Он должен вот-вот вернуться.
— Нет, нет... Я приду в другой раз. Помните, никому ни слова.
— Об этом даже не беспокойтесь.
Но что означал странный взгляд Лапо? Был ли это взгляд, говоривший: «Ты — чужой»? Отстраняющий его взгляд? Если так, то дело будет трудным. Лапо болтал с ним, потому что вообще любил поболтать, но он тоже был сам на себя непохож. Он говорил приглушенным голосом.
— Вы уверены, что вы нашли именно ее? Что она не уехала? Извините... вам, конечно, виднее. Только мы-то все считали, что она уехала в Рим. У нее там был друг. Перуцци так и сказал, что, мол, больше ехать ей некуда. Ладно, я никому не проболтаюсь, можете на меня положиться, да и сама Акико все помалкивала. Она никогда не рассказывала о своей личной жизни, не из таких была. Так что можете не беспокоиться. Никто из нас ничего и не знал, пока она не уехала, к огорчению Перуцци. Если б мы знали, мы бы обрадовались за нее, обрадовались, что она остается с нами. Мы все ее полюбили. Так или иначе, я же сказал, что вам нечего беспокоиться, что я проболтаюсь. Я уверен, что вы исполните свой долг, чтобы там ни случилось. Бедный Перуцци. Сначала сердце, а теперь еще и это. Он-то сказал, что они поругались, но не сказал, из-за чего. С тех пор, как она уехала, все боятся даже имя ее произнести. У него были большие планы на Акико. Конечно, теперь-то все видишь в другом свете. Какой ужас, особенно для вас! Вам приходится во всем этом копаться, и дело может оказаться неприятным.
— Это моя работа.
Но Лапо был прав. Ему не особенно хотелось заниматься этим делом. Он любил этих людей, а свирепым Перуцци так даже восхищался. Ведь и Лапо, если не позволять ему вдаваться в рассуждения о политике, просто душка. Вот и во время их разговора он, кажется, был удручен, или по крайней мере чувствовал неловкость.
— Как там говорится, инспектор? Чужая душа — потемки. Бедняжка Акико. Я не могу поверить, даже теперь.
Он явно испытал облегчение, когда инспектор поднялся, чтобы идти.
По дороге Гварначча все раздумывал об этой дорогой одежде...
С Перуцци всегда было сложно иметь дело, но если он позволяет своим подмастерьям жить у себя, то ему есть что скрывать. Уход девушки его очень огорчил, и стоило ожидать, что он еще больше огорчится, когда инспектор сообщит ему о случившемся. Не было сомнений, что туфля принадлежала ей. Самая первая туфля, которую она целиком изготовила своими руками, — сказал Лапо. Причина, почему кожа выглядела разномастной, заключалась в том, что она использовала оставшиеся обрезки. Это также объясняло отсутствие клейма на туфлях. Она ими очень гордилась. Хотя на ремне клеймо было. Встреча с убитым горем Перуцци, что-то скрывающим, живущим под угрозой второго инфаркта, потребует тщательной подготовки, чрезвычайно тщательной.
Итак, дорогая одежда...
Конечно, если Перуцци купил ее, это еще не значит...
Такое случается. Мужчин за шестьдесят, даже за семьдесят, которые женились смолоду и досыта наелись семейной рутины, вдруг застигает врасплох поздняя страсть. Инспектору довелось встречаться с такими случаями. Разбитая семья, крах собственного дела, карьеры в армии или на гражданской службе...
Позже, у себя в кабинете, обсуждая это с Лоренцини, он снова не выдержал и пожаловался:
— Да что вы все, сговорились, что ли?
— Кто это — «все»?
— Ну вот хотя бы Перуцци — если это он, а если нет, то кто-то другой, верно? Какой-то богач, выставляющий себя на посмешище, швыряет деньги этой девчонке, а Эспозито — и он тоже, если верить Ди Нуччо, — рушит свою карьеру...
— А еще?
— И капитан. Но об этом лучше не надо.
Лоренцини, подождав других имен и не дождавшись, сказал:
— Весна, должно быть.
— Лето уже, — сердито напомнил инспектор.
Настало лето. Летняя форма, рубашки с короткими рукавами в помещении. Это было кстати, потому что жара держалась небывалая даже для июня. Строители уже выметались, и это было еще более кстати. Но днем в пятницу Лоренцини просунул голову в дверь инспектора с встревоженным видом.
— Что случилось?
— Вам бы лучше самому пойти посмотреть.
— Так они закончили или не закончили?
— Ну да, они уже закончили.
Взбираясь по лестнице в общежитие, инспектор ворчал:
— Я же просил вас проследить... Я не могу разорваться...
— Да нет, просто в последние несколько дней... У нас же сейчас людей не комплект, и я тоже не могу разорваться. На ночь я ухожу домой, а они... А проект у них был в порядке, я проверял...
— Но в чем тогда дело? Какие проблемы?
— Да плитка...
— Плитка? Какая, к черту, разница, какая плитка, главное, чтоб была дешевая!
— Она дешевая... И мы условились, что они выложат еще и стену на кухне за плитой...
Лоренцини посторонился, давая инспектору пройти в новую яркую ванную. Увидев ее, тот буквально взорвался.
— Розовая?! — Капитан Маэстренжело не имел привычки взрываться, но инспектор легко мог представить себе лицо капитана на другом конце линии — лицо, потемневшее от гнева. — Розовая?
— Да.
— И вы утверждаете, что никто не обратил внимания?
— Они сначала клали плитку на полу в туалете. А когда закончили, перебрались в ванную. Никто туда не заходил.
— Да что за ерунда, ваши люди носили из ванной воду в ведрах, вы сами мне рассказывали!
— Нет, из кухни. Так проще.
— Но вы сказали, что кухня тоже розовая!
— Только одна стена, и они выложили ее сегодня утром, в последнюю очередь.
— И как они это объяснили?
— Никак. В смету они уложились. Никто ничего не оговаривал, только чтобы кафель был самый дешевый. Это плитка второго сорта, оптовая партия.
— Битая то есть?
— Нет, на вид целая.
— А также розовая! Какого оттенка? Бледного? Спокойного?
— Нет...
— О боже... Придется доложить генералу.
— Придется.
— Это никуда не годится, совсем никуда не годится!
— Никуда.
Звонили колокола. Теплый аромат лавров наполнял утренний воздух, вливавшийся в открытое окно. Какую бы проблему ни предстояло решить, воскресное утро было самое лучшее время для этого. Маленькие колокольчики тоненько звенели о тихих улочках, где сегодня работали только бары-кондитерские, продающие свежую выпечку, где вам всегда готовы завернуть яблочный пирог с глазурью в яркую бумагу, перевязать его золотой лентой — для воскресного обеда у бабушки после мессы. Колокола главного собора вещали о толпе, где смешались одетые по-праздничному прихожане и туристы с голыми красными плечами, увешанные камерами. Запахи ладана, крема от загара, воска, хот-догов, духов и пиццы. Криминальное братство, наверное, сегодня отсыпалось, и стол инспектора был так же чист, как его совесть.
Как бишь ее звали? Опять пришлось заглядывать в записную книжку. Акико. Лапо не знал ее фамилии. Инспектор пробежал глазами свои каракули. Красивая, как японская кукла, умная, недотрога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Нет, нет... Я приду в другой раз. Помните, никому ни слова.
— Об этом даже не беспокойтесь.
Но что означал странный взгляд Лапо? Был ли это взгляд, говоривший: «Ты — чужой»? Отстраняющий его взгляд? Если так, то дело будет трудным. Лапо болтал с ним, потому что вообще любил поболтать, но он тоже был сам на себя непохож. Он говорил приглушенным голосом.
— Вы уверены, что вы нашли именно ее? Что она не уехала? Извините... вам, конечно, виднее. Только мы-то все считали, что она уехала в Рим. У нее там был друг. Перуцци так и сказал, что, мол, больше ехать ей некуда. Ладно, я никому не проболтаюсь, можете на меня положиться, да и сама Акико все помалкивала. Она никогда не рассказывала о своей личной жизни, не из таких была. Так что можете не беспокоиться. Никто из нас ничего и не знал, пока она не уехала, к огорчению Перуцци. Если б мы знали, мы бы обрадовались за нее, обрадовались, что она остается с нами. Мы все ее полюбили. Так или иначе, я же сказал, что вам нечего беспокоиться, что я проболтаюсь. Я уверен, что вы исполните свой долг, чтобы там ни случилось. Бедный Перуцци. Сначала сердце, а теперь еще и это. Он-то сказал, что они поругались, но не сказал, из-за чего. С тех пор, как она уехала, все боятся даже имя ее произнести. У него были большие планы на Акико. Конечно, теперь-то все видишь в другом свете. Какой ужас, особенно для вас! Вам приходится во всем этом копаться, и дело может оказаться неприятным.
— Это моя работа.
Но Лапо был прав. Ему не особенно хотелось заниматься этим делом. Он любил этих людей, а свирепым Перуцци так даже восхищался. Ведь и Лапо, если не позволять ему вдаваться в рассуждения о политике, просто душка. Вот и во время их разговора он, кажется, был удручен, или по крайней мере чувствовал неловкость.
— Как там говорится, инспектор? Чужая душа — потемки. Бедняжка Акико. Я не могу поверить, даже теперь.
Он явно испытал облегчение, когда инспектор поднялся, чтобы идти.
По дороге Гварначча все раздумывал об этой дорогой одежде...
С Перуцци всегда было сложно иметь дело, но если он позволяет своим подмастерьям жить у себя, то ему есть что скрывать. Уход девушки его очень огорчил, и стоило ожидать, что он еще больше огорчится, когда инспектор сообщит ему о случившемся. Не было сомнений, что туфля принадлежала ей. Самая первая туфля, которую она целиком изготовила своими руками, — сказал Лапо. Причина, почему кожа выглядела разномастной, заключалась в том, что она использовала оставшиеся обрезки. Это также объясняло отсутствие клейма на туфлях. Она ими очень гордилась. Хотя на ремне клеймо было. Встреча с убитым горем Перуцци, что-то скрывающим, живущим под угрозой второго инфаркта, потребует тщательной подготовки, чрезвычайно тщательной.
Итак, дорогая одежда...
Конечно, если Перуцци купил ее, это еще не значит...
Такое случается. Мужчин за шестьдесят, даже за семьдесят, которые женились смолоду и досыта наелись семейной рутины, вдруг застигает врасплох поздняя страсть. Инспектору довелось встречаться с такими случаями. Разбитая семья, крах собственного дела, карьеры в армии или на гражданской службе...
Позже, у себя в кабинете, обсуждая это с Лоренцини, он снова не выдержал и пожаловался:
— Да что вы все, сговорились, что ли?
— Кто это — «все»?
— Ну вот хотя бы Перуцци — если это он, а если нет, то кто-то другой, верно? Какой-то богач, выставляющий себя на посмешище, швыряет деньги этой девчонке, а Эспозито — и он тоже, если верить Ди Нуччо, — рушит свою карьеру...
— А еще?
— И капитан. Но об этом лучше не надо.
Лоренцини, подождав других имен и не дождавшись, сказал:
— Весна, должно быть.
— Лето уже, — сердито напомнил инспектор.
Настало лето. Летняя форма, рубашки с короткими рукавами в помещении. Это было кстати, потому что жара держалась небывалая даже для июня. Строители уже выметались, и это было еще более кстати. Но днем в пятницу Лоренцини просунул голову в дверь инспектора с встревоженным видом.
— Что случилось?
— Вам бы лучше самому пойти посмотреть.
— Так они закончили или не закончили?
— Ну да, они уже закончили.
Взбираясь по лестнице в общежитие, инспектор ворчал:
— Я же просил вас проследить... Я не могу разорваться...
— Да нет, просто в последние несколько дней... У нас же сейчас людей не комплект, и я тоже не могу разорваться. На ночь я ухожу домой, а они... А проект у них был в порядке, я проверял...
— Но в чем тогда дело? Какие проблемы?
— Да плитка...
— Плитка? Какая, к черту, разница, какая плитка, главное, чтоб была дешевая!
— Она дешевая... И мы условились, что они выложат еще и стену на кухне за плитой...
Лоренцини посторонился, давая инспектору пройти в новую яркую ванную. Увидев ее, тот буквально взорвался.
— Розовая?! — Капитан Маэстренжело не имел привычки взрываться, но инспектор легко мог представить себе лицо капитана на другом конце линии — лицо, потемневшее от гнева. — Розовая?
— Да.
— И вы утверждаете, что никто не обратил внимания?
— Они сначала клали плитку на полу в туалете. А когда закончили, перебрались в ванную. Никто туда не заходил.
— Да что за ерунда, ваши люди носили из ванной воду в ведрах, вы сами мне рассказывали!
— Нет, из кухни. Так проще.
— Но вы сказали, что кухня тоже розовая!
— Только одна стена, и они выложили ее сегодня утром, в последнюю очередь.
— И как они это объяснили?
— Никак. В смету они уложились. Никто ничего не оговаривал, только чтобы кафель был самый дешевый. Это плитка второго сорта, оптовая партия.
— Битая то есть?
— Нет, на вид целая.
— А также розовая! Какого оттенка? Бледного? Спокойного?
— Нет...
— О боже... Придется доложить генералу.
— Придется.
— Это никуда не годится, совсем никуда не годится!
— Никуда.
Звонили колокола. Теплый аромат лавров наполнял утренний воздух, вливавшийся в открытое окно. Какую бы проблему ни предстояло решить, воскресное утро было самое лучшее время для этого. Маленькие колокольчики тоненько звенели о тихих улочках, где сегодня работали только бары-кондитерские, продающие свежую выпечку, где вам всегда готовы завернуть яблочный пирог с глазурью в яркую бумагу, перевязать его золотой лентой — для воскресного обеда у бабушки после мессы. Колокола главного собора вещали о толпе, где смешались одетые по-праздничному прихожане и туристы с голыми красными плечами, увешанные камерами. Запахи ладана, крема от загара, воска, хот-догов, духов и пиццы. Криминальное братство, наверное, сегодня отсыпалось, и стол инспектора был так же чист, как его совесть.
Как бишь ее звали? Опять пришлось заглядывать в записную книжку. Акико. Лапо не знал ее фамилии. Инспектор пробежал глазами свои каракули. Красивая, как японская кукла, умная, недотрога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47