Михов помолчал, отхлебывая свой любимый тимьяновый чай. Не могу понять, какое отношение это имеет к тому, о чем мы говорили раньше. Судя по твоему описанию, здесь пахнет убийством, но не уголовщиной… Станчев весь превратился в слух: на него произвела впечатление категоричность Бориса – откуда такая уверенность?.. Я ни в чем не уверен, просто предполагаю… Станчев спросил, почему тот отвергает возможность самоубийства. Во-первых, потому что погибшая уже вышла из того возраста, когда так легко принимаются подобные решения. Во-вторых, жаловаться на тяжкую жизнь этой Кушевой тоже не приходилось, концы с концами она сводила, более того, как ты говоришь, у нее было собственное жилье, машина и прочее плюс выгодная работа. Мы, Коля, еще не достигли того изобилия благ, зачастую бессмысленного и опустошающего, которое легко приводит к одиночеству и безделию, мы еще накапливаем и радуемся нашим накоплениям, как дети. И, в-третьих, служебное положение твоей несчастной. Сам знаешь, что в этом ведомстве не особо жалуют женщин, их там мало, если не считать секретарш и уборщиц. Очень вероятно, что ее втянули в какую-то сомнительную игру, а потом вляпались, и мадам стала лишней. Вот такая-то версия в отношении презумпции…
Да-а-а, протянул Станчев, так как просто не знал, что сказать. Презумпция, говоришь… Я ничего не говорю – просто не похоже это на самоубийство… А если какая-нибудь дикая страсть, лютая ревность, отчаяние? Можно предположить?.. Предположить можно все, что угодно, но… – Михов потер свои худые пальцы. – Чувствую я, что дело в другом. Впрочем, это все пустая болтовня, дорогой мой Коля. Подробности, подробности – вот где таится искусство, в том числе и наше. Да тебе это известно не хуже меня…
Михов вышел в другую комнату и вернулся с изящным аппаратом в руках. Есть у меня для тебя один сюрприз, он установил видеомагнитофон рядом с телевизором, подарок от племянника, который я пока еще не решаюсь принять, ведь стоит он половину его зарплаты в Женеве… Михов засуетился, вытащил инструкцию и, по-старчески медлительно, подключил магнитофон к телевизору, параллельно объясняя, как долго возились специалисты с этим подсоединением. Станчев сталкивался с видеоаппаратурой на службе, но никак не ожидал увидеть ее у Михова. Какие-то переходники цепляли, продолжал Михов, входы, выходы, диоды или что еще там, в общем, дебри непролазные – но вот заработало… А теперь угадай, что я тебе покажу?
Станчев сдался без боя и с любопытством принялся ожидать обещанный фильм о знаменитом миме Марселе Марсо. Но несмотря на то, что Михов нажимал на какие-то кнопки, проверял контакты, даже стучал кулаком по телевизору, на экране не появлялось ничего, кроме радужных полос. Что за чертовщина, вчера работал, а сегодня отказывается. Ну-ка подержи тут…
После десяти минут щелканья и пыхтения экран наконец ожил, и на нем появилось узкое лицо фон Кейтеля в пенсне. Нацист докладывал своему наморщившемуся фюреру, стоя у огромной штабной карты. Эх! – воскликнул Михов. – Не ту кассету взял… Хорошенький Марсо… – поддел его Станчев. Коста мне оставил три кассеты, на какой из них что записано, не знаю. Сейчас я ее сменю…
Но вспомнить, каким образом нужно ставить новую кассету, ему уже не удалось, так что им вдвоем пришлось перенестись в зловещий штаб Третьего рейха.
* * *
Анетта Кушева была из тех юных провинциальных созданий, которые начинают испытывать отвращение к родному городку еще в гимназии. Ее родители и предки были выходцами из этих мест. Единственный ребенок в семье, она росла, как тепличное растение – сначала (в детстве) маленькое и изящное, а затем (в пору созревания и после того) – распустившись пышным цветом, регулярно удобряемое и поливаемое. Бывший лавочник, ее отец добрался до поста начальника отдела в местной торговой организации. Этот путь он проделал благодаря труду и примерности, при этом пуская в ход связи, не гнушаясь подношениями, мелкими услугами, закрывая глаза на проделки начальства. Беспартийный, подтянутый на службе и в быту, учтивый до благообразия, Кушев постепенно превратился в товарища Кушева, человека солидного и обходительного, который никогда не подведет ни соседа, ни коллегу, не говоря уже о директоре. Он припас диплом торгового училища и документ об окончании двухгодичных курсов по специальности, знал свою работу до тонкостей, говорил мало и внятно, долгие годы председательствовал в профкомитете – и не проходило квартала, полугодия или года без того, чтобы его не отметили премией, грамотой или благодарностью, чаще всего, дело кончалось кругленькой суммой премиальных, законных, – комар носу не подточит – учтенных во всех бухгалтерских ведомостях предприятия. Сам он всегда был подтянут, одет с иголочки, туфли сияли на солнце, рубашки вместе с костюмами регулярно подлежали химчистке, на лацканах или на брюках нельзя было обнаружить даже малюсенького пятнышка. Если бы была изобретена машина для чистки души, химической или какой-нибудь еще, Кушев незамедлительно ею бы воспользовался, так, на всякий случай. Но раз такая машина еще не появилась, он очищал свое тело и душу дедовским способом: в нескольких окрестных и более отдаленных городках у него имелось по одной или парочке зазноб – то были солидные дамы, лишь на пару лет моложе его, коллеги по торговой сети, искушенные во всех отношениях. Они охотно принимали недешевенькие подарки до и после взаимных утех, педантично приуроченных к очередным командировкам, зональным и национальным собраниям и совещаниям по обмену опытом. Кушев ценил эти ничем не обязывающие контакты, ценили их и его партнерши, дерзкие и изобретательные в любовных развлечениях. Они отдавали себе отчет в том, что стареют, что полжизни уже позади, принимал это во внимание и Кушев, и это распаляло их сильнее, чем старое вино, чем любые подлинные или фальшивые драгоценности…
Его отец, старый Кушев, перед войной владел маленьким магазином тканей, что на главной улице, и еще мальчиком он часто в свободное время вставал за прилавок. Покупатели были на любой вкус – тут тебе и чиновники, и бакалейщики, и офицерские жены, врачи и адвокаты, заявлялись и трудяги из окрестных сел. Старый Кушев, располневший, но по-прежнему элегантный, встречал и провожал клиентов по-разному – в зависимости от их положения и кошелька. Местной верхушке предлагался кофеек из соседнего заведения, сласти, соки, челядь тоже получала по конфетке. Выносились мягкие кресла, заводился разговор о том, о сем – начиная с погоды и кончая мировой торговлей – вытаскивались из-под прилавка, из неприкосновенного запаса, отрезы добротного полотна на костюмы, на платья, для вечерних туалетов, летних, демисезонных, на любое время года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37