Жаль мне ножки статной,
Ручки, всех нежней…
Жаль мне безвозвратно
Отлетевших дней.
– Вот это здорово! – воскликнул Риве, воспламененный ритмом песни. Роза продолжала:
– Как, бабушка, вы не святая?..
– Ого! Сама в мечтах ночных
В пятнадцать лет уж поняла я
Значенье прелестей моих.[5]
Припев горланили все вместе, причем Риве топал ногой по оглобле и отбивал такт вожжами по спине белой лошадки. И лошадь, словно ее самое разобрало задором ритма, понеслась вскачь, в галоп, как вихрь, так что дамы в повозке повалились кучей друг на друга.
Они поднялись, смеясь, как сумасшедшие. А песня, выкрикиваемая во все горло под знойным небом, продолжала звучать среди полей, среди спеющих посевов, под бешеный бег лошади; при каждом повторении припева лошадка теперь всякий раз закусывала удила и отмахивала галопом метров сотню, к великой радости пассажиров.
Порою какой-нибудь дорожный рабочий, разбивавший щебень, приподымался и приглядывался сквозь свою проволочную маску к этой бешеной двуколке, с ревом проносившейся в облаке пыли.
Когда сошли у станции, столяр расчувствовался:
– Как жаль, что вы уезжаете, мы бы славно повеселились!
Хозяйка благоразумно отвечала:
– Всему свое время, нельзя же вечно веселиться.
Тут блестящая мысль осенила Риве.
– Вот что! – сказал он. – Приеду-ка я в Фекан повидаться с вами в будущем месяце.
И он хитро взглянул на Розу блестящим и лукавым взором.
– Ладно, – заключила Хозяйка, – будь только благоразумным; приезжай, если хочешь, но глупостей не делай.
Он не отвечал, и так как раздался свисток поезда, то немедленно принялся со всеми целоваться. Когда очередь дошла до Розы, его охватило упорное желание поцеловать ее в губы, но она смеялась, не разжимая рта, и быстрым движением головы всякий раз увертывалась от столяра. Он держал ее в объятиях, но не мог ничего добиться: ему мешал большой кнут, оставшийся у него в руке и отчаянно махавший за спиной девицы.
– Пассажиры на Руан, по вагонам! – крикнул кондуктор, и они заняли места.
Раздался свисток, тотчас повторенный мощным гудком машины; она с шумом изрыгнула первую струю пара, и колеса с видимым усилием начали понемногу вертеться.
Риве побежал от вокзала к шлагбауму на переезде, чтобы еще раз увидать Розу, и в то время как вагон, полный этим живым товаром, проходил мимо него, он принялся щелкать бичом, прыгая и распевая во все горло:
Жаль мне ножки статной,
Ручки, всех нежней…
Жаль мне безвозвратно
Отлетевших дней.
И он увидел удаляющийся белый платочек, которым ему махали из окна.

III

Всю дорогу они спали мирным сном удовлетворенной совести, а когда вернулись домой, освеженные и отдохнувшие, чтобы приняться за ежевечернюю работу, Хозяйка не удержалась, чтобы не сказать:
– Как там ни говори, а я уже успела соскучиться по дому.
Наспех поужинали, затем переоделись в боевую форму и стали поджидать обычных клиентов; зажженный фонарик, маленький фонарик мадонны, возвещал прохожим, что стадо вернулось в овчарню.
Весть об этом распространилась в один миг неведомо как и через кого. Г-н Филипп, сын банкира, настолько простер свою любезность, что прислал с нарочным извещение г-ну Турнево, заточенному в недрах своего семейства.
У рыботорговца по воскресеньям обедало несколько родственников; гости пили кофе, как вдруг явился какой-то человек с письмом. Г-н Турнево, чрезвычайно взволнованный, вскрыл конверт и побледнел; записка, написанная карандашом, заключала в себе только следующие слова: «Груз трески отыскался; корабль вошел в порт; дело выгодное для вас. Приходите скорей».
Он пошарил в карманах, дал посланному двадцать сантимов и, покраснев до ушей, заявил:
– Мне надо немедленно идти.
Протянув жене лаконичную и таинственную записку, он позвонил и сказал вошедшей горничной:
– Мое пальто, живее, живее, и шляпу!
На улице он пустился во всю прыть, насвистывая песенку, и дорога показалась ему вдвое длиннее обыкновенной, до того велико было его нетерпение.
У заведения Телье был праздничный вид. В нижнем этаже громкие голоса портовых рабочих производили оглушительный гвалт. Луиза и Флора не знали, кому отвечать, выпивали то с одним, то с другим и более, чем когда-либо, оправдывали прозвище двух Насосов. Их подзывали сразу отовсюду, они уже не справлялись с работой, а ночь им, видимо, предстояла многотрудная.
Общество второго этажа было в полном сборе уже с девяти часов. Г-н Васе, судья из торгового суда, официально признанный, хотя и платонический вздыхатель Хозяйки, тихонько переговаривался с нею в углу; они улыбались, словно вот-вот должны были прийти к некоему соглашению. Г-н Пулен, бывший мэр, посадил Розу верхом к себе на колени, и она поглаживала короткими ручками седые бакенбарды старика. Из-под ее задранной желтой шелковой юбки виднелась часть обнаженной ляжки, выделяясь на черном сукне его брюк, а красные чулки были стянуты голубой подвязкой – подарком коммивояжера.
Высокая Фернанда, растянувшись на диване, положила обе ноги на живот г-ну Пемпессу, сборщику податей, а грудью прижалась к жилету молодого г-на Филиппа, обнимая его за шею правой рукой, а в левой держа папиросу.
Рафаэль, казалось, вела переговоры с г-ном Дюпюи, страховым агентом, и закончила беседу словами:
– Ладно, мой дружок, сегодня я согласна.
Затем, сделав стремительный тур вальса по салону, она крикнула:
– Сегодня вечером все, что будет угодно!
Раскрылась дверь, и появился г-н Турнево. Раздались восторженные восклицания:
– Да здравствует Турнево!
Рафаэль, все еще продолжавшая кружиться, упала к нему на грудь. Не говоря ни слова, он схватил ее в могучие объятия, поднял, как перышко, пересек салон, подошел к двери в глубине и, среди грома рукоплесканий, скрылся со своей ношей на лестнице, которая вела к спальням.
Роза, разжигавшая бывшего мэра, непрерывно целуя его и держа его голову за бакенбарды, чтобы она была в прямом положении, решила воспользоваться этим примером.
– Пойдем-ка и мы! – сказала она.
Старичок поднялся, одернул жилет и последовал за девицей, шаря в кармане деньги.
Фернанда и Хозяйка оставались одни с четырьмя мужчинами, и г-н Филипп воскликнул:
– Плачу за шампанское; госпожа Телье, пошлите за тремя бутылками!
А Фернанда, обняв его, шепнула:
– Дай нам потанцевать, хорошо?
Он поднялся, сел перед старинным фортепьяно, дремавшим в углу, и извлек из его стонущей утробы хриплый, плаксивый вальс. Рослая девица обхватила сборщика податей, Хозяйка отдалась объятиям г-на Вассе, и обе парочки стали кружиться, обмениваясь поцелуями. Г-н Вассе, когда-то танцевавший в свете, принимал грациозные позы, а Хозяйка глядела на него восхищенным взглядом, тем взглядом, который говорит «да», более интимное и сладостное «да», – лучше всякого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9