В комнату залетела стрекоза, и некоторое время мы следили, как она бьется о стены и занавеску; попав в ловушку, стрекоза из нежно-прозрачной сразу стала неповоротливой. Сильвия встала и с помощью газеты осторожно направила ее в окно. Странные имена у странных созданий: по-испански стрекоза называется Caballito del Diablo – лошадка дьявола.
Мы лежали и разговаривали несколько часов, пока не замерзли и не проголодались. Мы ходили по огромным проспектам Буэнос-Айреса, пока не начинали болеть ноги, говорили до изнеможения, компенсируя безумными разговорами наше расставание. Сильвия показала мне несколько своих стихотворений – типичные стихи, какие тысячи молодых людей писали в то время: возвышенная риторика и лозунги, выражения чаяний, фальшивость некоторых из них я теперь ясно понимаю – «народ никогда не устанет бороться; истина и справедливость восторжествуют; все или ничего». В стихах Сильвии говорилось о вере в любовь, в будущее, в нашу страну, в борьбу, в НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, в конец несчастий и страданий, в будущее, за которое, если потребуется, будет заплачено кровью. Но было и нежное стихотворение, посвященное тому ребенку, которого выколотили из ее живота на Национальном стадионе в Чили. Прочтя мне свои стихи, Сильвия убрала блокнот в кожаную сумочку, которую всегда с собой носила, пропутешествовавшую с ней из Монтевидео в Сантьяго, а затем через Стокгольм сюда – в этот город, который отделялся от нашей родной страны лишь рекой.
– У меня был двоюродный брат, – сказала она мне однажды, когда мы сидели в парке и пили mate. – Настоящий сорвиголова – вечно попадал в истории и всегда первым принимал вызов. Это была моя первая большая любовь. Мне было шесть лет, и я обожала его. Он утонул, когда я была еще совсем юной. Его унесло в море. Наши семьи отдыхали вместе. Мой дядя метался по берегу и искал своего любимого сына, вглядываясь далеко в море. Была даже фотография в газете, на которой мой дядя смотрел на горизонт.
– Его тело нашли?
Сильвия медленно покачала головой.
– Никогда не забуду, как дядя смотрел тогда в море.
– Где это произошло?
– В Пунта-дель-Дьябло. – ответила она.
Та ночь было очень жаркой, и я держал Сильвию в своих объятиях, смотрел, как она засыпает, слушал ее легкие вздохи и видел вздрагивающие веки, когда она погружалась в сон. В этом городе было много молодых людей, которые лежали в обнимку, в то время как другие люди проверяли списки и отдавали приказы.
Однажды утром я пошел в комиссию по делам беженцев, потому что возникла возможность получить документы для переезда в Голландию. Я хотел поехать в Англию, потому что уже тогда почти бегло разговаривал по-английски и ни слова не знал по-голландски. Вернувшись в гостиницу, я услышал страшный шум – крики, визг и ругань. Люди на «фордах» совершили налет на гостиницу и увезли несколько человек. Дверь моей комнаты была выломана. Содержимое коричневой кожаной сумочки разбросано по полу. Стена слегка запачкана кровью, дешевая занавеска хлопала на ветру. Сильвия пришла ко мне как раз во время облавы, и ее забрали. Я упрашивал соседей рассказать мне, что они видели, что они слышали, – хотел получить хоть какой-то ключ к тому, что произошло. Но все были охвачены ужасом, и связных ответов я не получил.
Сильвию вывели из отеля вместе с несколькими другими уругвайцами и аргентинцами и, грубо придавив голову рукой, затолкали на заднее сиденье машины. Подобное случалось тогда сплошь и рядом.
Теплым весенним днем в квартире с видом на реку я рассказываю все это Эмили, опустив некоторые детали.
– Вы смогли узнать, что с ней случилось? – спрашивает Эмили.
– Мы надеялись, что ее вернут в Уругвай. Некоторым при этом удалось выжить. Но похоже, что ее видели в военно-морском училище мотористов. Те, кто туда попадал, редко выходили живыми.
– Если бы вы оказались в то время в гостинице, вы оба попали бы туда, и я не разговаривала бы с вами сейчас, – шепчет Эмили.
– Если бы Сильвия не пришла ко мне в тот день, ей не пришлось бы пережить таких страданий. Она была бы в безопасности в доме своей подруги, – отвечаю я.
– Нельзя так рассуждать. Это бессмысленно. Жизнь не такая, – говорит Эмили почти грубо.
И в это время происходит удивительное совпадение. В комнату влетает стрекоза, маленькая лошадка дьявола с невидимым седоком, вся будто бы из света раннего лета, с хрупкими и изящными крыльями, словно бы затейливо сотканными из стекловолокна, жужжащая в теплом воздухе, маленькое мерцающее чудо, образ из мечты какого-нибудь первого авиатора. Стрекозка прилетела с реки; она по ошибке залетела в нашу комнату; она начинает болезненно стучаться в окно.
Я не суеверен и не думаю, что эта стрекоза – Сильвия или каким-то образом ее представляет. Я не верю в духов и в то, что теплый воздух проникнут тихим шепотом наших утраченных любимых. Мои мечты и воспоминания достаточно сложны, достаточно тревожны, чтобы сделать ненужным всякое обращение к сверхъестественному, к убедительной поэзии голосов, шепчущих из могилы. Я думаю о том, что это совпадение очень обрадовало бы ее, что если бы Сильвия могла подстроить этот маленький удивительный случай, то получила бы большое удовольствие; ей понравился бы момент, в который это произошло; она улыбнулась бы своей щедрой и выразительной улыбкой. Эта женщина обращала внимание на вещи и научила меня с большим вниманием относиться к ним.
– Как удивительно, – говорит Эмили, – что они никогда не могут найти выход на свободу, даже если он совсем рядом. И они будут там биться часами, если… – она берет один из компьютерных журналов Клаудио и помогает маленькому созданию выбраться на свободу, назад к реке, – …им не помочь.
В эту ночь я остаюсь в комнате для гостей у Клаудио и, лежа в постели, вспоминаю дневной разговор. Я думаю о Розе Люксембург и о том, как ее избитое тело было небрежно сброшено в замерзающий канал. Шлеп! Страстный человек с острым умом с помощью приклада винтовки капрала превратился в нечто плавающее в воде. Я вспоминаю комнату гостиницы в Буэнос-Айресе с дешевой развевающейся занавеской, комнату, которую я никогда больше не увижу. Я думаю о том, что пропажа без вести сверхжестока – этим способом умышленно наносят максимальный психологический урон тем выжившим, которые могут лишь в воображении представлять себе судьбу потерянного ими любимого человека. Нет сомнений, что Сильвия страдала от боли, унижения и страха. Но я не знаю в точности, как она страдала, и мне представляются ужасные видения, которые, возможно, не преувеличены.
Сведениям о том, что ее поместили в военно-морское училище мотористов, можно доверять. Их передал человек, который провел с ней несколько минут и которому она прошептала свое имя и национальность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Мы лежали и разговаривали несколько часов, пока не замерзли и не проголодались. Мы ходили по огромным проспектам Буэнос-Айреса, пока не начинали болеть ноги, говорили до изнеможения, компенсируя безумными разговорами наше расставание. Сильвия показала мне несколько своих стихотворений – типичные стихи, какие тысячи молодых людей писали в то время: возвышенная риторика и лозунги, выражения чаяний, фальшивость некоторых из них я теперь ясно понимаю – «народ никогда не устанет бороться; истина и справедливость восторжествуют; все или ничего». В стихах Сильвии говорилось о вере в любовь, в будущее, в нашу страну, в борьбу, в НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, в конец несчастий и страданий, в будущее, за которое, если потребуется, будет заплачено кровью. Но было и нежное стихотворение, посвященное тому ребенку, которого выколотили из ее живота на Национальном стадионе в Чили. Прочтя мне свои стихи, Сильвия убрала блокнот в кожаную сумочку, которую всегда с собой носила, пропутешествовавшую с ней из Монтевидео в Сантьяго, а затем через Стокгольм сюда – в этот город, который отделялся от нашей родной страны лишь рекой.
– У меня был двоюродный брат, – сказала она мне однажды, когда мы сидели в парке и пили mate. – Настоящий сорвиголова – вечно попадал в истории и всегда первым принимал вызов. Это была моя первая большая любовь. Мне было шесть лет, и я обожала его. Он утонул, когда я была еще совсем юной. Его унесло в море. Наши семьи отдыхали вместе. Мой дядя метался по берегу и искал своего любимого сына, вглядываясь далеко в море. Была даже фотография в газете, на которой мой дядя смотрел на горизонт.
– Его тело нашли?
Сильвия медленно покачала головой.
– Никогда не забуду, как дядя смотрел тогда в море.
– Где это произошло?
– В Пунта-дель-Дьябло. – ответила она.
Та ночь было очень жаркой, и я держал Сильвию в своих объятиях, смотрел, как она засыпает, слушал ее легкие вздохи и видел вздрагивающие веки, когда она погружалась в сон. В этом городе было много молодых людей, которые лежали в обнимку, в то время как другие люди проверяли списки и отдавали приказы.
Однажды утром я пошел в комиссию по делам беженцев, потому что возникла возможность получить документы для переезда в Голландию. Я хотел поехать в Англию, потому что уже тогда почти бегло разговаривал по-английски и ни слова не знал по-голландски. Вернувшись в гостиницу, я услышал страшный шум – крики, визг и ругань. Люди на «фордах» совершили налет на гостиницу и увезли несколько человек. Дверь моей комнаты была выломана. Содержимое коричневой кожаной сумочки разбросано по полу. Стена слегка запачкана кровью, дешевая занавеска хлопала на ветру. Сильвия пришла ко мне как раз во время облавы, и ее забрали. Я упрашивал соседей рассказать мне, что они видели, что они слышали, – хотел получить хоть какой-то ключ к тому, что произошло. Но все были охвачены ужасом, и связных ответов я не получил.
Сильвию вывели из отеля вместе с несколькими другими уругвайцами и аргентинцами и, грубо придавив голову рукой, затолкали на заднее сиденье машины. Подобное случалось тогда сплошь и рядом.
Теплым весенним днем в квартире с видом на реку я рассказываю все это Эмили, опустив некоторые детали.
– Вы смогли узнать, что с ней случилось? – спрашивает Эмили.
– Мы надеялись, что ее вернут в Уругвай. Некоторым при этом удалось выжить. Но похоже, что ее видели в военно-морском училище мотористов. Те, кто туда попадал, редко выходили живыми.
– Если бы вы оказались в то время в гостинице, вы оба попали бы туда, и я не разговаривала бы с вами сейчас, – шепчет Эмили.
– Если бы Сильвия не пришла ко мне в тот день, ей не пришлось бы пережить таких страданий. Она была бы в безопасности в доме своей подруги, – отвечаю я.
– Нельзя так рассуждать. Это бессмысленно. Жизнь не такая, – говорит Эмили почти грубо.
И в это время происходит удивительное совпадение. В комнату влетает стрекоза, маленькая лошадка дьявола с невидимым седоком, вся будто бы из света раннего лета, с хрупкими и изящными крыльями, словно бы затейливо сотканными из стекловолокна, жужжащая в теплом воздухе, маленькое мерцающее чудо, образ из мечты какого-нибудь первого авиатора. Стрекозка прилетела с реки; она по ошибке залетела в нашу комнату; она начинает болезненно стучаться в окно.
Я не суеверен и не думаю, что эта стрекоза – Сильвия или каким-то образом ее представляет. Я не верю в духов и в то, что теплый воздух проникнут тихим шепотом наших утраченных любимых. Мои мечты и воспоминания достаточно сложны, достаточно тревожны, чтобы сделать ненужным всякое обращение к сверхъестественному, к убедительной поэзии голосов, шепчущих из могилы. Я думаю о том, что это совпадение очень обрадовало бы ее, что если бы Сильвия могла подстроить этот маленький удивительный случай, то получила бы большое удовольствие; ей понравился бы момент, в который это произошло; она улыбнулась бы своей щедрой и выразительной улыбкой. Эта женщина обращала внимание на вещи и научила меня с большим вниманием относиться к ним.
– Как удивительно, – говорит Эмили, – что они никогда не могут найти выход на свободу, даже если он совсем рядом. И они будут там биться часами, если… – она берет один из компьютерных журналов Клаудио и помогает маленькому созданию выбраться на свободу, назад к реке, – …им не помочь.
В эту ночь я остаюсь в комнате для гостей у Клаудио и, лежа в постели, вспоминаю дневной разговор. Я думаю о Розе Люксембург и о том, как ее избитое тело было небрежно сброшено в замерзающий канал. Шлеп! Страстный человек с острым умом с помощью приклада винтовки капрала превратился в нечто плавающее в воде. Я вспоминаю комнату гостиницы в Буэнос-Айресе с дешевой развевающейся занавеской, комнату, которую я никогда больше не увижу. Я думаю о том, что пропажа без вести сверхжестока – этим способом умышленно наносят максимальный психологический урон тем выжившим, которые могут лишь в воображении представлять себе судьбу потерянного ими любимого человека. Нет сомнений, что Сильвия страдала от боли, унижения и страха. Но я не знаю в точности, как она страдала, и мне представляются ужасные видения, которые, возможно, не преувеличены.
Сведениям о том, что ее поместили в военно-морское училище мотористов, можно доверять. Их передал человек, который провел с ней несколько минут и которому она прошептала свое имя и национальность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70