– Пей быстро, и ты не заметишь его вкуса, – так она всегда говорила, высыпая порошок в воду и подавая ему стакан.
Когда он наконец снял свой халат, Беллилия посмотрела на него сияющими глазами.
– Какой ты высокий! – заметила она, и высота в ее устах стала мерилом совершенства. – И плечи такие широкие. У тебя вообще великолепная фигура. Твоя мама всегда говорила: «Мой мальчик не красавец, но прекрасно сложен».
Чарли не мог в полной мере наслаждаться такой лестью, боясь вызвать недовольство своих пуританских предков. Чтобы их призраки не поднялись из могил на церковном кладбище и чтобы успокоить бронзовую фигуру полковника Натаниэля Филбрика, установленную в небольшом парке на окраине города, он притворно отверг восторги своей жены.
– Кожа да кости, – заявил он и рассмеялся, посчитав, что выполнил долг перед предками, а потом спросил: – А кто тебе сказал про мамины слова? Эбби?
– Нет, Эллен.
– Ах вот как.
– Бедняжка Эллен.
– Почему ты ее жалеешь? – спросил Чарли, укладываясь в постель. – Она сама зарабатывает себе на жизнь, и это не позор для женщины.
– Ты меня не так понял. Я тоже работала. И совсем не это имела в виду.
– Должен сказать, я восхищаюсь ее энергией. И у нее здорово получается. Недавно я встретил Кларенса Грина, и он признал, что она просто создана для газетного дела.
– А я жалею Эллен потому, что она до сих пор по уши влюблена в тебя.
Чарли пытался опровергнуть это заявление, но Беллилия продолжала настаивать на своем:
– Она не может скрыть, что сердце ее разбито. Это выдает каждый ее взгляд. Но Эллен прекрасная девушка, Чарли. Она всеми силами старается хорошо ко мне относиться.
Лежа на боку, Чарли изучал строгую линию носа своей жены и прелестный контур щеки. Он чувствовал себя недостойным любви этой очаровательной женщины, да еще любви Эллен, женщины с сильным характером. Что такого он сделал в своей жизни, чтобы заслужить их привязанность? Он ведь не Казанова. Если бы он был крепким, сильным, жилистым, с густой шевелюрой темных волос и обворожительной улыбкой, он бы мог и понять, и принять женское обожание. Но ему было тридцать пять лет, и он ничем особенно не выделялся, к тому же начал уже терять волосы. То, что он признавал своим достоинством, было самое обычное достоинство неромантического мужчины, к которому могло приклеиться прозвище Чарли Лошадь.
– Свет погасить? – спросил он. – Попробуем еще?
С некоторым колебанием она ответила:
– Попробуем, любимый. У нас сегодня все получится.
Он протянул руку и выключил свет. Наступила полная тишина. И сразу же этой тишиной овладело бесчисленное количество самых разных звуков. Казалось, что река побежала гораздо быстрее и заговорила более громким и резким голосом, завыл ветер, черное ореховое дерево застучало костлявыми пальцами в окна, рамы задрожали, стекла зазвенели, а сверху послышался такой шорох, словно на чердак ворвалась армия крыс.
– Чарли!
Он обнял жену, крепко прижал ее к себе и зашептал:
– Не бойся, Белли. Ничего страшного. Я здесь, с тобой, моя прелесть, моя женушка, моя сладкая любовь. Теперь ты не одна. И раз я здесь, ничего плохого с тобой не случится.
Его щека стала мокрой от ее слез.
– Да и чего ты, собственно, боишься?
– Не знаю, – прорыдала она.
Они лежали обнявшись. Беллилия рядом с ним постаралась совсем сжаться, чтобы он почувствовал себя очень большим и еще более необходимым такой хрупкой женщине. С первой брачной ночи он пытался помочь ей преодолеть страх темноты. Ее попытки избавиться от этого страха были настолько искренними, что он никогда не бранил ее и не смеялся над ее беспричинным ужасом.
Однако страхи Беллилии постепенно стали воздействовать и на него: он ими заразился. В дневное время Чарли решительно отторгал эту заразу, но, когда ночью Беллилия прижималась к нему и плакала, в его голове появлялись странные фантазии, а его тело под теплым одеялом холодело. Днем его жена была обычной земной женщиной, а в темноте она казалась совсем иным существом, непредсказуемым и в чем-то даже зловещим, женщиной, чье лицо Чарли никогда не видел. Для мужчины его склада ума и образования было глупо попадать под влияние подобных бессмысленных фантазий, и он старался объяснить ночные страхи своей жены, напоминая себе, какую трудную жизнь она прожила до встречи с ним. Ее детство и юность, судя по кусочкам рассказов о том и о сем, включая даже анекдотические случаи, были омрачены таким количеством несчастий и разочарований, что это не могло не отразиться на ее душевном состоянии, на ее ощущениях и уж никак не могло сделать из нее спокойную, уравновешенную личность.
Тем не менее эти рассуждения не помогали Чарли. В спальне хозяйничали фантомы, словно имели на это законные права. Во все предыдущие ночи он то ослаблял, то усиливал свет лампы. А в эту ночь решил доказать жене, что в темноте никого нет и что он не одобряет ее бессмысленных детских страхов.
В этот миг темноту взорвал громкий визг. В комнату пахнуло холодным ветром. Чарли задрожал под одеялом.
– Что такое, Белли?
Она перестала визжать. После глубокого молчания, которое казалось таким долгим, будто она совсем перестала дышать, Беллилия еле слышно прошептала:
– Ты тоже это видел?
– Видел что? – с явным неудовольствием спросил Чарли.
– Оно двигалось.
– Послушай, Белли, – начал он холодным решительным тоном.
– Я это видела.
– В комнате ничего нет, ничего. Это просто абсурд…
Она оттолкнула его и отодвинулась на край кровати. Подушка не заглушала ее всхлипов, а матрас не смягчал ее дрожь. Комната наполнилась негромкими, но пугающими звуками плача, которые были гораздо ближе, чем расплывчатые звуки бушующей реки.
Все те десять секунд, что он искал кнопку, чтобы включить свет, Чарли ругал себя за бесхарактерность. Чарли Филбрик Хорст прошел такую школу жизни, которая отвергает глупые капризы и презирает потакание собственным слабостям. Теперешнее состояние духа Чарли Хорста его мать назвала бы малодушием и безволием. Вот что вертелось у него в голове все эти несколько секунд.
– О, Чарли, какой ты хороший, какой сладкий, – пробормотала между тем его жена. Она уже не дрожала, успокоилась, вытерла ладонью слезы и подарила ему улыбку вместе с ямочками на щеках.
Небольшая лампа с розовым абажуром бросала пучок света на ковер. Мебель в спальне была настоящая, прочная и надежная. Над камином висел портрет матери Чарли в возрасте семнадцати лет – решительной девицы с крепко сжатыми губами, выражающими неодобрение. И Чарли стал убеждать себя, что свет он включил только ради жены.
– Ты такой добрый, такой внимательный, такой хороший, – шептала Беллилия. – Я же понимаю, что тебе трудно спать при свете.
– Да нет, я уже начинаю привыкать, – ответил Чарли, чувствуя, как тает лед в его застывшем теле при виде тела жены, ее розовых губок и пухлых щек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54