Это были дни тревожного ожидания. Нередко среди ночи на улице завязывалась перестрелка, трещали пулеметы, грохали взрывы гранат. Мы всей семьей в таких случаях ложились на пол (это когда жили на Борщаговской), ползком выбирались из дома и отсиживались в погребе, который находился напротив входа в нашу квартиру. Старуху соседку, жившую за стеной от нас, подстрелили в один из таких боев на улице. Долгое время она лежала с закрытым какой-то дерюжкой лицом у двери своей квартиры, вытянувшись поперек узкого прохода так, что попасть к себе домой мы могли, лишь перешагнув через ее труп. Время было зимнее. Учились мы во второй смене. Темнело рано. И весь день неизменно преследовала мысль, что придется, возвращаясь домой, прыгать в темноте через труп старухи. А мертвецов я ужасно боялся. Хоронить ее было некому, она была совсем одинокая. Наконец за нее взялись собаки. Только тогда ее похоронили. Кто, где и как - этого я уже не знаю. Впрочем, я мог бы порассказать истории и пострашней. Но в них нет ничего поучительного. Так что я уж помолчу лучше.
Все сочиняемое нами для "Журнала Икс" не являлось продуктом нашего собственного жизненного опыта, в силу чего и не представляло собой никакой литературной ценности. Мы и не обольщались на этот счет. Ни один из нас не мечтал в будущем стать писателем, и мы изводили массу времени совершенно, так сказать, бескорыстно, не ставя перед собой задачи овладения писательским мастерством с целью использования этого мастерства впоследствии ради так называемого "куска хлеба". Для нас эти занятия были простой игрой. Нам нужно было во что-то играть, вот мы и придумали себе такую игру, без всяких расчетов и поползновений на какой бы то ни было "кусок".
Думаю, что и мои занятия химией тоже в известной мере были игрой. Мы с Люсиком что-то познавали, делая свои опыты, но в то же время играли в химиков. Однако близилось время окончания школы. Пора было подумать о выборе жизненного пути. Кем быть? Куда идти? Для нас не было никаких сомнений в том, что идти надо в химики. Казалось, отними у нас надежду сделаться химиками, и мы на всю жизнь станем несчастными людьми, проклинающими все на свете, и самих себя в том числе.
КОНЧАЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
В годы гражданской войны наиболее популярной личностью среди киевского населения был дурачок Вася. Свою популярность Вася завоевал тем, что круглый год, и летом и зимой, даже в самый лютый мороз, ходил без шапки и босиком. В сущности, он был помешанный, то есть душевнобольной. Хотя помешательство его было тихое, не представлявшее опасности для общества, Вася вел себя не особенно тихо. Опираясь на две клюки, которые держал в руках, он ковылял по улице на своих обмороженных, покрытых болячками ногах, сопровождаемый увязавшимися за ним ребятишками, и выкрикивал очередную сенсацию, укладывавшуюся обычно в короткую фразу, которую он непрестанно повторял:
"А Деникин наступает! А Деникин наступает!.."
Или:
"А Петлюра наступает! А Петлюра наступает!.."
И так далее, в этом же роде.
Неизвестно, на чем основывались эти широковещательные прорицания полоумного Васи - на какой-либо осведомленности или на распространявшихся среди населения слухах, - известно только, что они иногда сбывались, хотя при частой смене властей в ту пору это легко можно было объяснить совпадением.
В общем, так или иначе, даже в периоды относительного затишья в военных действиях, Вася служил постоянным напоминанием, что живем мы в неспокойное время и всегда можно ожидать какого-нибудь наступления...
Кончалась гражданская война.
Постепенно возвращались в города разбежавшиеся по деревням горожане.
Возвращались и учителя в школы.
И порядка в школе становилось больше.
И все больше спроса было с учеников.
И я увидел, что вовремя взялся за ум. Ко мне предъявляли больше требований. Но и я сам предъявлял больше требований к себе.
Я не рассказал, что сейчас же после революции наша частная гимназия перешла в государственную собственность и уже не называлась Стельмашенковской, а просто девятой гимназией. Всего до революции в Киеве было восемь государственных гимназий, и все они назывались по номерам: от первой по восьмую, а теперь к ним присоединилась еще и девятая. А потом, когда была образована единая трудовая школа, наша гимназия, как и все остальные, была переименована в трудовую школу-семилетку, номер сейчас уже не помню какой.
Теперь часто приходилось слышать, что нашим ребятам трудней учиться, чем прежним. Это не совсем так. В дореволюционной гимназии, помимо обязательных немецкого и французского языков, изучались еще церковнославянский, древнегреческий и латинский (то есть древнеримский) языки. Изучать эти так называемые мертвые языки было дело муторное, так как ни на минуту не оставляла мысль, что ни к чему учить языки, на которых говорили тысячу или две тысячи лет назад, а теперь уже никто и не говорит нигде. Многие не выдерживали постоянной зубрежки и уходили из гимназии, или их исключали за неуспеваемость. Русское правописание тогда было гораздо сложней теперешнего. Звук "е" обозначался тогда не только буквой "е", но еще и буквой "ять", которая писалась на манер твердого знака с палочкой впереди, но произносилась в точности так же, как буква "е". И вот в одних словах нужно было писать "е", а в других почему-то "ять". И не было никакого правила, по которому можно было бы определить, какую букву нужно писать: "е" или "ять". Слова, в которых писалась буква "ять", нужно было просто запомнить, а их было столько же или почти столько, как и тех, в которых писалась буква "е". Таким образом, в памяти надо было держать чуть ли не весь словарь. Вместо одной буквы "и" тоже было две, даже три, то есть "и" простое, как пишут теперь; кроме него, было "и с точкой", как в немецком или французском языках, и еще буква "ижица", похожая на перевернутую вверх ногами букву "л". Кроме буквы "ф", была еще "фита". Произносилась она точно так же, как "ф", но в некоторых словах почему-то нужно было писать "фиту". И еще в конце каждого слова, кончавшегося твердой согласной, нужно было писать твердый знак.
Со всеми этими грамматическими излишествами покончила только революция. Советская власть сразу же отменила и букву "ять", и "и с точкой", и "фиту", и "ижицу", и твердый знак в конце слов. Многие грамматические правила были упрощены. Изучение церковнославянского языка, так же как древнегреческого и латинского, было отменено. Закон божий тоже был отменен. То есть упразднены были предметы, требовавшие не понимания, а одной лишь зубрежки, и в этом было огромное облегчение. Правда, тому, кто уж очень разленился или слишком отстал, все равно было трудно, но все-таки, как говорится, жить было можно. Как вспомнишь, бывало, что теперь уже не нужно ломать голову, какую букву писать, "е" или "ять", так сразу на душе становилось легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Все сочиняемое нами для "Журнала Икс" не являлось продуктом нашего собственного жизненного опыта, в силу чего и не представляло собой никакой литературной ценности. Мы и не обольщались на этот счет. Ни один из нас не мечтал в будущем стать писателем, и мы изводили массу времени совершенно, так сказать, бескорыстно, не ставя перед собой задачи овладения писательским мастерством с целью использования этого мастерства впоследствии ради так называемого "куска хлеба". Для нас эти занятия были простой игрой. Нам нужно было во что-то играть, вот мы и придумали себе такую игру, без всяких расчетов и поползновений на какой бы то ни было "кусок".
Думаю, что и мои занятия химией тоже в известной мере были игрой. Мы с Люсиком что-то познавали, делая свои опыты, но в то же время играли в химиков. Однако близилось время окончания школы. Пора было подумать о выборе жизненного пути. Кем быть? Куда идти? Для нас не было никаких сомнений в том, что идти надо в химики. Казалось, отними у нас надежду сделаться химиками, и мы на всю жизнь станем несчастными людьми, проклинающими все на свете, и самих себя в том числе.
КОНЧАЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
В годы гражданской войны наиболее популярной личностью среди киевского населения был дурачок Вася. Свою популярность Вася завоевал тем, что круглый год, и летом и зимой, даже в самый лютый мороз, ходил без шапки и босиком. В сущности, он был помешанный, то есть душевнобольной. Хотя помешательство его было тихое, не представлявшее опасности для общества, Вася вел себя не особенно тихо. Опираясь на две клюки, которые держал в руках, он ковылял по улице на своих обмороженных, покрытых болячками ногах, сопровождаемый увязавшимися за ним ребятишками, и выкрикивал очередную сенсацию, укладывавшуюся обычно в короткую фразу, которую он непрестанно повторял:
"А Деникин наступает! А Деникин наступает!.."
Или:
"А Петлюра наступает! А Петлюра наступает!.."
И так далее, в этом же роде.
Неизвестно, на чем основывались эти широковещательные прорицания полоумного Васи - на какой-либо осведомленности или на распространявшихся среди населения слухах, - известно только, что они иногда сбывались, хотя при частой смене властей в ту пору это легко можно было объяснить совпадением.
В общем, так или иначе, даже в периоды относительного затишья в военных действиях, Вася служил постоянным напоминанием, что живем мы в неспокойное время и всегда можно ожидать какого-нибудь наступления...
Кончалась гражданская война.
Постепенно возвращались в города разбежавшиеся по деревням горожане.
Возвращались и учителя в школы.
И порядка в школе становилось больше.
И все больше спроса было с учеников.
И я увидел, что вовремя взялся за ум. Ко мне предъявляли больше требований. Но и я сам предъявлял больше требований к себе.
Я не рассказал, что сейчас же после революции наша частная гимназия перешла в государственную собственность и уже не называлась Стельмашенковской, а просто девятой гимназией. Всего до революции в Киеве было восемь государственных гимназий, и все они назывались по номерам: от первой по восьмую, а теперь к ним присоединилась еще и девятая. А потом, когда была образована единая трудовая школа, наша гимназия, как и все остальные, была переименована в трудовую школу-семилетку, номер сейчас уже не помню какой.
Теперь часто приходилось слышать, что нашим ребятам трудней учиться, чем прежним. Это не совсем так. В дореволюционной гимназии, помимо обязательных немецкого и французского языков, изучались еще церковнославянский, древнегреческий и латинский (то есть древнеримский) языки. Изучать эти так называемые мертвые языки было дело муторное, так как ни на минуту не оставляла мысль, что ни к чему учить языки, на которых говорили тысячу или две тысячи лет назад, а теперь уже никто и не говорит нигде. Многие не выдерживали постоянной зубрежки и уходили из гимназии, или их исключали за неуспеваемость. Русское правописание тогда было гораздо сложней теперешнего. Звук "е" обозначался тогда не только буквой "е", но еще и буквой "ять", которая писалась на манер твердого знака с палочкой впереди, но произносилась в точности так же, как буква "е". И вот в одних словах нужно было писать "е", а в других почему-то "ять". И не было никакого правила, по которому можно было бы определить, какую букву нужно писать: "е" или "ять". Слова, в которых писалась буква "ять", нужно было просто запомнить, а их было столько же или почти столько, как и тех, в которых писалась буква "е". Таким образом, в памяти надо было держать чуть ли не весь словарь. Вместо одной буквы "и" тоже было две, даже три, то есть "и" простое, как пишут теперь; кроме него, было "и с точкой", как в немецком или французском языках, и еще буква "ижица", похожая на перевернутую вверх ногами букву "л". Кроме буквы "ф", была еще "фита". Произносилась она точно так же, как "ф", но в некоторых словах почему-то нужно было писать "фиту". И еще в конце каждого слова, кончавшегося твердой согласной, нужно было писать твердый знак.
Со всеми этими грамматическими излишествами покончила только революция. Советская власть сразу же отменила и букву "ять", и "и с точкой", и "фиту", и "ижицу", и твердый знак в конце слов. Многие грамматические правила были упрощены. Изучение церковнославянского языка, так же как древнегреческого и латинского, было отменено. Закон божий тоже был отменен. То есть упразднены были предметы, требовавшие не понимания, а одной лишь зубрежки, и в этом было огромное облегчение. Правда, тому, кто уж очень разленился или слишком отстал, все равно было трудно, но все-таки, как говорится, жить было можно. Как вспомнишь, бывало, что теперь уже не нужно ломать голову, какую букву писать, "е" или "ять", так сразу на душе становилось легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83