Такова ваша благодарность за все, что я сделал для семьи и что еще вы просите сделать? О, ловко вы это придумали! Но вот вам,— плевать я на него хотел! — и прежде чем Йошко смог ему помешать, он скомкал завещание и бросил его к бабке под кровать.
Поднялся невообразимый гвалт, кричали бабка, Йошко, а больше всех Мица. Она стояла у него за спиной, выпятив грудь, утопая в собственном жире, который, когда она переминалась с ноги на ногу или размахивала руками, колыхался, готовый в любую минуту растечься, ее простуженный голос смягчился, перейдя в какой-то неопределенный, хрипловатый альт.
— Что ты думаешь? Сто лет тебя буду содержать? Ты будешь в городе пьянствовать, кутить, бездельничать; до сих пор ты еле-еле переходил из класса в класс, а теперь и вовсе перестал учиться,— Йошко знает об этом,— а я буду терпеть мучения, прислуживать тебе и до конца жизни кормить? Нет, не выйдет; послушались бы меня, не барствовал бы он и этих четыре года!
Она так разошлась, что чуть не ударила Панкраца кулаком, помешал Васо — выругавшись, он оттолкнул ее в сторону. Теперь, зная причину ее ненависти, Панкрац понял, что только она, она была виновата в том, что в завещании оговорен срок выплаты ему содержания. Она как единственная наследница лавки в случае возможной смерти родителей должна была в течение четырех лет, считая со дня составления завещания, следовательно, как раз столько и даже несколько больше, чем требовалось Панкрацу, чтобы закончить положенный курс наук, его содержать. Эту оговорку она отстаивала ожесточенно, и госпожа Резика, поначалу сомневаясь, уступила ей только тогда, когда к требованию Мицы присоединился и Йошко. После ей уже и самой, вопреки постоянным напоминаниям, что Панкрац восстанет против этой оговорки, казалось более благоразумным ввести для Панкраца, этого лентяя и бездельника, ограничения, заставив тем самым прилежнее относиться к учению. Но если обо всем этом легко было рассуждать тогда, то теперь, когда перед всеми, или хотя бы некоторыми из них, снова возникала опасность разоблачения истории с Ценеком, дело намного усложнялось, ибо эту опасность, что в большей или меньшей степени понимали все, мог отвести от них не кто иной, как Панкрац. Впрочем, не до всех это сразу дошло. Поначалу, предвидя его несогласие с завещанием, единственным их желанием было не допустить, чтобы он заявил об этом в присутствии Краля, поэтому и не захотели его показать Панкрацу. Только госпожа Резика, за долгие часы одиночества имевшая возможность обо всем поразмыслить, ясно поняла, что из-за Панкраца завещание должно быть изменено, а возможно, и написано заново с учетом его пожеланий, потому она и позвала его к себе, желая сообщить о своем решении. Но страх перед новой и наверняка неизбежной ссорой с Мицей, да и раздражение, вызванное упрямством Панкраца,— в душе она все же надеялась, что Панкрац проявит благоразумие и примет завещание без протеста,— были так сильны, что для успокоения Панкраца она избрала неверный путь и не желала отступать. Оттолкнув от себя мужа, приподнявшего ее на подушках, она взвизгнула:
— Чего ты добиваешься? Разве тебе не стыдно, что за четыре года ты не сможешь закончить университета? Каждый прилежный студент...
— Каждый прилежный студент,— цинично прервал ее Панкрац,— это может сделать! Но я не прилежный студент, а хорошее мнение о всех вас зависит только от меня, так что я могу себе позволить учиться и пять, и шесть лет! Кроме того,— не обращая внимания на Мицу, которая ему прямо в ухо крикнула: «Сто!», он рассудительно добавил,— за эти четыре года я могу заболеть, университет могут закрыть, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и ты должна знать, что Мица, такая, какая она есть,— он приблизился к бабке,— может оставить меня ни с чем!
Иди ты к черту! — попыталась было отделаться
от него бабка, но в ко концов приняла благоразумное решение: — Выброс мы из завещания эти четыре года, а ты раз и навсегда прикуси язык!
Панкрац, заметив (Йошко, входившего в комнату с лампой в руках, опять вернулся к дверям и столкнулся здесь с Мицей. Та:
— Как, как ты сказал.
Панкрац, желая услышать ответ, задержался.
— Хорошо, я согбен, чтобы вы это убрали из завещания,— произвол снова ухмыляясь.— Кроме того, я требую, ты об этом бабуся, уже знаешь,—он повысил голос, а звучал он у него вкрадчиво и от этого казался еще более вызывающим— вместо квартиры, которую я не могу получить в доме поскольку Йошко его скорее всего продав я требую повысить мне месячное содержание.
Какое-то мгновение Мица стояла, словно окаменев, затем налетела на него сложив пальцы кукишем,
сунула ему под нос.
— Вот тебе, пиявка/ Вот! Видел это! — и разошлась вовсю, обращаясь то к нему, то к матери, то ко всем остальным.— Он будет вечно учиться, а ты ему плати больше! Ты, наверное, с этим согласишься! Тогда все на него запиши! В таком случае, будете иметь дело со мной! Я сама расскажу! Натравлю Краля, и он по всему селу растрезвонит: Ценека убили здесь, здесь его убили!
Продолжать она не смогла — Йошко, поставив на столик лампу, закрыл рот ладонью.
— Проклятая бабушка сошла?
Короткой паузой, бабкиным внезапным приступом кашля, воспользовался Панкрац, чтобы сказать:
Тебе, Мица не придется этого делать. Ибо на
меня все равно все не зачем будет сделано то, о чем я прошу... остановился и обвел всех
выразительным взглядов
Убили! — снова завопила Мица, освободившись
от ладони Йошко.
Успокойся! К госпоже Резике сразу вернулся голос, и она крикнула, обращаясь одновременно и к Мице, и к Панкрацу. И напряглось от попытки встать, сойти с кровати/ броситься к ним и разнять. Ей показалось даже, будто что-то в парализованной стороне тела отпустило, но затем снова сковало, онемело; так ошеломляюще подействовали на нее слова Панкраца, брошенные им в другую комнату:
— Что с вами, Краль? Куда вы?
— Гм! — сначала все услышали, а потом и увидели Краля. Пошатываясь, он дошел до дверей и заглянул сюда, пиджак, брюки и даже ботинки — все было заблевано. В той, другой комнате икнула Пепа, словно ее стошнило. А Васо, до сих пор молча ухмылявшийся, теперь помрачнел и отшатнулся, отпрянул и Панкрац. Краль же, опершись плечом на дверной косяк, скаля зубы в мерзкой и страшной улыбке и пуская слюну, вместе с ней выплевывал и слова, такие же скользкие и мокрые.
— Убили его, это мы знаем! Гм! — И попытался войти в комнату.
VII
— Выкиньте его вон! Он испортит нам воздух,— закричала госпожа Резика и замахала руками, будто сама его выталкивала.
Не успела она это произнести, как Краль, повернувшись и упершись лбом в дверной косяк, рыгнул, и изо рта его брызнула желтоватая струя. Панкрац отпрянул еще дальше, но в это время подлетел Йошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Поднялся невообразимый гвалт, кричали бабка, Йошко, а больше всех Мица. Она стояла у него за спиной, выпятив грудь, утопая в собственном жире, который, когда она переминалась с ноги на ногу или размахивала руками, колыхался, готовый в любую минуту растечься, ее простуженный голос смягчился, перейдя в какой-то неопределенный, хрипловатый альт.
— Что ты думаешь? Сто лет тебя буду содержать? Ты будешь в городе пьянствовать, кутить, бездельничать; до сих пор ты еле-еле переходил из класса в класс, а теперь и вовсе перестал учиться,— Йошко знает об этом,— а я буду терпеть мучения, прислуживать тебе и до конца жизни кормить? Нет, не выйдет; послушались бы меня, не барствовал бы он и этих четыре года!
Она так разошлась, что чуть не ударила Панкраца кулаком, помешал Васо — выругавшись, он оттолкнул ее в сторону. Теперь, зная причину ее ненависти, Панкрац понял, что только она, она была виновата в том, что в завещании оговорен срок выплаты ему содержания. Она как единственная наследница лавки в случае возможной смерти родителей должна была в течение четырех лет, считая со дня составления завещания, следовательно, как раз столько и даже несколько больше, чем требовалось Панкрацу, чтобы закончить положенный курс наук, его содержать. Эту оговорку она отстаивала ожесточенно, и госпожа Резика, поначалу сомневаясь, уступила ей только тогда, когда к требованию Мицы присоединился и Йошко. После ей уже и самой, вопреки постоянным напоминаниям, что Панкрац восстанет против этой оговорки, казалось более благоразумным ввести для Панкраца, этого лентяя и бездельника, ограничения, заставив тем самым прилежнее относиться к учению. Но если обо всем этом легко было рассуждать тогда, то теперь, когда перед всеми, или хотя бы некоторыми из них, снова возникала опасность разоблачения истории с Ценеком, дело намного усложнялось, ибо эту опасность, что в большей или меньшей степени понимали все, мог отвести от них не кто иной, как Панкрац. Впрочем, не до всех это сразу дошло. Поначалу, предвидя его несогласие с завещанием, единственным их желанием было не допустить, чтобы он заявил об этом в присутствии Краля, поэтому и не захотели его показать Панкрацу. Только госпожа Резика, за долгие часы одиночества имевшая возможность обо всем поразмыслить, ясно поняла, что из-за Панкраца завещание должно быть изменено, а возможно, и написано заново с учетом его пожеланий, потому она и позвала его к себе, желая сообщить о своем решении. Но страх перед новой и наверняка неизбежной ссорой с Мицей, да и раздражение, вызванное упрямством Панкраца,— в душе она все же надеялась, что Панкрац проявит благоразумие и примет завещание без протеста,— были так сильны, что для успокоения Панкраца она избрала неверный путь и не желала отступать. Оттолкнув от себя мужа, приподнявшего ее на подушках, она взвизгнула:
— Чего ты добиваешься? Разве тебе не стыдно, что за четыре года ты не сможешь закончить университета? Каждый прилежный студент...
— Каждый прилежный студент,— цинично прервал ее Панкрац,— это может сделать! Но я не прилежный студент, а хорошее мнение о всех вас зависит только от меня, так что я могу себе позволить учиться и пять, и шесть лет! Кроме того,— не обращая внимания на Мицу, которая ему прямо в ухо крикнула: «Сто!», он рассудительно добавил,— за эти четыре года я могу заболеть, университет могут закрыть, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и ты должна знать, что Мица, такая, какая она есть,— он приблизился к бабке,— может оставить меня ни с чем!
Иди ты к черту! — попыталась было отделаться
от него бабка, но в ко концов приняла благоразумное решение: — Выброс мы из завещания эти четыре года, а ты раз и навсегда прикуси язык!
Панкрац, заметив (Йошко, входившего в комнату с лампой в руках, опять вернулся к дверям и столкнулся здесь с Мицей. Та:
— Как, как ты сказал.
Панкрац, желая услышать ответ, задержался.
— Хорошо, я согбен, чтобы вы это убрали из завещания,— произвол снова ухмыляясь.— Кроме того, я требую, ты об этом бабуся, уже знаешь,—он повысил голос, а звучал он у него вкрадчиво и от этого казался еще более вызывающим— вместо квартиры, которую я не могу получить в доме поскольку Йошко его скорее всего продав я требую повысить мне месячное содержание.
Какое-то мгновение Мица стояла, словно окаменев, затем налетела на него сложив пальцы кукишем,
сунула ему под нос.
— Вот тебе, пиявка/ Вот! Видел это! — и разошлась вовсю, обращаясь то к нему, то к матери, то ко всем остальным.— Он будет вечно учиться, а ты ему плати больше! Ты, наверное, с этим согласишься! Тогда все на него запиши! В таком случае, будете иметь дело со мной! Я сама расскажу! Натравлю Краля, и он по всему селу растрезвонит: Ценека убили здесь, здесь его убили!
Продолжать она не смогла — Йошко, поставив на столик лампу, закрыл рот ладонью.
— Проклятая бабушка сошла?
Короткой паузой, бабкиным внезапным приступом кашля, воспользовался Панкрац, чтобы сказать:
Тебе, Мица не придется этого делать. Ибо на
меня все равно все не зачем будет сделано то, о чем я прошу... остановился и обвел всех
выразительным взглядов
Убили! — снова завопила Мица, освободившись
от ладони Йошко.
Успокойся! К госпоже Резике сразу вернулся голос, и она крикнула, обращаясь одновременно и к Мице, и к Панкрацу. И напряглось от попытки встать, сойти с кровати/ броситься к ним и разнять. Ей показалось даже, будто что-то в парализованной стороне тела отпустило, но затем снова сковало, онемело; так ошеломляюще подействовали на нее слова Панкраца, брошенные им в другую комнату:
— Что с вами, Краль? Куда вы?
— Гм! — сначала все услышали, а потом и увидели Краля. Пошатываясь, он дошел до дверей и заглянул сюда, пиджак, брюки и даже ботинки — все было заблевано. В той, другой комнате икнула Пепа, словно ее стошнило. А Васо, до сих пор молча ухмылявшийся, теперь помрачнел и отшатнулся, отпрянул и Панкрац. Краль же, опершись плечом на дверной косяк, скаля зубы в мерзкой и страшной улыбке и пуская слюну, вместе с ней выплевывал и слова, такие же скользкие и мокрые.
— Убили его, это мы знаем! Гм! — И попытался войти в комнату.
VII
— Выкиньте его вон! Он испортит нам воздух,— закричала госпожа Резика и замахала руками, будто сама его выталкивала.
Не успела она это произнести, как Краль, повернувшись и упершись лбом в дверной косяк, рыгнул, и изо рта его брызнула желтоватая струя. Панкрац отпрянул еще дальше, но в это время подлетел Йошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88