Рассказы –

Ги де Мопассан
Розали Прюдан

Действительно, в этом деле была какая-то тайна, и ее не удавалось разгадать ни присяжным, ни председателю суда, ни самому прокурору.
Девица Прюдан (Розали), служанка у супругов Варамбо в Манте, забеременев и скрыв это от своих хозяев, родила ночью у себя в мансарде, убила ребенка и похоронила его в саду.
Обычная история детоубийства, совершенного матерью-служанкой. Но одно обстоятельство оставалось необъяснимым. Обыск, произведенный в комнате подсудимой Прюдан, обнаружил полное детское приданое, приготовленное самой Розали: она целых три месяца кроила и шила его по ночам. Лавочник, у которого она из своего жалованья покупала свечи для такой долгой работы, показал это на суде. Кроме того, было установлено, что повивальная бабка, которой она сказала о своем положении, дала ей все необходимые сведения, все практические советы на тот случай, если бы роды начались в такой час, когда некому будет ей помочь. К тому же бабка подыскивала в Пуасси место для девицы Прюдан, которая предвидела, что ей откажут, ибо супруги Варамбо были строги насчет нравственности.
На суде они присутствовали оба — и муж и жена, — мелкие провинциальные рантье, возмущенные этой шлюхой, запятнавшей их дом. Им хотелось бы, чтоб ее гильотинировали немедленно, без суда, и они нагромождали полные злобы показания, которые в их устах превращались в обвинения.
Подсудимая — красивая высокая девушка из Нижней Нормандии, сравнительно развитая — все время плакала и ничего не отвечала.
Приходилось думать, что этот бесчеловечный поступок она совершила в минуту отчаяния и безумия, ибо все указывало на то, что она надеялась сохранить в живых своего ребенка и вырастить его.
Председатель суда сделал еще одну попытку заставить ее заговорить, добиться от нее признаний, а так как увещевал он с большой мягкостью, то ему наконец удалось убедить ее в том, что вое эти мужчины, собравшиеся судить ее, не желают ей смерти и даже способны ее пожалеть.
Тогда она решилась.
Он спросил:
— Ну скажите нам сперва, кто отец ребенка? До сих пор она упрямо скрывала это. Внезапно она ответила, посмотрев на своих хозяев, которые злобно обвиняли ее и оговаривали:
— Господин Жозеф, племянник господина Варамбо. Супруги, вздрогнув, закричали в один голос:
— Не правда! Лжет она. Это гнусная клевета. Председатель заставил их замолчать и сказал, обращаясь к подсудимой:
— Прошу вас, продолжайте; расскажите нам, как все это случилось.
Тогда она вдруг заговорила, не скупясь на слова, облегчая сердце, бедное, замкнувшееся в себе сердце, одинокое и разбитое, и делясь своим горем, всем своим горем, с этими суровыми людьми, которых она до сих пор принимала за врагов и неумолимых судей.
— Да, это господин Жозеф Варамбо, когда он в прошлом году приезжал в отпуск.
— А что он делает, господин Жозеф Варамбо?
— Он унтер-офицер, сударь, в артиллерии служит. Так вот, он два месяца у нас прожил. Два месяца, летом. Я-то еще, ничего не думала, когда он стал поглядывать на меня, а потом стал меня хвалить, а потом и ласкаться ко мне целыми днями. Я и поддалась, сударь. Он все говорил мне, что я красивая, что со мной весело.., что я ему по вкусу… Мне он тоже нравился… Что поделаешь?.. Будешь слушать такие вещи, когда ты одна на свете.., совсем одна.., как я. Я одна на свете, сударь.., мне не с кем поговорить.., некому рассказать о своих горестях… Нет у меня ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, никого! Он мне был как брат, когда стал разговаривать со мной. А потом он попросил меня прийти вечером к реке, чтобы поболтать без помехи. Я и пришла… Разве я знала? Разве я знала, что потом будет?.. Он меня обнимал… Право, не хотела я.., не хотела.., нет… Не смогла я.., мне плакать хотелось, так хорошо было… Луна светила… Не смогла я. Нет.., хоть поклясться.., не смогла я… Он и сделал, что хотел… И так шло еще три недели, пока он жил здесь… Я бы за ним на край света… А он уехал… Я-то не знала, что беременна… Узнала только через месяц…
И она так горько заплакала, что пришлось подождать, пока она успокоится.
Потом председатель снова обратился к ней, как священник, выслушивающий исповедь:
— Ну, продолжайте. Она снова заговорила:
— Когда я увидела, что беременна, так сказала об этом госпоже Буден, повитухе — вот она здесь, сама вам скажет; и я у ней спросила, как быть, если это случится без нее. А потом я стала шить приданое, работала каждый вечер, до часу ночи, а потом стала искать другое место, я знала, что мне откажут; но я хотела пробыть здесь до самых родов, чтобы сэкономить, — ведь у меня совсем нет денег, а они бы мне понадобились для малыша…
— Значит, вы не хотели его убивать?
— Ну конечно, нет, сударь!
— Так почему же убили?
— Вот как было дело. Случилось оно раньше, чем я думала. Схватило меня в кухне, когда я кончала мыть посуду. Господин Варамбо и госпожа Варамбо уже спали. Хоть и трудно было, поднялась я к себе, за перила держалась, потом легла на пол, чтоб не запачкать постели. Прошел, может, час, а может, два, а то и три; не знаю — так больно было. Я подталкивала его изо всех сил, почувствовала, что он вышел, и подняла его.
Право же, я была рада! Я сделала все, как сказала госпожа Буден, все! А потом положила его на свою кровать, да, да! А потом у меня вдруг опять началась боль, такая боль, что хоть помирай. Если б вы знали, что это такое, вы бы не стали рожать стольких, право! Я на колени упала, потом на спину, прямо на пол легла; и опять меня схватило; прошел еще час, а может, два, я одна лежу.., и вдруг выходит другой.., другой малыш.., двойня.., да.., двойня.., вот оно как! Я подняла его, как и первого, и положила на кровать, рядом с тем — двое их! Возможное ли это дело? Ну, скажите! Двое детей! У меня, когда я зарабатываю в месяц двадцать франков! Ну , возможное ли это дело? Один — да, это еще можно, если отказывать себе во всем.., но не двое же! Голова кругом пошла. Разве я знал”? Что мне было делать? Ну скажите!
Разве я знала! Вижу, приходит мне конец! Положила я на них подушку, себя не помня… Не могла я оставить двоих… И сама легла сверху. А потом всю ночь плакала и ворочалась, пока свет в окне не забрезжил; они, конечно, померли под подушкой. Тогда я взяла их, прижала к себе, спустилась по лестнице, в огород вышла, взяла у садовника лопату и закопала их в землю, глубоко-глубоко, одного — в одном месте, другого — в другом, не рядом, чтоб они не стали говорить о своей матери, если только маленькие покойники могут разговаривать… Я-то разве знаю?
А потом, в постели, мне стало так худо, что я уже не могла подняться. Позвали доктора — он все понял. Я правду сказала, господин судья. Делайте со мной, что хотите, я ко всему готова.
Присяжные то и дело сморкались, чтоб удержаться от слез.
1 2