Не вступая в спор, я вывалила содержимое ее корзины в общую кучу и дала ей несколько пригоршней мелкой репы. Она тоже не протестовала и ушла с довольным видом. А мне стало не по себе — ведь я понимала, что нашей кухне не понадобится и более крупная репа. Но в ту пору я не могла решиться даже на такую смелость.
Порой сельские девчушки приходили смотреть, как я полю сорняки или прореживаю ростки. Иногда они помогали мне в прополке, получая за это свежую зелень. Освоив здешний диалект, я заводила с ними разговор. Оказалось, что девочки двенадцати и тринадцати лет уже выданы их родителями замуж. Одна подружка сказала про другую, что у нее уже есть свекровь. Та покраснела и отпиралась, но потом заявила, что и у подруги есть свекровь. Все они были неграмотны. Я первое время жила в сравнительно зажиточном доме; хозяйским сыновьям (им было девять и одиннадцать лет) не приходилось ради заработка пасти скот, и они посещали школу, но их старшая сестра оставалась неграмотной. Родители при посредстве свахи уже обручили ее с подходящим по возрасту парнем из соседней деревни, служившим в армии. Молодые люди ни разу не видели друг друга. Солдат прислал невесте письмо и фотокарточку, с которой глядело простое деревенское лицо. Парень окончил начальную школу. Родители девушки, мои однофамильцы (на этом основании они звали меня «тетенькой»), попросили меня написать ответ. Я долго не знала, как начать, но в конце концов общими стараниями мы сочинили письмо. Фотографию невесты солдат не получил.
Не знаю почему, но деревенские подростки лет пятнадцати все время болтались без дела. За спиной у каждого был короб, куда они складывали все, что попадалось на глаза. Иногда они, собравшись группой, выдергивали придорожный куст и принимались гоняться за зайцем, стуча кустам по земле и громко крича: «Ха! Ха!» Однажды несколько ребят с воплями ворвались в мой огород — по их словам, среди грядок спряталась «кошка». «Кошкой» здесь называли зайца, но я при
творилась непонимающей и сказала, что кошек здесь нет. Заяц же почувствовал, что долго прятаться не удастся, и опрометью бросился с огорода в поле. За ним помчались несколько собак. Скорость у зайца больше, но, когда собаки набегают с разных сторон, он начинает метаться и оказывается в окружении. Мне было видно, как заяц высоко подскочил, но в следующее мгновение был схвачен собаками. У меня внутри что-то оборвалось. С тех пор, заслышав «Ха! Ха!», я старалась не смотреть в ту сторону.
Однажды (это было 3 января 1971 года около трех часов пополудни) пришел какой-то человек и спросил, кому принадлежат два могильных холмика к юго-востоку от огорода — не школе ли кадров? Не там ли похоронен утонувший в речке тракторист из первой партии прибывших в эти места? Я ответила отрицательно и показала направление, в котором находилась его могила. Некоторое время спустя я увидела, как несколько человек стали рыть землю возле ручья, за грядкой моркови. Рядом остановилась большая тачка, покрытая циновкой из тростника, чуть дальше — группа людей в военной форме, видимо, из армейского пропагандистского отряда. «Да ведь они собираются кого-то хоронить!» — подумала я.
Издалека мне было видно, как быстро работают землекопы. Один из них спрыгнул в вырытую яму, вскоре за ним последовали другие. Вдруг от группы отделился человек и побежал в мою сторону. Я подумала, что ему нужна вода для питья, но оказалось, что у них сломался черенок лопаты. Я одолжила свою.
Вокруг не было видно ни души — только люди, торопливо роющие могилу. Скоро стали видны лишь их плечи и головы. Когда могила была готова, они вытащили из-под циновки тело человека, одетого в синюю форменную одежду. Я содрогнулась.
Когда посыльный вернулся с лопатой, я спросила, кого они хоронят и отчего он умер. Тот ответил, что они из такой-то роты, хоронят самоубийцу — мужчину тридцати трех лет.
Зимний день короток; когда они потащили пустую тачку восвояси, уже стало темнеть. На казавшихся заброшенными огородах не осталось никого. Я медленно подошла к месту захоронения. Там был лишь еле заметный холмик, на который вряд ли кто обратит внимание.
На следующий день я предупредила Чжуншу, чтобы он был внимателен и не наступал на холмик — ведь труп был опущен прямо в землю, без гроба. Оказалось, что Чжуншу получил на почте некоторые сведения о погибшем. Были известны его имя и фамилия, знали также, что у него остались жена и сын. Им и были отправлены оставленные покойником пожитки.
Вскоре выпал большой снег. Я испугалась, что, когда он стает, могила раскроется и одичалые собаки утащат труп. Но могила не раскрылась, хотя земля порядком просела.
Всю ту зиму я в одиночестве сторожила огород. По утрам, когда восходящее солнце окрашивало восточную половину неба в яркие цвета, из дальних и ближних деревень тянулись вереницы крестьян разного возраста в одинаково рваной одежде. Потом они разбивались на группки по двое и по трое и скрывались из виду. Вечером они снова появлялись и шли обратно нагруженные чем-то.
Часто я забирала из столовой ужин и не торопясь ела его, стоя в дверях сарая. Постепенно меркли краски заката, опускался вечерний туман, небо как бы сближалось с бескрайней равниной. На огороде воцарялась тьма — кругом ни одной живой души, ни единого огонька. Было лишь слышно, как внутри сарая стаи крыс резвятся в соломе и как шуршат сухие листья. Вымыв колодезной водой чашку и ложку, я запирала дверь и возвращалась на ночлег.
Каждый был занят делом, лишь одна я проводила дни в праздности. Мне было совестно, но это не меняло ситуации. Хотя я и далека от воинского искусства, мне было понятно душевное состояние Лу Чжишэня в то время, когда он пребывал монахом в буддийском храме на горе Утайшань
Пока я жила в крестьянском доме и работала отдельно от товарок по комнате, мне было несподручно ходить с ними в одном строю. Я отправлялась на работу и с работы в одиночестве и чувствовала себя более свободной. Я вообще люблю ходить в темноте. Если у идущего в руке фонарик, он освещает лишь небольшое пространство вокруг. Без фонаря же видны и более далекие предметы. Я брела домой по тропинке, вьющейся среди пригорков и камней, и лишь на подходе к деревне различала мерцающий среди деревьев свет. Но то был не мой дом, а временное пристанище, где мне принадлежала лишь узенькая кровать под пологом. Я часто вспоминала виденный когда-то рисунок: старец с мешком за плечами, опираясь на посох, медленно спускается по тропе, ведущей к его собственной могиле. Мне казалось, что это про меня.
Наступил Новый год. В день весеннего равноденствия школа кадров нашего Отделения переселилась в Минган. Незадолго перед этим мы, овощеводы, сходили на старый огород и провели уборку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Порой сельские девчушки приходили смотреть, как я полю сорняки или прореживаю ростки. Иногда они помогали мне в прополке, получая за это свежую зелень. Освоив здешний диалект, я заводила с ними разговор. Оказалось, что девочки двенадцати и тринадцати лет уже выданы их родителями замуж. Одна подружка сказала про другую, что у нее уже есть свекровь. Та покраснела и отпиралась, но потом заявила, что и у подруги есть свекровь. Все они были неграмотны. Я первое время жила в сравнительно зажиточном доме; хозяйским сыновьям (им было девять и одиннадцать лет) не приходилось ради заработка пасти скот, и они посещали школу, но их старшая сестра оставалась неграмотной. Родители при посредстве свахи уже обручили ее с подходящим по возрасту парнем из соседней деревни, служившим в армии. Молодые люди ни разу не видели друг друга. Солдат прислал невесте письмо и фотокарточку, с которой глядело простое деревенское лицо. Парень окончил начальную школу. Родители девушки, мои однофамильцы (на этом основании они звали меня «тетенькой»), попросили меня написать ответ. Я долго не знала, как начать, но в конце концов общими стараниями мы сочинили письмо. Фотографию невесты солдат не получил.
Не знаю почему, но деревенские подростки лет пятнадцати все время болтались без дела. За спиной у каждого был короб, куда они складывали все, что попадалось на глаза. Иногда они, собравшись группой, выдергивали придорожный куст и принимались гоняться за зайцем, стуча кустам по земле и громко крича: «Ха! Ха!» Однажды несколько ребят с воплями ворвались в мой огород — по их словам, среди грядок спряталась «кошка». «Кошкой» здесь называли зайца, но я при
творилась непонимающей и сказала, что кошек здесь нет. Заяц же почувствовал, что долго прятаться не удастся, и опрометью бросился с огорода в поле. За ним помчались несколько собак. Скорость у зайца больше, но, когда собаки набегают с разных сторон, он начинает метаться и оказывается в окружении. Мне было видно, как заяц высоко подскочил, но в следующее мгновение был схвачен собаками. У меня внутри что-то оборвалось. С тех пор, заслышав «Ха! Ха!», я старалась не смотреть в ту сторону.
Однажды (это было 3 января 1971 года около трех часов пополудни) пришел какой-то человек и спросил, кому принадлежат два могильных холмика к юго-востоку от огорода — не школе ли кадров? Не там ли похоронен утонувший в речке тракторист из первой партии прибывших в эти места? Я ответила отрицательно и показала направление, в котором находилась его могила. Некоторое время спустя я увидела, как несколько человек стали рыть землю возле ручья, за грядкой моркови. Рядом остановилась большая тачка, покрытая циновкой из тростника, чуть дальше — группа людей в военной форме, видимо, из армейского пропагандистского отряда. «Да ведь они собираются кого-то хоронить!» — подумала я.
Издалека мне было видно, как быстро работают землекопы. Один из них спрыгнул в вырытую яму, вскоре за ним последовали другие. Вдруг от группы отделился человек и побежал в мою сторону. Я подумала, что ему нужна вода для питья, но оказалось, что у них сломался черенок лопаты. Я одолжила свою.
Вокруг не было видно ни души — только люди, торопливо роющие могилу. Скоро стали видны лишь их плечи и головы. Когда могила была готова, они вытащили из-под циновки тело человека, одетого в синюю форменную одежду. Я содрогнулась.
Когда посыльный вернулся с лопатой, я спросила, кого они хоронят и отчего он умер. Тот ответил, что они из такой-то роты, хоронят самоубийцу — мужчину тридцати трех лет.
Зимний день короток; когда они потащили пустую тачку восвояси, уже стало темнеть. На казавшихся заброшенными огородах не осталось никого. Я медленно подошла к месту захоронения. Там был лишь еле заметный холмик, на который вряд ли кто обратит внимание.
На следующий день я предупредила Чжуншу, чтобы он был внимателен и не наступал на холмик — ведь труп был опущен прямо в землю, без гроба. Оказалось, что Чжуншу получил на почте некоторые сведения о погибшем. Были известны его имя и фамилия, знали также, что у него остались жена и сын. Им и были отправлены оставленные покойником пожитки.
Вскоре выпал большой снег. Я испугалась, что, когда он стает, могила раскроется и одичалые собаки утащат труп. Но могила не раскрылась, хотя земля порядком просела.
Всю ту зиму я в одиночестве сторожила огород. По утрам, когда восходящее солнце окрашивало восточную половину неба в яркие цвета, из дальних и ближних деревень тянулись вереницы крестьян разного возраста в одинаково рваной одежде. Потом они разбивались на группки по двое и по трое и скрывались из виду. Вечером они снова появлялись и шли обратно нагруженные чем-то.
Часто я забирала из столовой ужин и не торопясь ела его, стоя в дверях сарая. Постепенно меркли краски заката, опускался вечерний туман, небо как бы сближалось с бескрайней равниной. На огороде воцарялась тьма — кругом ни одной живой души, ни единого огонька. Было лишь слышно, как внутри сарая стаи крыс резвятся в соломе и как шуршат сухие листья. Вымыв колодезной водой чашку и ложку, я запирала дверь и возвращалась на ночлег.
Каждый был занят делом, лишь одна я проводила дни в праздности. Мне было совестно, но это не меняло ситуации. Хотя я и далека от воинского искусства, мне было понятно душевное состояние Лу Чжишэня в то время, когда он пребывал монахом в буддийском храме на горе Утайшань
Пока я жила в крестьянском доме и работала отдельно от товарок по комнате, мне было несподручно ходить с ними в одном строю. Я отправлялась на работу и с работы в одиночестве и чувствовала себя более свободной. Я вообще люблю ходить в темноте. Если у идущего в руке фонарик, он освещает лишь небольшое пространство вокруг. Без фонаря же видны и более далекие предметы. Я брела домой по тропинке, вьющейся среди пригорков и камней, и лишь на подходе к деревне различала мерцающий среди деревьев свет. Но то был не мой дом, а временное пристанище, где мне принадлежала лишь узенькая кровать под пологом. Я часто вспоминала виденный когда-то рисунок: старец с мешком за плечами, опираясь на посох, медленно спускается по тропе, ведущей к его собственной могиле. Мне казалось, что это про меня.
Наступил Новый год. В день весеннего равноденствия школа кадров нашего Отделения переселилась в Минган. Незадолго перед этим мы, овощеводы, сходили на старый огород и провели уборку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13