, а?
Глехтен-Глас кивает и подтверждает, что смекнул. А еще,
говорит он, Митра его просветит и глаза открыл. Вернее -
один глаз, но открыл широко. И решил он, Глехтен-Глас то
есть, избавить мир от скверны. Скверну же Ходок поставляет,
единственный человек во всем мире, коему путь в Провал не
заказан.
- Знаешь, сколько вельмож от дряни твоей спятило? -
спрашивает Хредх. Я только плечами пожимаю. Думаю, немало. И
не только вельмож.
- Митра Пресветлый! - Хредх аж подпрыгивает, изображая
праведный гнев. - Величество наш, храни его боги, едва твоей
заразы избегнул! А князь Влоуш так и помер, и жену перед тем
зарезал...
- Что ж, - говорю, - такова его планида, видать. Ему
оотэку не продавал. Чтоб вы знали, яйца я только
посредникам сбываю, а уж куда они их везут - Сету ведомо.
- Ты Сета не поминай тут, - щерит гнилые зубы Хредх, -
на Суде Жрецов поминать будешь!
Суд, как же! Судить меня никто не станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11