– Я… просто мне не спалось.
Лампочка зажглась неожиданно, и он на мгновение зажмурился. Затем снял руку с выключателя и обернулся. Она все еще стояла, прижавшись к стене и моргая от внезапного яркого света. Руки ее были опущены вдоль туловища и сжаты в кулаки.
– Почему ты одета? – удивленно спросил он.
Она напряженно глядела на него. Дыхание было тяжелым. Он снова протер глаза и откинул назад длинные волосы, спутавшиеся с бакенбардами.
– Я… просто смотрела, что там делается,– она кивнула в сторону входной двери.
– Но почему ты одета?..
– Мне не спалось. Я никак не могла заснуть.
Он стоял, глядя на нее, все еще чуть покачиваясь, чувствуя, как постепенно успокаивается сердцебиение. Через открытый глазок снаружи доносились крики, и он различил привычный вопль Кортмана:
– Выходи, Нэвилль!
Подойдя к глазку, он захлопнул его и обернулся.
– Я хочу знать, почему ты одета,– снова сказал он.
– Нипочему.
– Ты собиралась уйти, пока я сплю?
– Да нет, я…
– Я тебя спрашиваю! – он схватил ее за запястье, и она вскрикнула.
– Нет, нет, что ты,– торопливо проговорила она,– как можно, когда они все там?
Он стоял и, тяжело дыша, вглядывался в ее испуганное лицо. Он чуть вздрогнул, вспомнив свое пробуждение – состояние шока, когда ему показалось, что это Вирджи.
Он отбросил ее руку и отвернулся. Он полагал, что прошлое уже давно умерло,– но нет. Сколько же времени для этого нужно?
Он молча налил себе рюмку виски и торопливо, судорожно заглотил. Вирджи, Вирджи,– горестно звучало в его мозгу,– ты все еще со мной. Он закрыл глаза и с силой стиснул зубы.
– Ее так звали? – услышал он голос Руфи.
Мышцы его напряглись, но лишь на мгновение; он чувствовал себя разбитым.
– Все в порядке,– голос его звучал глухо и потерянно,– иди спать.
Она сделала шаг в сторону.
– Извини,– проговорила она,– я не хотела…
Внезапно он почувствовал, что не хочет отпускать ее. Он хотел, чтобы она осталась. Без всякой причины, только бы снова не остаться в одиночестве.
– Мне показалось, что ты – моя жена,– услышал он собственный голос. – Я проснулся и решил…
Он как следует хлебнул виски и, поперхнувшись, закашлялся. Руфь терпеливо ждала продолжения, лицо ее находилось в тени.
– …Решил, что она вернулась, понимаешь ли… – медленно продолжал он, с трудом отыскивая слова. – Я похоронил ее, но однажды ночью она вернулась. И я тогда увидел – тень, силуэт – это было похоже на тебя. Да. Она вернулась. Мертвая. И я хотел ее оставить с собой. Да, хотел. Но она уже была не той, что была прежде. Видишь ли, она хотела только одного…
Он подавил спазм в горле.
– Моя собственная жена,– голос его задрожал,– вернулась, чтобы пить мою кровь…
Он швырнул свой бокал о крышку бара, развернулся и зашагал: дошел до входной двери, развернулся, снова вернулся к бару и уставился в одну точку. Руфь молчала. Она стояла все там же, прислонившись к стене, и слушала.
– Я избавился от нее,– наконец сказал он. – Мне пришлось сделать с ней то же самое, что и с остальными. С моей собственной женой. – Какое-то клокотанье в горле мешало ему говорить. – Колышек. – Его голос был ужасен.
– Я вколотил в нее… А что еще я мог сделать. Я ничего больше не мог. Я…
Он не мог продолжать. Его трясло. Он долго стоял так, плотно закрыв глаза…
Потом снова заговорил:
– Это было почти три года назад. И до сих пор я помню… Это сидит во мне, и я ничего не могу с этим поделать. Что делать. Что делать?! – Боль воспоминаний снова захлестнула его и он обрушил свой кулак на крышку бара.
– Как ты ни старайся, этого не забыть. Никогда не забыть… И не загладить
– и не избавиться от этого! – Он запустил трясущиеся пальцы в свою шевелюру… – Я знаю, что ты думаешь. Я знаю. Я не верил. Я сначала не верил тебе. Мне было тихо и спокойно в своем маленьком и крепком панцире. А теперь,– он медленно помотал головой, и в его жесте сквозило поражение,– в одно мгновение исчезло все… Уверенность, покой, безопасность. Все пропало…
– Роберт…
В ее голосе что-то надломилось.
– За что нам это наказание? – спросила она.
– Не знаю,– с горечью сказал он. – Нет причины. Нет объяснения. – Он с трудом подбирал слова. – Просто так все устроено… Так все и есть.
Она приблизилась к нему. И вдруг – он не отстранился и, не колеблясь, привлек ее к себе. И они остались вдвоем – два человека в объятиях друг друга, песчинкой затерянные среди безмерной, бескрайней темноты ночи…
– Роберт, Роберт.
Она гладила его по спине, руки ее были ласковыми и родными, и он крепко обнимал ее, закрыв глаза и уткнувшись в ее теплые, мягкие волосы. Их губы нашли друг друга и долго не расставались, и она, отчаянно боясь выпустить его, крепко обняла его за шею…
Потом они сидели в темноте, плотно прижавшись друг к другу, словно им теперь принадлежало последнее, ускользающее тепло этого угасающего мира, и они щедро делились им друг с другом.
Он чувствовал ее горячее дыхание, как вздымалась и опадала ее грудь; она спрятала лицо у него на плече, там, куда скрипач прячет свою скрипку, он чувствовал запах ее волос, гладил и ласкал шелковистые пряди, а она все крепче обнимала его.
– Прости меня, Руфь.
– Простить? За что?
– Я был резок с тобой. Не верил, подозревал.
Она промолчала, не выпуская его из объятий.
– Ох, Роберт,– наконец сказала она,– как это несправедливо. Как несправедливо. Почему мы еще живы? Почему не умерли, как все? Это было бы лучше – умереть вместе со всеми.
– Тсс-с, тс-с,– сказал он, чувствуя, как какое-то новое чувство разливается в нем: и сердце и разум его источали любовь, проникающую во все поры и невидимым сиянием исходящую из него,– все будет хорошо.
Он почувствовал, что она слабо покачала головой.
– Будет. Будет,– сказал он.
– Разве это возможно?
– Будет,– сказал он, хотя чувствовал, что ему самому трудно поверить в это, хотя понимал, что в нем говорит сейчас не разум, а это новое, освобожденное, всепроникающее чувство.
– Нет,– сказала она. – Нет.
– Будет, Руфь, обязательно будет.
Сколько они просидели так, обнявшись и прижавшись друг к другу? Он потерял счет времени. Все вокруг потеряло значение, их было только двое, и они были нужны друг другу – и поэтому они выжили и встретились, чтобы сплести свои руки и на мгновение забыть об ужасной гибели всего былого мира…
Он отчаянно хотел сделать что-нибудь для нее, помочь ей…
– Пойдем,– сказал он,– проверим твою кровь.
Она сразу стала чужой, их объятия распались.
– Нет, нет,– торопливо сказал он,– не бойся. Я уверен, что там ничего нет. А если и есть, то я вылечу тебя. Клянусь, я тебя вылечу, Руфь.
Она молчала. Она глядела на него, но в темноте не было видно ее глаз. Он встал и повлек ее за собой. Возбуждение, какого он не чувствовал все эти годы, овладело им:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Лампочка зажглась неожиданно, и он на мгновение зажмурился. Затем снял руку с выключателя и обернулся. Она все еще стояла, прижавшись к стене и моргая от внезапного яркого света. Руки ее были опущены вдоль туловища и сжаты в кулаки.
– Почему ты одета? – удивленно спросил он.
Она напряженно глядела на него. Дыхание было тяжелым. Он снова протер глаза и откинул назад длинные волосы, спутавшиеся с бакенбардами.
– Я… просто смотрела, что там делается,– она кивнула в сторону входной двери.
– Но почему ты одета?..
– Мне не спалось. Я никак не могла заснуть.
Он стоял, глядя на нее, все еще чуть покачиваясь, чувствуя, как постепенно успокаивается сердцебиение. Через открытый глазок снаружи доносились крики, и он различил привычный вопль Кортмана:
– Выходи, Нэвилль!
Подойдя к глазку, он захлопнул его и обернулся.
– Я хочу знать, почему ты одета,– снова сказал он.
– Нипочему.
– Ты собиралась уйти, пока я сплю?
– Да нет, я…
– Я тебя спрашиваю! – он схватил ее за запястье, и она вскрикнула.
– Нет, нет, что ты,– торопливо проговорила она,– как можно, когда они все там?
Он стоял и, тяжело дыша, вглядывался в ее испуганное лицо. Он чуть вздрогнул, вспомнив свое пробуждение – состояние шока, когда ему показалось, что это Вирджи.
Он отбросил ее руку и отвернулся. Он полагал, что прошлое уже давно умерло,– но нет. Сколько же времени для этого нужно?
Он молча налил себе рюмку виски и торопливо, судорожно заглотил. Вирджи, Вирджи,– горестно звучало в его мозгу,– ты все еще со мной. Он закрыл глаза и с силой стиснул зубы.
– Ее так звали? – услышал он голос Руфи.
Мышцы его напряглись, но лишь на мгновение; он чувствовал себя разбитым.
– Все в порядке,– голос его звучал глухо и потерянно,– иди спать.
Она сделала шаг в сторону.
– Извини,– проговорила она,– я не хотела…
Внезапно он почувствовал, что не хочет отпускать ее. Он хотел, чтобы она осталась. Без всякой причины, только бы снова не остаться в одиночестве.
– Мне показалось, что ты – моя жена,– услышал он собственный голос. – Я проснулся и решил…
Он как следует хлебнул виски и, поперхнувшись, закашлялся. Руфь терпеливо ждала продолжения, лицо ее находилось в тени.
– …Решил, что она вернулась, понимаешь ли… – медленно продолжал он, с трудом отыскивая слова. – Я похоронил ее, но однажды ночью она вернулась. И я тогда увидел – тень, силуэт – это было похоже на тебя. Да. Она вернулась. Мертвая. И я хотел ее оставить с собой. Да, хотел. Но она уже была не той, что была прежде. Видишь ли, она хотела только одного…
Он подавил спазм в горле.
– Моя собственная жена,– голос его задрожал,– вернулась, чтобы пить мою кровь…
Он швырнул свой бокал о крышку бара, развернулся и зашагал: дошел до входной двери, развернулся, снова вернулся к бару и уставился в одну точку. Руфь молчала. Она стояла все там же, прислонившись к стене, и слушала.
– Я избавился от нее,– наконец сказал он. – Мне пришлось сделать с ней то же самое, что и с остальными. С моей собственной женой. – Какое-то клокотанье в горле мешало ему говорить. – Колышек. – Его голос был ужасен.
– Я вколотил в нее… А что еще я мог сделать. Я ничего больше не мог. Я…
Он не мог продолжать. Его трясло. Он долго стоял так, плотно закрыв глаза…
Потом снова заговорил:
– Это было почти три года назад. И до сих пор я помню… Это сидит во мне, и я ничего не могу с этим поделать. Что делать. Что делать?! – Боль воспоминаний снова захлестнула его и он обрушил свой кулак на крышку бара.
– Как ты ни старайся, этого не забыть. Никогда не забыть… И не загладить
– и не избавиться от этого! – Он запустил трясущиеся пальцы в свою шевелюру… – Я знаю, что ты думаешь. Я знаю. Я не верил. Я сначала не верил тебе. Мне было тихо и спокойно в своем маленьком и крепком панцире. А теперь,– он медленно помотал головой, и в его жесте сквозило поражение,– в одно мгновение исчезло все… Уверенность, покой, безопасность. Все пропало…
– Роберт…
В ее голосе что-то надломилось.
– За что нам это наказание? – спросила она.
– Не знаю,– с горечью сказал он. – Нет причины. Нет объяснения. – Он с трудом подбирал слова. – Просто так все устроено… Так все и есть.
Она приблизилась к нему. И вдруг – он не отстранился и, не колеблясь, привлек ее к себе. И они остались вдвоем – два человека в объятиях друг друга, песчинкой затерянные среди безмерной, бескрайней темноты ночи…
– Роберт, Роберт.
Она гладила его по спине, руки ее были ласковыми и родными, и он крепко обнимал ее, закрыв глаза и уткнувшись в ее теплые, мягкие волосы. Их губы нашли друг друга и долго не расставались, и она, отчаянно боясь выпустить его, крепко обняла его за шею…
Потом они сидели в темноте, плотно прижавшись друг к другу, словно им теперь принадлежало последнее, ускользающее тепло этого угасающего мира, и они щедро делились им друг с другом.
Он чувствовал ее горячее дыхание, как вздымалась и опадала ее грудь; она спрятала лицо у него на плече, там, куда скрипач прячет свою скрипку, он чувствовал запах ее волос, гладил и ласкал шелковистые пряди, а она все крепче обнимала его.
– Прости меня, Руфь.
– Простить? За что?
– Я был резок с тобой. Не верил, подозревал.
Она промолчала, не выпуская его из объятий.
– Ох, Роберт,– наконец сказала она,– как это несправедливо. Как несправедливо. Почему мы еще живы? Почему не умерли, как все? Это было бы лучше – умереть вместе со всеми.
– Тсс-с, тс-с,– сказал он, чувствуя, как какое-то новое чувство разливается в нем: и сердце и разум его источали любовь, проникающую во все поры и невидимым сиянием исходящую из него,– все будет хорошо.
Он почувствовал, что она слабо покачала головой.
– Будет. Будет,– сказал он.
– Разве это возможно?
– Будет,– сказал он, хотя чувствовал, что ему самому трудно поверить в это, хотя понимал, что в нем говорит сейчас не разум, а это новое, освобожденное, всепроникающее чувство.
– Нет,– сказала она. – Нет.
– Будет, Руфь, обязательно будет.
Сколько они просидели так, обнявшись и прижавшись друг к другу? Он потерял счет времени. Все вокруг потеряло значение, их было только двое, и они были нужны друг другу – и поэтому они выжили и встретились, чтобы сплести свои руки и на мгновение забыть об ужасной гибели всего былого мира…
Он отчаянно хотел сделать что-нибудь для нее, помочь ей…
– Пойдем,– сказал он,– проверим твою кровь.
Она сразу стала чужой, их объятия распались.
– Нет, нет,– торопливо сказал он,– не бойся. Я уверен, что там ничего нет. А если и есть, то я вылечу тебя. Клянусь, я тебя вылечу, Руфь.
Она молчала. Она глядела на него, но в темноте не было видно ее глаз. Он встал и повлек ее за собой. Возбуждение, какого он не чувствовал все эти годы, овладело им:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43