Причины серьезные и невымышленные.
Так вот - поляки боятся самих себя и друг друга. И правильно делают, что боятся, а потому - я тоже боюсь.
Ранчо "Ла Эпифания", 30 апреля 1996 г.
Велико искушение никуда не ехать. Говорят, что люди, застигнутые метелью, теряют ориентацию, присаживаются на минутку отдохнуть и их охватывает непреодолимое желание больше не вставать. Стоит ему поддаться, и человек так и не встанет, он засыпает и замерзает насмерть. Потом его находят, твердого как железо, но с выражением блаженного покоя на лице.
Правда, метелей в Мексике не бывает, здесь легче получить солнечный удар, чем замерзнуть. Сомневаюсь также, чтобы выражение блаженного покоя появилось когда-нибудь на моем лице, будь то здесь или в любом другом месте. Но сравнение с вьюгой, хоть и неуместное, учитывая здешний климат, в общем-то правильно отражает мою нынешнюю ситуацию. Ибо дело тут не в Мексике, а только во мне, в моем сегодняшнем состоянии.
А ведь казалось, что наконец-то я имею право на усталость. Бывали периоды, когда я месяцами не выходил за ворота, сад достаточно велик, чтобы не чувствовать себя узником. Из окна, перед которым я пишу эти строки, видна долина, потом горы, за которыми уже только Тихий океан и Китай. Я ушел на запад так далеко, как только мог. Мне предстояло остаться здесь навсегда, и меня это ни в коей мере не ужасало. И вот я, тем не менее, возвращаюсь в Краков.
Что ж, пусть будет так, ведь уйти как можно дальше - мечта юности и привилегия зрелого возраста. Для меня это уже в прошлом. Но геометрическая фигура старости, как оказалось, - круг. Идешь, идешь и, если идешь достаточно долго, доходишь до того самого места, откуда вышел.
Ну и ладно, если такова закономерность. Вот только усталость...
Наверное, будь я один, я не сдвинулся бы с места, наверное, мне было бы уже все равно. Но ехать надо, я поеду и начну все с нуля. Снова станцую как грек Зорба, хоть на этот раз и с одышкой. Так я уже танцевал несколько раз. Когда тридцать три года тому назад я уехал из Польши, то потерял все, что заработал. Потом не раз терял многие вещи, и теперь снова теряю все. Это ранчо никто не купит, в канун революции подобных покупок не делают. И вы увидите на Главном рынке меня, постаревшего грека Зорбу, с прежним выражением лица "Эх, да что там!", вот только кости ломит.
И снова те же два чемодана, по одному на каждого, и опять все сначала. Карабканье вверх по лестницам - а как пригодился бы лифт - и осмотры квартир. Чтение, теперь уже с помощью сильных очков, объявлений в газетах. Потом перетаскивание с места на место тяжелой мебели, втискивание ее в пока еще не известные мне углы, вопреки запретам доктора Лопеса Виларде, кардиолога, который шесть лет назад спас мне жизнь.
Словом: усталость. И только опыт, подсказывающий, что всегда бывает чуть-чуть иначе, чем представляешь себе, ведет спор с этой самой моей усталостью.
Ранчо "Ла Эпифания", 15 мая 1996 г.
Один мой друг, хоть и приветствует мое возвращение в Польшу, не одобряет, по его выражению, способа, которым я это мое возвращение "разыгрываю". Я догадываюсь, что имеет в виду приятель, и боюсь, что он прав.
Мы живем в современном мире, то есть в мире манипуляций. Старое, доброе насилие чувствует себя в нем хорошо, как об этом свидетельствуют события, происходящие там и сям, и будет чувствовать себя с каждым днем все лучше, а уж манипуляция чувствует себя просто превосходно, даже там или, возможно, прежде всего там, где насилие не напоминает пока о своих древних правах.
Современная манипуляция родилась вместе с новым временем в начале XIX столетия, когда битва при Ватерлоо и Венский конгресс окончательно закрыли революционно-наполеоновскую эпоху и все стало развиваться. В частности - связь и то, что Антоний Слонимский назвал средствами массовой информации и без чего манипуляция не имела бы своих огромных шансов. При появлении на свет она получила имя: "Реклама".
До чего же неискушенным был тогда этот младенец. Всего лишь невинные объявления в газетах, благодаря которым как раз начали увеличиваться тиражи, о достоинствах галош, тоже в ту пору только что изобретенных. Галоши, кстати говоря, были новинкой весьма полезной, и в объявлениях говорилась правда, в них лишь сообщалось широкой, тоже едва зарождавшейся публике о рождении галош.
По мере взросления манипуляция получала все новые имена. Ленин называл ее просвещением масс. Хитрец Гитлер перенял опыт Ленина, но назвал ее просто пропагандой. Сегодня ее имена приобрели характер деликатный и научный: publicity, коммуникология, социотехника...Теперь предлагают не только галоши и идеи. Продают также людей, оптом и в розницу. Каждый, кто хочет выгодно себя продать, может заказать соответствующую манипуляцию у специалистов. Это хоть и недешево, но помогает. В случае индивидуальных клиентов речь идет не о социотехнике, а о look и image.
Не утруждая себя поиском польских эквивалентов этих иностранных слов - мы все же по-прежнему немного отстаем, - скажу кратко, чту здесь имеется в виду. Имеется в виду не то, каков ты есть и чем занимаешься, а как ты выглядишь. И обязан ты выглядеть так, чтобы нравиться. А это - целое искусство.
Например, вернуться в Польшу - дело совсем несложное, но вернуться так, чтобы твое возвращение всем понравилось, - в этом и состоит искусство. И потому, перед тем как вернуться, мне следует нанять специалистов по look и image, которые меня проконсультируют, как это сделать.
Должен ли я вернуться как блудный сын Родимой Земли со слезами на глазах? Специалисты дали бы мне нужный совет, и если бы они посоветовали именно этот вариант, то научили бы меня пускать слезу перед телевизионной камерой. Вернуться мне более лысым, чем когда я уезжал, или наоборот? Если наоборот, то мне соорудили бы великолепный парик. Быть ли мне скромным и робким или, напротив, уверенным в себе наглецом? В первом случае меня бы научили опускать взгляд и складывать губы бантиком, во втором - подсказали бы, как пользоваться локтями. Появиться ли мне богачом, нажившим состояние за границей, или жертвой финансового краха? И я бы либо носился по Кракову на фанерном "роллс-ройсе" как ряженый в праздник, либо просил милостыню возле Мариацкого костела, соответственно подгримированный. Look'ов может быть великое множество, однако правильный выбор зависел бы от анкет и зондирования общественного мнения, проведенных исследователями агентства, которое я бы нанял.
Но мои советчики наверняка не одобрили бы этот "Дневник возвращения". Слишком он откровенный, чрезмерно личный, непредсказуемый, полный противоречий. То я пишу, что хочу вернуться, а то вдруг - что возвращение меня пугает. То я сыт Мексикой по горло, то - буду о ней скучать. И look мой вырисовывается до того нескладный, хаотичный, непродуманный, что это, собственно, никакой вовсе не look получается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Так вот - поляки боятся самих себя и друг друга. И правильно делают, что боятся, а потому - я тоже боюсь.
Ранчо "Ла Эпифания", 30 апреля 1996 г.
Велико искушение никуда не ехать. Говорят, что люди, застигнутые метелью, теряют ориентацию, присаживаются на минутку отдохнуть и их охватывает непреодолимое желание больше не вставать. Стоит ему поддаться, и человек так и не встанет, он засыпает и замерзает насмерть. Потом его находят, твердого как железо, но с выражением блаженного покоя на лице.
Правда, метелей в Мексике не бывает, здесь легче получить солнечный удар, чем замерзнуть. Сомневаюсь также, чтобы выражение блаженного покоя появилось когда-нибудь на моем лице, будь то здесь или в любом другом месте. Но сравнение с вьюгой, хоть и неуместное, учитывая здешний климат, в общем-то правильно отражает мою нынешнюю ситуацию. Ибо дело тут не в Мексике, а только во мне, в моем сегодняшнем состоянии.
А ведь казалось, что наконец-то я имею право на усталость. Бывали периоды, когда я месяцами не выходил за ворота, сад достаточно велик, чтобы не чувствовать себя узником. Из окна, перед которым я пишу эти строки, видна долина, потом горы, за которыми уже только Тихий океан и Китай. Я ушел на запад так далеко, как только мог. Мне предстояло остаться здесь навсегда, и меня это ни в коей мере не ужасало. И вот я, тем не менее, возвращаюсь в Краков.
Что ж, пусть будет так, ведь уйти как можно дальше - мечта юности и привилегия зрелого возраста. Для меня это уже в прошлом. Но геометрическая фигура старости, как оказалось, - круг. Идешь, идешь и, если идешь достаточно долго, доходишь до того самого места, откуда вышел.
Ну и ладно, если такова закономерность. Вот только усталость...
Наверное, будь я один, я не сдвинулся бы с места, наверное, мне было бы уже все равно. Но ехать надо, я поеду и начну все с нуля. Снова станцую как грек Зорба, хоть на этот раз и с одышкой. Так я уже танцевал несколько раз. Когда тридцать три года тому назад я уехал из Польши, то потерял все, что заработал. Потом не раз терял многие вещи, и теперь снова теряю все. Это ранчо никто не купит, в канун революции подобных покупок не делают. И вы увидите на Главном рынке меня, постаревшего грека Зорбу, с прежним выражением лица "Эх, да что там!", вот только кости ломит.
И снова те же два чемодана, по одному на каждого, и опять все сначала. Карабканье вверх по лестницам - а как пригодился бы лифт - и осмотры квартир. Чтение, теперь уже с помощью сильных очков, объявлений в газетах. Потом перетаскивание с места на место тяжелой мебели, втискивание ее в пока еще не известные мне углы, вопреки запретам доктора Лопеса Виларде, кардиолога, который шесть лет назад спас мне жизнь.
Словом: усталость. И только опыт, подсказывающий, что всегда бывает чуть-чуть иначе, чем представляешь себе, ведет спор с этой самой моей усталостью.
Ранчо "Ла Эпифания", 15 мая 1996 г.
Один мой друг, хоть и приветствует мое возвращение в Польшу, не одобряет, по его выражению, способа, которым я это мое возвращение "разыгрываю". Я догадываюсь, что имеет в виду приятель, и боюсь, что он прав.
Мы живем в современном мире, то есть в мире манипуляций. Старое, доброе насилие чувствует себя в нем хорошо, как об этом свидетельствуют события, происходящие там и сям, и будет чувствовать себя с каждым днем все лучше, а уж манипуляция чувствует себя просто превосходно, даже там или, возможно, прежде всего там, где насилие не напоминает пока о своих древних правах.
Современная манипуляция родилась вместе с новым временем в начале XIX столетия, когда битва при Ватерлоо и Венский конгресс окончательно закрыли революционно-наполеоновскую эпоху и все стало развиваться. В частности - связь и то, что Антоний Слонимский назвал средствами массовой информации и без чего манипуляция не имела бы своих огромных шансов. При появлении на свет она получила имя: "Реклама".
До чего же неискушенным был тогда этот младенец. Всего лишь невинные объявления в газетах, благодаря которым как раз начали увеличиваться тиражи, о достоинствах галош, тоже в ту пору только что изобретенных. Галоши, кстати говоря, были новинкой весьма полезной, и в объявлениях говорилась правда, в них лишь сообщалось широкой, тоже едва зарождавшейся публике о рождении галош.
По мере взросления манипуляция получала все новые имена. Ленин называл ее просвещением масс. Хитрец Гитлер перенял опыт Ленина, но назвал ее просто пропагандой. Сегодня ее имена приобрели характер деликатный и научный: publicity, коммуникология, социотехника...Теперь предлагают не только галоши и идеи. Продают также людей, оптом и в розницу. Каждый, кто хочет выгодно себя продать, может заказать соответствующую манипуляцию у специалистов. Это хоть и недешево, но помогает. В случае индивидуальных клиентов речь идет не о социотехнике, а о look и image.
Не утруждая себя поиском польских эквивалентов этих иностранных слов - мы все же по-прежнему немного отстаем, - скажу кратко, чту здесь имеется в виду. Имеется в виду не то, каков ты есть и чем занимаешься, а как ты выглядишь. И обязан ты выглядеть так, чтобы нравиться. А это - целое искусство.
Например, вернуться в Польшу - дело совсем несложное, но вернуться так, чтобы твое возвращение всем понравилось, - в этом и состоит искусство. И потому, перед тем как вернуться, мне следует нанять специалистов по look и image, которые меня проконсультируют, как это сделать.
Должен ли я вернуться как блудный сын Родимой Земли со слезами на глазах? Специалисты дали бы мне нужный совет, и если бы они посоветовали именно этот вариант, то научили бы меня пускать слезу перед телевизионной камерой. Вернуться мне более лысым, чем когда я уезжал, или наоборот? Если наоборот, то мне соорудили бы великолепный парик. Быть ли мне скромным и робким или, напротив, уверенным в себе наглецом? В первом случае меня бы научили опускать взгляд и складывать губы бантиком, во втором - подсказали бы, как пользоваться локтями. Появиться ли мне богачом, нажившим состояние за границей, или жертвой финансового краха? И я бы либо носился по Кракову на фанерном "роллс-ройсе" как ряженый в праздник, либо просил милостыню возле Мариацкого костела, соответственно подгримированный. Look'ов может быть великое множество, однако правильный выбор зависел бы от анкет и зондирования общественного мнения, проведенных исследователями агентства, которое я бы нанял.
Но мои советчики наверняка не одобрили бы этот "Дневник возвращения". Слишком он откровенный, чрезмерно личный, непредсказуемый, полный противоречий. То я пишу, что хочу вернуться, а то вдруг - что возвращение меня пугает. То я сыт Мексикой по горло, то - буду о ней скучать. И look мой вырисовывается до того нескладный, хаотичный, непродуманный, что это, собственно, никакой вовсе не look получается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11