Все поднялись из-за стола. Последним из горницы выходил Федор Савельевич. У самого выхода бледная, но сильная рука придержала его за рукав.
– Погоди, воевода.
Лицо иберийца белизной было похоже на его бурку. Воевода наклонился к раненому.
– Орда не поверит…
– О чем ты? – не понял воевода. Бескровные губы иберийца с трудом выталкивали слова.
– Степняки не поверят… даже если это будут трупы. Когда они заметят мертвецов… ты спустишь меня.
– Ты что? – отшатнулся Федор Савельевич. – Совсем за нехристя меня принял?
– Я сделаю так… чтобы они поверили.
– Даже не думай! – воскликнул воевода.
– Мне все равно умирать, – устало прошептал Григол. – На той стреле был яд…
Раненый собрался с силами и выпрямился. Его глаза нехорошо сверкнули в полумраке.
– И знай, воевода! – отчетливо произнес он, – что, если ты не выполнишь мою последнюю волю и не дашь мне испить до дна чашу мести, я прокляну и твой народ, и тебя за то, что вы позволили воину сдохнуть от яда, как какой-нибудь поганой крысе!
Воевода выпрямился.
– Ладно, Гриша, – тихо сказал он. – Я выполню твою последнюю волю.
– Хорошо, – сказал ибериец, заворачиваясь в бурку, словно в крылья, сложенные до поры за спиной. – Теперь иди. Там тебя ждут. И позови моих братьев. – Он слабо усмехнулся. – Они помогут мне собраться на мою последнюю ярмарку…
…Ворота воеводина подворья выходили на начало главной улицы города. Почти вся внутренняя часть приступной стены была видна из тех ворот. На стене копошились воины, готовясь к новому штурму – крепили тын, готовили сулицы, проверяли самострелы – да мало ли работы у защитников крепости в промежутках между боями?
Не меньше той работы было и у остальных жителей. Почти весь Козельск был сейчас у подножия стены – на кострах готовилась пища, у ближайших изб, превращенных в лечебницы для раненых, суетились девки с холстинами да пучками трав, кто-то волок на стену корзину веревок с привязанными железными крючьями – штурмовые лестницы цеплять да валить. Четверо бездоспешных мужиков тащили на стену бревно – будет что скинуть на головы ордынцам. У одного была тряпицей перемотана рука у локтя. Мужик морщился, но упорно тащил свою нелегкую ношу, стараясь не отстать от других.
– Слушайте меня, люди добрые! – прокричала ключница.
Ее звонкий голос неожиданно далеко разнесся над площадью.
Люди отрывались от работы и поднимали головы. Мужики, подумав немного, кряхтя, опустили бревно на землю. Народ, перешептываясь, стал подтягиваться к воеводиным воротам – тем более что у тех ворот была не одна вдова, а и те, чьи имена последние дни не сходили с уст каждого и в избах простонародья, и у вечерних воинских костров. Сотни глаз сейчас смотрели на женщину в черном платке.
– Все вы знаете, какое горе у меня случилось? – спросила вдова.
– Знаем, Евдокия. Не у одной тебя ныне оно, – кивнул дед Евсей, протискиваясь вперед и широко крестясь. – Царствие небесное героям, павшим за землю русскую.
Евдокия обвела собравшихся взглядом.
– А скажите, люди. Каждый за себя скажите. Вот ежели случится такое и не минет вас ордынская стрела, и ляжете вы рядом с ними…
Ее палец указал на прикрытых белым полотном мертвецов, лежащих у забора детинца, – отец Серафим как раз заканчивал отпевание, вкладывая в руки усопших малые куски харатьи с текстом разрешительной молитвы…
– …И призовут вас живые, – продолжала вдова, – на последнюю службу для того, чтоб ордынцев поболе числом к их поганым богам отправить и навсегда отвадить ходить на землю русскую, что вы скажете сейчас, пока живы?
Люди переглядывались, пожимали плечами. Нашелся один, кто шепнул:
– Никак у Евдохи разум помутился? – но тут же схлопотал по шапке от соседа.
Дед Евсей и здесь оказался разговорчивее других.
– Странные ты речи ведешь, женщина, – произнес он, прокашлявшись для солидности. – Но из почтения к горю твоему скажу – кажный живой русич завсегда за землю свою биться будет, живота не жалея. И кабы мертвый драться мог – тож дрался бы до последнего, как рязанский витязь Коловрат, что и убитый уже рубился с Ордой, пока его вороги пороками не побили.
– Так. Истинно так. Складно сказал, Евсей, – загудела толпа.
– А коли так, то слушайте меня, люди, – тихо сказала вдова, но каждый услышал. – То, что стрелы у воинов на исходе и что Орду завтра бить уже нечем будет, про то вы знаете?
– Да. Знаем, знаем, – вновь загудела толпа. – Хоть самим на их копья сверху прыгай да зубами грызи окаянных.
Вдова кивнула на Кудо, как всегда, недвижно стоящего позади Игната.
– Тот богатырь с темным ликом, что из дальних стран к нам пришел, говорил, что как-то ромеи своих мертвых героев ночью со стен на веревках спустили, а враг их стрелами утыкал, думая, что то живые воины. Так те стрелы ромеи им поутру и вернули, но уже из своих луков.
– Точно умом тронулась, – вновь раздался громкий шепот, но на этот раз никто не одернул говоруна.
Люди переглядывались. Кто-то повернулся и молча пошел прочь. Но остальные остались. Даже дед Евсей растерянно чесал затылок, словно собирался проскрести в нем дыру. Но чеши не чеши, а пару раз деда уже кто-то ткнул несильно в спину – мол, начал говорить, так договаривай. И в ухо шепнули:
– Слышь, Евсей, хорош вшей гонять, скажи что-нить.
– А и скажу!
Дед сорвал с седых вихров шапку и грянул ею оземь.
– Страшное это дело, Евдокия. Но не за мертвых – за себя скажу! Кабы я помер, а ты смогла б до меня свою теперешнюю речь донести, я б не думая согласился!
– И я б согласился, – спокойно произнес кузнец Иван.
– И я… И я. И я бы тоже! – прокатилось по толпе. Вдова перекрестилась, вздев глаза к небу.
– Простите меня, Иван да Илья. Своими руками соберу вас в ваш последний поход, как когда-то живых собирала.
Она подошла к корзине с веревками, поставленной хозяином до поры на землю, взяла две, засапожным ножом отмахнула привязанные к концам веревок крюки и, подойдя к мертвецам у забора, решительным движением откинула холст.
Два самых родных для нее человека лежали рядом среди других, сложив руки на груди.
Вдова, едва держась, чтоб не зарыдать, подошла к их изголовью, погладила лица, поцеловала холодные лбы мертвецов и крепко связала веревками перекрещенные руки.
Люди молча стояли вокруг, не в силах сдвинуться с места.
– Чего встали? – вскричала вдова. – Почитай, ночь уж на дворе. Собирайте и несите героев на стены – там их место!
Молодая девушка отделилась от толпы и, рыдая в голос, связала веревкой руки своего мертвого брата. Следом за ней шагнула к сыну дряхлая старуха. Дружинники, повинуясь приказу воеводы, вынесли из детинца ворох старых тегиляев и положили рядом с забором. Один за другим люди подходили к своим родным, надевали на них покореженные в давних битвах доспехи и связывали руки, собирая павших воинов в последний бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100