Прежде чем лечь в постель, я закрыл шкафы, чтобы не видеть ни его костюмов, ни обуви, ни пластиковых мешков с застежками-молниями. Никому из нас не пришло в голову погасить свет, и мы ни разу не закрывали глаз, пока занимались любовью.
Отныне моя единственная и истинная цель жизни состоит в том, чтобы снова заняться любовью с Ю. Если бы меня спросили, чего ты хочешь больше всего, я должен был бы признать, что больше всего хочу завалиться в постель с Ю. Это отнюдь не свидетельствовало в мою пользу, ибо то и дело трахаться – нечто второстепенное, не основное, так что типы вроде меня, превращающие это в основное занятие, являются, по сути дела, людьми сексуально озабоченными. Я ненормальный, и об этом знаю только я, что, с одной стороны, меня успокаивает, а с другой – изолирует от прочих людей. Я начинаю понимать клиентов – любителей порнографии, благоволить им, смотреть на них с симпатией. Как они одиноки. Эти люди никогда не выходят отсюда с видеокассетами в руках, а являются с огромными сумками, в которых могут их прятать. Им приходится скрывать их, в то время как остальные выходят безбоязненно, неся кассеты в руках, что свидетельствует об их почти младенческой невинности. Вместе с тем ни один мужчина и ни одна женщина не могут быть такими же невинными, как дети, и я не говорю «менее», а говорю «такими же». Было бы заблуждением считать, что взрослых интересуют те же самые вещи, что и детей, потому что в этом случае у них не было бы побудительных мотивов становиться взрослыми. Мы входили бы в этом случае в возраст, но продолжали делать то же самое. И мы особенно стремимся продлить детство, поняв, что время быстро уходит, а ребенку, то есть нам с вами, еще нужно совершенствоваться, получать образование, стать человеколюбивым человеком и, к счастью, перестать быть ребенком. Я никогда не вспоминал свои детские годы с какой-то особой нежностью, подобно тому, как если бы вспоминал собственного ребенка или что-то в этом роде. Это невозможно, потому что я есть я, и ничто из того, что повлияло на мое развитие, не удивляет меня и не изумляет, ибо в моем сознании отразилось то, что является моей сутью.
Один из своеобразных клиентов, чтобы не называть их все время в одних и тех же выражениях, – это некая сеньора, которая сейчас, зимой, одета в бежевое пальто с широкими лацканами и подпоясана поясом, из тех, которые завязываются узлом. Ее волосы слегка растрепаны ветром. Сначала я выдавал ей видеофильм, который обычно прячут в сумку, и она расплачивалась со мной, не глядя мне в глаза, словно достаточно посмотреть друг другу в глаза, чтобы очутиться в ситуации, изображенной в фильме. Но сегодня я улыбнулся ей и даже позволил себе пожелать ей развлечься. На что она ответила:
– Моего мужа это очень возбуждает.
И эта ее попытка возбудить своего мужа мне кажется похвальной. Мне не терпится рассказать ей, что я ничего не делаю, кроме того, что страстно желаю пожирать Ю глазами в ослепительном свете электрической лампы, подвешенной над кроватью, – он превращает соски, которые я ей целую, в ярко-розовые, а язык и складки, сквозь которые я углубляюсь в неизвестное, делает влажными и действующими наподобие наркотика. Сказал бы я ей это исходя из того, что знаю о ней. Но я этого не делаю, потому что у женщины в бежевом пальто с широкими лацканами и растрепанными волосами есть цель – посетить видеоклуб раз в неделю, извлечь из сумки кассету, положить в нее новую, расплатиться, произнести несколько слов, каждый раз все более раскованно, толкнуть стеклянную дверь и исчезнуть.
Соня заметила во мне какую-то перемену.
– Не сердись, но, по-моему, ты изменился, стал рассеянным. Я права?
– Послушай, – говорю я ей. – Мой шеф за тобой наблюдает. Это опасно. И я по-настоящему озабочен.
– Смотри, не наложи из-за этого от страха в штаны, – отвечает Соня.
Ее слова и успокаивают, и смущают меня. Дело в том, что у Сони довольно тонкий голос, и когда она произносит «охренеть», «яйца», «трахаться», «телка», «крутая позиция для траханья» или распространенное сейчас выражение «гребаная жизнь», это производит из ряда вон выходящее впечатление. Поэтому, когда мы находимся в подсобке и она вкрадчиво шепчет мне на ухо: «Трахни меня», – меня охватывает сильная дрожь. Этим она отличается от Ю. Впрочем, не только этим, потому что с Соней я не пошел бы в фильмотеку и не пил бы кофе за пределами лавки, а с Ю пошел бы и пил бы. Мне хочется, чтобы Ю была той девушкой, с которой я оказался бы рядом, когда в зрительном зале фильмотеки загорается свет, но не хотел бы, чтобы она оказалась дочерью продюсера.
– Послушай, – говорю я Соне. – Я беспокоюсь за тебя. Ты бы только видела его, когда он расспрашивал меня, с кем ты приходишь и с кем уходишь и долго ли разговариваешь со мной.
– Но почему ты не говорил мне этого раньше?
– Не хотел тебя пугать.
– Ну вот, а теперь ты считаешь, что должен меня испугать.
– Я тебя не понимаю.
– Все равно. Его не хватает даже на то, чтобы трахнуть меня хотя бы пару раз. Вот что я тебе скажу. Вся его сила расходуется на болтовню.
– Мне неприятно, что ты так говоришь, Соня. Ты не знаешь, как не к лицу тебе такие слова.
– Какие слова? «Пару раз трахнуть»?
Ее лицо выражает удивление, мое – разочарование.
– Я тебе надоела, – говорит она, крутя ладонями банку из-под пива.
– Представь себе, – говорю я ей, – что сейчас он войдет в дверь и застанет нас за тем, что мы балуемся пивком.
– В самом деле. Представь себе, такая трагедия.
– Как минимум я потеряю работу.
– Эта говенная работа тебе дороже меня?
– Я этого не сказал, но она единственная, которая у меня есть.
– Ты со многим не согласен. И поскольку ты нетерпимо относишься ко многим вещам, меня удивляет, почему ты терпишь меня. Такое со мной случается впервые. Я думала, это будет что-то особенное, что-то необычное. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить машину и не примчаться сюда. И не могу обещать тебе, что больше этого делать не буду.
Затем она собирает вещи, разбросанные по столу, – сигареты, зажигалку, записную книжку и мобильник. Все это она кладет в сумку и встает, не пытаясь затащить меня в подсобку. Не верится, что все окажется так просто, Соня обойдется со мной так чудесно, так хорошо. Только за это я занялся бы с ней любовью – из чистой благодарности. Возникает мысль, что это было бы лучшим лекарством, но лучше ничего не говорить, не делать никаких движений и дать ей возможность уйти мимо стеллажей к стеклянной двери. Меня крайне удивляет то, что самая нерешительная женщина в мире не задумываясь толкает стеклянную дверь и не оглядываясь выходит, исчезая из виду.
Любая потеря, хотя она и облегчает жизнь, все равно оставляет после себя пустоту. Подсобка без Сони опустела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Отныне моя единственная и истинная цель жизни состоит в том, чтобы снова заняться любовью с Ю. Если бы меня спросили, чего ты хочешь больше всего, я должен был бы признать, что больше всего хочу завалиться в постель с Ю. Это отнюдь не свидетельствовало в мою пользу, ибо то и дело трахаться – нечто второстепенное, не основное, так что типы вроде меня, превращающие это в основное занятие, являются, по сути дела, людьми сексуально озабоченными. Я ненормальный, и об этом знаю только я, что, с одной стороны, меня успокаивает, а с другой – изолирует от прочих людей. Я начинаю понимать клиентов – любителей порнографии, благоволить им, смотреть на них с симпатией. Как они одиноки. Эти люди никогда не выходят отсюда с видеокассетами в руках, а являются с огромными сумками, в которых могут их прятать. Им приходится скрывать их, в то время как остальные выходят безбоязненно, неся кассеты в руках, что свидетельствует об их почти младенческой невинности. Вместе с тем ни один мужчина и ни одна женщина не могут быть такими же невинными, как дети, и я не говорю «менее», а говорю «такими же». Было бы заблуждением считать, что взрослых интересуют те же самые вещи, что и детей, потому что в этом случае у них не было бы побудительных мотивов становиться взрослыми. Мы входили бы в этом случае в возраст, но продолжали делать то же самое. И мы особенно стремимся продлить детство, поняв, что время быстро уходит, а ребенку, то есть нам с вами, еще нужно совершенствоваться, получать образование, стать человеколюбивым человеком и, к счастью, перестать быть ребенком. Я никогда не вспоминал свои детские годы с какой-то особой нежностью, подобно тому, как если бы вспоминал собственного ребенка или что-то в этом роде. Это невозможно, потому что я есть я, и ничто из того, что повлияло на мое развитие, не удивляет меня и не изумляет, ибо в моем сознании отразилось то, что является моей сутью.
Один из своеобразных клиентов, чтобы не называть их все время в одних и тех же выражениях, – это некая сеньора, которая сейчас, зимой, одета в бежевое пальто с широкими лацканами и подпоясана поясом, из тех, которые завязываются узлом. Ее волосы слегка растрепаны ветром. Сначала я выдавал ей видеофильм, который обычно прячут в сумку, и она расплачивалась со мной, не глядя мне в глаза, словно достаточно посмотреть друг другу в глаза, чтобы очутиться в ситуации, изображенной в фильме. Но сегодня я улыбнулся ей и даже позволил себе пожелать ей развлечься. На что она ответила:
– Моего мужа это очень возбуждает.
И эта ее попытка возбудить своего мужа мне кажется похвальной. Мне не терпится рассказать ей, что я ничего не делаю, кроме того, что страстно желаю пожирать Ю глазами в ослепительном свете электрической лампы, подвешенной над кроватью, – он превращает соски, которые я ей целую, в ярко-розовые, а язык и складки, сквозь которые я углубляюсь в неизвестное, делает влажными и действующими наподобие наркотика. Сказал бы я ей это исходя из того, что знаю о ней. Но я этого не делаю, потому что у женщины в бежевом пальто с широкими лацканами и растрепанными волосами есть цель – посетить видеоклуб раз в неделю, извлечь из сумки кассету, положить в нее новую, расплатиться, произнести несколько слов, каждый раз все более раскованно, толкнуть стеклянную дверь и исчезнуть.
Соня заметила во мне какую-то перемену.
– Не сердись, но, по-моему, ты изменился, стал рассеянным. Я права?
– Послушай, – говорю я ей. – Мой шеф за тобой наблюдает. Это опасно. И я по-настоящему озабочен.
– Смотри, не наложи из-за этого от страха в штаны, – отвечает Соня.
Ее слова и успокаивают, и смущают меня. Дело в том, что у Сони довольно тонкий голос, и когда она произносит «охренеть», «яйца», «трахаться», «телка», «крутая позиция для траханья» или распространенное сейчас выражение «гребаная жизнь», это производит из ряда вон выходящее впечатление. Поэтому, когда мы находимся в подсобке и она вкрадчиво шепчет мне на ухо: «Трахни меня», – меня охватывает сильная дрожь. Этим она отличается от Ю. Впрочем, не только этим, потому что с Соней я не пошел бы в фильмотеку и не пил бы кофе за пределами лавки, а с Ю пошел бы и пил бы. Мне хочется, чтобы Ю была той девушкой, с которой я оказался бы рядом, когда в зрительном зале фильмотеки загорается свет, но не хотел бы, чтобы она оказалась дочерью продюсера.
– Послушай, – говорю я Соне. – Я беспокоюсь за тебя. Ты бы только видела его, когда он расспрашивал меня, с кем ты приходишь и с кем уходишь и долго ли разговариваешь со мной.
– Но почему ты не говорил мне этого раньше?
– Не хотел тебя пугать.
– Ну вот, а теперь ты считаешь, что должен меня испугать.
– Я тебя не понимаю.
– Все равно. Его не хватает даже на то, чтобы трахнуть меня хотя бы пару раз. Вот что я тебе скажу. Вся его сила расходуется на болтовню.
– Мне неприятно, что ты так говоришь, Соня. Ты не знаешь, как не к лицу тебе такие слова.
– Какие слова? «Пару раз трахнуть»?
Ее лицо выражает удивление, мое – разочарование.
– Я тебе надоела, – говорит она, крутя ладонями банку из-под пива.
– Представь себе, – говорю я ей, – что сейчас он войдет в дверь и застанет нас за тем, что мы балуемся пивком.
– В самом деле. Представь себе, такая трагедия.
– Как минимум я потеряю работу.
– Эта говенная работа тебе дороже меня?
– Я этого не сказал, но она единственная, которая у меня есть.
– Ты со многим не согласен. И поскольку ты нетерпимо относишься ко многим вещам, меня удивляет, почему ты терпишь меня. Такое со мной случается впервые. Я думала, это будет что-то особенное, что-то необычное. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить машину и не примчаться сюда. И не могу обещать тебе, что больше этого делать не буду.
Затем она собирает вещи, разбросанные по столу, – сигареты, зажигалку, записную книжку и мобильник. Все это она кладет в сумку и встает, не пытаясь затащить меня в подсобку. Не верится, что все окажется так просто, Соня обойдется со мной так чудесно, так хорошо. Только за это я занялся бы с ней любовью – из чистой благодарности. Возникает мысль, что это было бы лучшим лекарством, но лучше ничего не говорить, не делать никаких движений и дать ей возможность уйти мимо стеллажей к стеклянной двери. Меня крайне удивляет то, что самая нерешительная женщина в мире не задумываясь толкает стеклянную дверь и не оглядываясь выходит, исчезая из виду.
Любая потеря, хотя она и облегчает жизнь, все равно оставляет после себя пустоту. Подсобка без Сони опустела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59