Они пробежали несколько кварталов. Перед самым вокзалом позади вдруг засигналила машина. Лимузин госпожи Халонен притормозил у тротуара. Мирья обрадовалась, привычно рванула заднюю дверцу и, вскочив в машину, чуть было не села на колени полной женщины. Рядом с женщиной сидел незнакомый черноволосый мужчина. Мирья сразу же сообразила, что это и были советские туристы, первые советские люди, которых ей довелось увидеть.
Дверца захлопнулась, и машина поехала. Госпожа Халонен по-фински сказала гостье:
— Это — сотрудница общества Мирья Матикайнен.
— Рада познакомиться,—ответила женщина тоже пофински и подвинулась, освобождая место.— Я Айно Андреевна Лампиева. А это Павел Иванович.
Мирья буквально пожирала гостей глазами. У женщины были темно-каштановые пышные волосы и круглое лицо, которому очень шла сердечная улыбка. Потом Мирья спохватилась: «А Нийло? Ну ничего. До вокзала рукой подать. Дойдет».
— Останьтесь с нами хотя бы на сутки,— умоляюще попросила Мирья.
Айно Андреевна показала на часы. До поезда оставались минуты. Другие советские туристы ждут их на перроне. Говоря это, Айно пристально глядела на Мирью.
— Что вы так... смотрите на меня? — растерялась Мирья.
— Ваше лицо мне удивительно знакомо,— ответила Айно.
— Вряд ли вы когда-нибудь встречались, уж поверьте мне,— усмехнулась Импи Халонен.— Вот и приехали.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
После очередного столкновения между Еленой Петровной и Вороновым установились чисто деловые отношения. Правда, Воронов стал чаще, чем раньше, советоваться о делах с прорабом, но она почувствовала даже в этом особую подчеркнутость: вот, мол, смотри, какой я стал коллегиальный! Она высказывала соображения деловито, как и должен отвечать прораб начальнику.
В Петрозаводске они остановились в гостинице, «Северная». Днем Воронов ходил по своим делам, а Елена Петровна была на конференции. Вечером он позвонил ей в но< мер и предложил вместе пообедать, чтобы заодно посоветоваться о делах, которые ему завтра предстоит решить в совнархозе. «Нужны ему мои советы!» — усмехнулась Елена Петровна, но приглашение приняла.
За столом Воронов не столько советовался с прорабом, сколько жаловался на трудности, с которыми предстоит встретиться. Начальник стройки был так озабочен и выглядел таким усталым, что Елена Петровна прониклась к нему сочувствием: какой бы у него ни был характер, а живет он одним — своим делом. У нее, Елены Петровны, прибавилось хоть что-то новое в жизни — Нина. А у него?
Из ресторана они пошли в театр. Возвращаясь в гостиницу, присели на скамейку в маленьком скверике. Елена
Петровна говорила о каких-то незначительных вещах, но ее собеседник чувствовал, что она находится под сильным впечатлением того, что услышала сегодня на конференции сторонников мира.
— Да, много мы с тобой испытали! — промолвил Воронов.— Не дай бог и им того же,— он кивнул на гуляющую по аллее молодежь.
Вспомнив годы войны, Воронов опять мысленно увидел перед собой не только разрывы снарядов, но и Ольгу. То ли потребность поделиться своими чувствами, то ли сама обстановка после театра заставила его вдруг разоткровенничаться, Воронов так описал Ольгу, что перед Еленой Петровной, которая никогда не встречала ее, вырисовался облик высокой, стройной, красивой и гордой женщины...
— Может быть, она еще вернется? — сказала Елена Петровна.— Вернется и скажет: прости, я ошиблась...
— Нет, эта женщина не ошибается! — Воронов горько усмехнулся.— Она семь раз отмерит, потом отрежет.
— А если бы она все-таки вернулась?
— Нет, она не вернется! — убежденно проговорил Воронов.— Мы были всего лишь хорошими боевыми товарищами. А женились по ошибке... Ольгу ранило на Одере. Она упала с седла, прежде чем я успел подхватить ее. Пуля пробила грудь навылет, изо рта шла кровь. Я был в медсанбате, когда ей прочищали рану. По лицу видел, что ей очень больно, но она ни разу не застонала... Вот такая она, Ольга!..
Елена Петровна подумала: с какой нежностью и уважением он вспоминает женщину, покинувшую его. И в ней проснулось желание рассказать о своей жизни.
— Я тоже когда-то была молода,— грустно усмехнулась она.— Ушла из девятого класса, думала, что хватит и тех знаний, чтобы служить мировой революции. О, сколько у нас тогда было идей! До хрипоты спорили на комсомольских собраниях о том, какой будет любовь в новом обществе, является ли ревность пережитком капитализма и сохранится ли этот проклятый пережиток при социализме. Дискутировали даже по такому поводу — как называть вечера, если их проводят утром. Мы устраивали их по воскресеньям. Собирали колхозников к девяти утра в красном уголке, ставили одноактные пьесы, пели хором, говорили зажигательные речи. Потом все строились в колонну и во главе с ораторами и певцами шагали на" колхозное поле — убирать картофель.
Она умолкла. Какой интересной, содержательной казалась теперь она, эта ушедшая юность, со всеми горестями, ошибками, наивностью взглядов на жизнь!
По аллее гуляла молодежь — новое поколение, с другими заботами, иными мечтами. Елене Петровне подумалось: они, вот эти девушки и парни, через лет двадцать — тридцать тоже будут с теплотой вспоминать дни своей молодости, добродушно смеяться над своими ошибками, мыслями о жизни. .
Вслух она промолвила:
— Завидую я вот им. Сколько у них впереди! Смотри, каким красивым стал город! А поверь мне, им этого будет мало, они опять будут переделывать и перестраивать на СВОЙ ВКУС. И ЖИТЬ будут ПО-ДРУГОМУ.
— И, быть может, даже не вспомнят добрым словом тех, кто им все это строил,— ответил Воронов.— А как у тебя дальше складывалась жизнь? С мужем-то ты долго жила?
Елена Петровна сосредоточенно теребила ремешок сумки и заговорила отрывисто:
— Только четыре года. Он был лесорубом и комсоргом лесопункта. Кончил семь классов, а за книгами просиживал ночи напролет. Как-то, помню, делал он доклад о Горьком. Это было в тридцать шестом, Горький тогда умер. Думала ну что он может сказать о Горьком! А слушала — и будто совсем нового человека видела перед свобод. Словом, Коля научил меня читать и думать. Я работала в столовой, потом счетоводом. Начала почитывать строительную литературу — Коля как, раз изучал это дело. Тогда еще жили в бараках. Но мы твердо верили, что, все лучшее — впереди. После свадьбы мы поселились а своей избушке. По вечерам в ней было как в бане, а утром зуб на зуб не попадал от холода. Обзавелись кое-какой.посудой, большой керосиновой лампой и книгами. Наше жилье называли избой-читальней молодоженов. Потом родился ребенок, девочка здоровая, поразительно тихая. Она могла часами играть в своей кроватке — на полу было холодно — и только поглядывала большими голубыми глазами на нас, когда мы сидели у лампы, уткнувшись в книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76