В декабре Шеннон исполнилось восемнадцать, а в январе Кристин отметила свое девятнадцатилетие. Зима оказалась не только холодной, но и спокойной – зловеще спокойной.
В конце февраля к ним наведывались юнионисты и забрали пахотных мулов. Молодой капитан, возглавлявший отряд, дал Кристин за них доллары янки. Капитан привез письмо от Мэтью, – письмо, которое передавалось от солдата к солдату, пока не пришло к ней.
Видимо, Мэтью не получил письмо, которое Кристин послала ему через Томми, – он никак не отреагировал на сообщение о ее за мужестве. Не знал он ничего и о набеге Зика Моро на ранчо после смерти их отца.
Грустно было читать это письмо. Сначала Мэтью писал, что он молится, чтобы у них с Шеннон все было благополучно. Затем шел долгий рассказ о трудностях военного быта: сон в палатках, подъем в пять утра, бесконечная муштра и в дождь, и в снег. Далее он рассказывал о первом большом сражении, в котором принимал участие. Страх ожидания, грохот пушек, ружейные залпы, крики и стоны умирающих. Хуже всего было ночью, когда пикеты находились так близко, что с ними можно было перекликаться. Он писал:
«Кристин, мы их предупреждаем, чтобы прятались, иначе наши снайперы перестреляют их. В прошлом месяце мы стояли лагерем на реке; днем сражались, ночью торговали с противником. У нас кончился табак, но оставалось много кофе, а эти ребята с Миссисипи, наоборот, имели полно табака и совсем мало кофе, так что мы исправляли эту ситуацию. А потом была перестрелка. Я столкнулся лицом к лицу с Генри – мы с ним только перед этим сделку совершили, если можно так сказать. Я не мог ни нажать на курок, ни поднять палаш. Вдруг раздался выстрел, и Генри повалился на мою лошадь и посмотрел на меня, перед тем как умереть, и сказал, чтобы я забрал его табак – не хочет огорчать мать, она не знает, что он курил. А потом спросил: «А что, если тебя убьют?» Я попытался засмеяться и сказал ему, что моя мать умерла, и отец тоже, а мои сестры все поймут, так что ничего, если я умру, и при мне будут и карты, и табак, и все такое. Он тоже попытался улыбнуться. Потом закрыл глаза и упал. Я был потрясен. Иногда и те, и другие пристают ко мне: что, мол, парень из Миссури делает в синей форме? Я могу им ответить только одно: они все равно не поймут. Самое худшее вот что: война – это, конечно, ужас но, но это все-таки лучше, чем находиться дома. Это лучше, чем Куонтрилл, и Джим Лейн, и Док Дженнисон. Здесь мы убиваем людей, но убиваем в бою, а не нападаем на безоружных, не убиваем хладнокровно. Мы не грабим, не насильничаем и не устраиваем резни. Иногда с трудом вспоминается, что я был хозяином приграничного ранчо и вообще не хотел никакой войны и что не питал особых симпатий ни к одной из сторон. Только Джейк Армстронг из Канзаса это понимает. Если джейхокеры забирают твое добро, убивают твоих близких, тогда ты становишься конфедератом. А если бушхокеры сжигают твою ферму, тогда ты присоединяешься к юнионистам, и никакого значения не имеет, где ты родился.
Вот так, сестренки. Я вовсе не хотел огорчать вас. Снова молю Бога, чтобы мое письмо застало вас здоровыми и благополучными. Кристин, еще раз прошу: возьми Шеннон и уезжай с ранчо, если почувствуешь хоть малейшую опасность. Они убили отца, они этого хотели, но я все еще волнуюсь за вас обеих и молю Бога, чтобы получить отпуск и поскорее повидаться с вами. За меня не беспокойтесь – у меня все хорошо. Пишу незадолго до Рождества 1862 года. С любовью, ваш брат Мэтью».
Он также прислал ей свое жалованье, выплачиваемое в Армии Союза. Кристин пересчитала деньги и вышла из дома. Неподалеку от амбара у нее был устроен маленький сейф, там хранилось золото, вырученное от продажи скота, и доллары, которые ей дал капитан-янки за мулов. Туда она добавила деньги, присланные Мэтью. Она чувствовала себя подавленной, волновалась, но теперь, несмотря на содержание письма Мэтью, она ощутила прилив новых сил. Ей надо продолжать бороться. Когда-нибудь Мэтью вернется домой. А до этого она сохранит ранчо.
К апрелю Кристин не удалось купить мулов, поэтому распахивать поле пришлось им самим – ей, Шеннон и Самсону. Работа была тяжелая и изнурительная, но Кристин знала, что, поскольку доставать продукты становится все труднее и труднее, им необходимо выращивать собственные овощи. Они с Шеннон по очереди шли за плугом, в то время как Самсон тянул плуг спереди. Стадо у них было небольшое, но вскоре должны были появиться на свет новые телята. По утрам Кристин планировала с Питом работу на день, потом работала без отдыха возле дома и садилась ужинать, только когда темнело. К вечеру Кристин так уставала, что думать о войне уже не было сил.
Она не позволяла себе вспоминать о Коуле, хотя иногда он являлся ей во сне. Порой, ложась спать, она представляла себе, что он с ней рядом. В такие мгновения она забывала, что он был одним из рейдеров Куонтрилла, она помнила только, что это был человек, который разбудил в ней женщину, вспоминала его прикосновения…
Но… Коул был когда-то одним из бандитов Куонтрилла, как и Зик Моро. Узнав та кое, она уже не сможет относиться к нему как прежде. Кто знает, чем он занимался в банде Куонтрилла? Жег, грабил, убивал, мародерствовал, а может быть, и насиловал женщин? Ей оставалось только догадываться. Он пришел к ней как спаситель, это так, но она знала, что людям Куонтрилла неведомы законы морали и порядочности. Она хотела, что бы он вернулся к ней и сказал, что все это неправда.
Но он не мог ничего опровергнуть, потому что это была правда. Так сказал Малакай. Он знал, что ее это ранит, но не посмел ей солгать.
Весна тянулась медленно. Как-то в мае, когда Кристин с Самсоном работали на южном поле, к ним внезапно прискакал с северного пастбища Пит.
– Он вернулся, миз Слейтер, вернулся. Говорят, что Куонтрилл и его отряд снова здесь хозяева!
До дома было еще далеко, когда Коул остановил лошадь и стал вглядываться. Пейзаж вокруг казался вполне мирным. Возле крыльца росли маргаритки, и кто-то – Кристин или Шеннон – повесил маленькие цветочные горшки над входной дверью.
Все выглядело мирно, вполне мирно. Его сердце забилось, он вдруг осознал, каким долгим было его отсутствие. Коул даже не знал почему, но его возвращение затянулось. Его это не волновало до той поры, пока он не узнал, что Куонтрилл решил вернуться на прежнее место. Всю зиму и ранней весной Коула не покидали мысли о Кристин. Он хотел ее. Хотел со страстью, которая обжигала его, заставляла подолгу мечтать, глядя на ночное небо. Иногда ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ее. И тогда он видел как наяву ее волосы, спадающие на плечи, удивительную голубизну глаз…
А иногда по ночам ему снились кошмары: запах дыма, звуки выстрелов; его жена – его первая жена, – убегающая от грозящей ей опасности…
Коул страдал, находясь вдали от Кристин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
В конце февраля к ним наведывались юнионисты и забрали пахотных мулов. Молодой капитан, возглавлявший отряд, дал Кристин за них доллары янки. Капитан привез письмо от Мэтью, – письмо, которое передавалось от солдата к солдату, пока не пришло к ней.
Видимо, Мэтью не получил письмо, которое Кристин послала ему через Томми, – он никак не отреагировал на сообщение о ее за мужестве. Не знал он ничего и о набеге Зика Моро на ранчо после смерти их отца.
Грустно было читать это письмо. Сначала Мэтью писал, что он молится, чтобы у них с Шеннон все было благополучно. Затем шел долгий рассказ о трудностях военного быта: сон в палатках, подъем в пять утра, бесконечная муштра и в дождь, и в снег. Далее он рассказывал о первом большом сражении, в котором принимал участие. Страх ожидания, грохот пушек, ружейные залпы, крики и стоны умирающих. Хуже всего было ночью, когда пикеты находились так близко, что с ними можно было перекликаться. Он писал:
«Кристин, мы их предупреждаем, чтобы прятались, иначе наши снайперы перестреляют их. В прошлом месяце мы стояли лагерем на реке; днем сражались, ночью торговали с противником. У нас кончился табак, но оставалось много кофе, а эти ребята с Миссисипи, наоборот, имели полно табака и совсем мало кофе, так что мы исправляли эту ситуацию. А потом была перестрелка. Я столкнулся лицом к лицу с Генри – мы с ним только перед этим сделку совершили, если можно так сказать. Я не мог ни нажать на курок, ни поднять палаш. Вдруг раздался выстрел, и Генри повалился на мою лошадь и посмотрел на меня, перед тем как умереть, и сказал, чтобы я забрал его табак – не хочет огорчать мать, она не знает, что он курил. А потом спросил: «А что, если тебя убьют?» Я попытался засмеяться и сказал ему, что моя мать умерла, и отец тоже, а мои сестры все поймут, так что ничего, если я умру, и при мне будут и карты, и табак, и все такое. Он тоже попытался улыбнуться. Потом закрыл глаза и упал. Я был потрясен. Иногда и те, и другие пристают ко мне: что, мол, парень из Миссури делает в синей форме? Я могу им ответить только одно: они все равно не поймут. Самое худшее вот что: война – это, конечно, ужас но, но это все-таки лучше, чем находиться дома. Это лучше, чем Куонтрилл, и Джим Лейн, и Док Дженнисон. Здесь мы убиваем людей, но убиваем в бою, а не нападаем на безоружных, не убиваем хладнокровно. Мы не грабим, не насильничаем и не устраиваем резни. Иногда с трудом вспоминается, что я был хозяином приграничного ранчо и вообще не хотел никакой войны и что не питал особых симпатий ни к одной из сторон. Только Джейк Армстронг из Канзаса это понимает. Если джейхокеры забирают твое добро, убивают твоих близких, тогда ты становишься конфедератом. А если бушхокеры сжигают твою ферму, тогда ты присоединяешься к юнионистам, и никакого значения не имеет, где ты родился.
Вот так, сестренки. Я вовсе не хотел огорчать вас. Снова молю Бога, чтобы мое письмо застало вас здоровыми и благополучными. Кристин, еще раз прошу: возьми Шеннон и уезжай с ранчо, если почувствуешь хоть малейшую опасность. Они убили отца, они этого хотели, но я все еще волнуюсь за вас обеих и молю Бога, чтобы получить отпуск и поскорее повидаться с вами. За меня не беспокойтесь – у меня все хорошо. Пишу незадолго до Рождества 1862 года. С любовью, ваш брат Мэтью».
Он также прислал ей свое жалованье, выплачиваемое в Армии Союза. Кристин пересчитала деньги и вышла из дома. Неподалеку от амбара у нее был устроен маленький сейф, там хранилось золото, вырученное от продажи скота, и доллары, которые ей дал капитан-янки за мулов. Туда она добавила деньги, присланные Мэтью. Она чувствовала себя подавленной, волновалась, но теперь, несмотря на содержание письма Мэтью, она ощутила прилив новых сил. Ей надо продолжать бороться. Когда-нибудь Мэтью вернется домой. А до этого она сохранит ранчо.
К апрелю Кристин не удалось купить мулов, поэтому распахивать поле пришлось им самим – ей, Шеннон и Самсону. Работа была тяжелая и изнурительная, но Кристин знала, что, поскольку доставать продукты становится все труднее и труднее, им необходимо выращивать собственные овощи. Они с Шеннон по очереди шли за плугом, в то время как Самсон тянул плуг спереди. Стадо у них было небольшое, но вскоре должны были появиться на свет новые телята. По утрам Кристин планировала с Питом работу на день, потом работала без отдыха возле дома и садилась ужинать, только когда темнело. К вечеру Кристин так уставала, что думать о войне уже не было сил.
Она не позволяла себе вспоминать о Коуле, хотя иногда он являлся ей во сне. Порой, ложась спать, она представляла себе, что он с ней рядом. В такие мгновения она забывала, что он был одним из рейдеров Куонтрилла, она помнила только, что это был человек, который разбудил в ней женщину, вспоминала его прикосновения…
Но… Коул был когда-то одним из бандитов Куонтрилла, как и Зик Моро. Узнав та кое, она уже не сможет относиться к нему как прежде. Кто знает, чем он занимался в банде Куонтрилла? Жег, грабил, убивал, мародерствовал, а может быть, и насиловал женщин? Ей оставалось только догадываться. Он пришел к ней как спаситель, это так, но она знала, что людям Куонтрилла неведомы законы морали и порядочности. Она хотела, что бы он вернулся к ней и сказал, что все это неправда.
Но он не мог ничего опровергнуть, потому что это была правда. Так сказал Малакай. Он знал, что ее это ранит, но не посмел ей солгать.
Весна тянулась медленно. Как-то в мае, когда Кристин с Самсоном работали на южном поле, к ним внезапно прискакал с северного пастбища Пит.
– Он вернулся, миз Слейтер, вернулся. Говорят, что Куонтрилл и его отряд снова здесь хозяева!
До дома было еще далеко, когда Коул остановил лошадь и стал вглядываться. Пейзаж вокруг казался вполне мирным. Возле крыльца росли маргаритки, и кто-то – Кристин или Шеннон – повесил маленькие цветочные горшки над входной дверью.
Все выглядело мирно, вполне мирно. Его сердце забилось, он вдруг осознал, каким долгим было его отсутствие. Коул даже не знал почему, но его возвращение затянулось. Его это не волновало до той поры, пока он не узнал, что Куонтрилл решил вернуться на прежнее место. Всю зиму и ранней весной Коула не покидали мысли о Кристин. Он хотел ее. Хотел со страстью, которая обжигала его, заставляла подолгу мечтать, глядя на ночное небо. Иногда ему казалось, что стоит только протянуть руку, и он коснется ее. И тогда он видел как наяву ее волосы, спадающие на плечи, удивительную голубизну глаз…
А иногда по ночам ему снились кошмары: запах дыма, звуки выстрелов; его жена – его первая жена, – убегающая от грозящей ей опасности…
Коул страдал, находясь вдали от Кристин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66